Вот, как-то ночью, скорее уже под утро, где-то полтретьего уже было – рано светает, июнь месяц, за окном уже птички-секилявки шныряли, приходит к Сталину Клим Ворошилов.
А товарищ Сталин, возьми да скажи, как бы, между прочим:
- Омар Хайям писал рубаи, Шекспир – сонеты, Басе – хокку писал, Исикава Такубоку – танки… а наш Сергей Михальков инсинуации пишет. Пачему так, Клим?
- Хер его знает! – честно признался Ворошилов. – Ты, мля, Коба, как спросишь чего, прямо - без ножа режешь… Ежели про танки, этава…
- Исикава Такубоку.
- …ну да, сикаватабака. С самураями у меня разговор короткий. Ты жа меня знаешь! Броня крепка и танки наши быстры!
- Я про поэзию, с тобой, Клим. Вот… Маяковский… что писал?
Ворошилов побледнел, потом покраснел и, когда уже показалось, что голова его лопнет от прилива крови, выдал:
- Крот и Уточки!
С минуту, попыхивая трубкой, товарищ Сталин разглядывал портрет В.И. Ульянова-Ленина, как бы советуясь с Духами Предков.
- Нет, «Крот и Уточки» это не Маяковский, - сказал вождь. - Это анимация польского рэжиссёра Бзденэка. Не наш это Крот. И не наши это Уточки.
- ??? – Ворошилов только руками развёл, изображая восторг и недоумение одномоментно.
- Мне девочка Мамлакат рассказывала, - раскрыл источник своей поразительной осведомлённости товарищ Сталин. – Она постоянно писаэтся мне в бруки. У нас в сэ-сэ-сэре нет больше пухлых дэвочек? Эта Мамлакат сказала, что у мэня… дохлая крыса под носом.
От последнего замечания Ворошилов покачнулся и хотел, уже было завалиться в глубокий обморок, но новый вопрос вождя затормозил падение.
- А ты, Клим, как думаешь, для дэтских ребят… нужны нам Флейтик и Пёся?
- Я, мля… Пёси?
- Думаю, не только нэ нужны, но и врэдны! Есть мнение… разъяснить этого Флейтика, и его товарисча Пёсю, как правых оп-п-портунистов.
- Есть ещё одна пухлая девочка в Советском Союзе! Это Оля Аросева, - вспомнил Ворошилов.
- Вот видишь, Клим, у тебя под носом нет дохлой крысы. Там у тебя – гнэздо. И это гнэздо свили враги народа. Позови мне товарисча Берия.
- Слушаюсь, дорогой и любимый товарищ Сталин!
Колени у Ворошилова подломились и, волоча руки по полу, нарком вывалился из кабинета вождя, (он уже забыл с перепугу – зачем приходил?).
Пока искали Берия, Сталин отложил трубку, собственноручно достал из буфета тарелочку с тонко нарезанной докторской колбаской, бутылочку рябиновой водки, и налил в гранёный лафитник до краёв.
Не успел он поставить лафитник с тарелочкой на стол, как в кабинет, отпихивая друг друга, вломились оба наркома.
- Вот он! – выпалил Ворошилов и тут же наябедничал, - Ещё идти не хотел, сволочь такая!
- Товарищ Сталин, по вашэму приказу прилэтэл, как пцица!!! – доложил Берия и выкатил пузо насколько это было возможно.
- Ходи сюда, Лаврентий, - поманил вождь, протягивая лафитник.
Берия подхватил сосуд из дорогих ручек, крикнул в потолок: «Да здравствует наш отэц, товарищ Сталин!» и проглотил водку в один глоток.
- Нюхай, дарагой, пожалуйста! – предложил вождь, сунув тарелку с колбасой под нос Лаврентия.
- Прэмного благодарен! – сообщил Берия, втягивая обеими ноздрями.
- А ты, Клим, иди… пока…
В ту же секунду дверь кабинета хлопнула – только каблуки зацокали по коридору, так быстро ретировался Ворошилов.
Сталин поставил тарелку, брезгливо вытер руку о скатерть и, обращаясь к портрету, произнёс:
- Кажется, опять я что-то напутал. Опять не тому налил.
- Я могу отрыгнуть! – с готовностью предложил Берия и полез пальцами в свой узкий рот.
- Не надо, я пашутил, - остановил его благородный порыв Сталин. – Лаврентий, а почему наш пролэтарский поэт Сергей Михальков инсинуации пишет? Почему он у нас Михальков, а не Бедный, не Голодный или… Бездомный, там?
- Оф-фа-фа-фи-фи-фафофоф!
- А?
- Оф-фа-фа-фи-фи-фафофоф!
- Ты, витащи изо рта ладошку, Лаврентий. Тебе же разговаривать нэудобно со своим старым другом, Кобой.
- Я говорю – фамилия у Михалкова такая! Ми-хал-ков!
- Я знаю. Я сейчас с тобой о поэзии разговариваю, Лаврентий. А не о фамилиях. О високом… о Флейтиках и о Пёсях.
- Какие-такие Пёси-ёси?
- У тебя под носом тоже гнэздо? Или… дохлая крыса? Позови мне нашего товарисча Ворошилова.
Дверь хлопнула и тут же раскрылась. Ворошилов далеко от кабинета вождя не убегал, скакал по коридору туда-сюда, как чувствовал – обратно пригласят, (всё вспоминал для чего приходил-то?).
- Нюхай, пожалуйста! – предложил Сталин, сунув тарелку с колбасой под нос Ворошилова. – Чем пахнет?
- Контр-р-революцией! – рявкнул Клим, облизываясь.
Сталин ласково погладил Ворошилова по голове, вздохнул печально и сказал:
- Есть мнение, что товарисч Михальков, напишэт такие красивые стихи: "Нас вирастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил". А? Потом, пусть басни пишэт… про дядю Стёпу.
- Какой-такой Стёпа-ёпа? – брякнул не подумав Берия, - А Флэйтик с Пёсей? Что напишэт?
Сталин даже не взглянул в его сторону, только заметил:
- Засунь ладошку обратно в свой рот, Лаврентий. Тебе же слушать нэудобно своего мудрого учителя товарисча Сталина. Флейтик с Пёсей, вообще, писать не умеют. – И, уже обращаясь к Ворошилову, добавил: - А колбасу отнесите Микояну, есть мнение, что колбаса должна пахнуть мясом… а не Кротом, не Уточками и не польскими Бзденэками!
Так сказал в то замечательное утро мудрый вождь и учитель товарищ Сталин и пошёл самолично чистить золотые пуговицы на мундире, сапоги, фуражку, и ещё ему нужно было позвонить некоторым товарищам, проверить, не спят ли те на государственном посту в четвёртом часу утра? А благодарный народ с тех пор и по сей день, накушамшись Микояновской колбасы, с благодарностью поёт доверительные задушевные слова, поэта Михалкова - музыка всё та же. А всякие там флейтики-пёси, бивисы-батхиды, бочинские-стилаевы – это всё мерзость запустения и надругательство над Флорой, Фауной и, этой, как её… ну, в общем, не важно уже…
© Осипов Владимир
