Зал потихоньку рокотал и устраивал свои окорока на неудобных креслах. В большинстве своем окорока принадлежали теткам в параметрах «тем кому за стодавадцать в обхвате». Мужчин было мало.
На сцене артисты в угорелом экстазе устанавливали последние декорации и бросали косые взгляды в сумрак зала. Зал был полон. Это и радовало артистов и немного страшило.
… На прошлой неделе директору школы удалось договориться с директором клуба, что бы он выделил сцену на один вечер школьному самодеятельному театру. То ли директор клуба еще не полностью прогнал пришедшую к нему накануне белочку, то ли ему уже до икоты надоели еженедельные домогания директора школы, но случилось чудо. На очередную просьбу дать сцену, он вдруг посмотреть жалобно-жалобно и махнул рукой, при этом использовав несколько не театральных выражений. После чего рука безвольно упала на стол и больше не шевелилась.
Летящий на крыльях счастья директор школы несся в учительскую, как будто боялся растерять по дороге случайную эрекцию. По пути он два раза упал ухом в землю, но это не испортило ему настроения.
… Надо сказать, что театр, который «самодеятельный», вовсе и не жаждал славы со сцены поселкового ДК. Одно то, что в труппе были сплошь хулиганы и циничные девочки, говорило о том, что большая сцена им явно не снилась по ночам. А в силу возраста по ночам снилось совсем иное, как раз то, что, по словам директора ДК сделал с его мозгом директор школы.
Но остатки совести все таки присутствовали в творческом коллективе, и теперь он метался по сцене наводя последний лоск перед выступлением. Широкоформатные мамаши и редкие на таких мероприятиях папаши сидели в зале и тревожно смотрели на сцену, ожидая, когда же на ней появится их маленький гений, одаренный ребенок и радость родителей. То, что эта «радость родителей» в данный момент судорожно докуривала «Опал» за кулисами, до этого накатив пол стакана портвейна, мамы-папы, понятное дело не знали.
В проходах расселись одноклассники с целью приобщиться к великому искусству, а если повезет, то и поглумиться.
И вот… На сцену из за кулис, выброшенный дружеским пинком вылетел отличник Дима. Худущий, как стержень от ручки, он имел голосище как у Шаляпина. И такой вот дисбаланс визуального и акустического восприятия всегда благотворно влиял на массы. Особенно у него хорошо удавалось кричать – «Шухер!!!», когда мы где-нибудь пакостили.
Но сейчас, ввиду легкости тела, он не касаясь ногами сцены достиг ее края, торжественно поправил бабочку и объявил – «Ромео и Джульетта. Сцена в саду».
Кроме своих двух выдающихся качеств – феноменальной худобы и громовитого баса, он имел один маленький недостаток. Поэтому когда густой бас объявил – «Сцена в заду», зал как то нехорошо гыгыкнул и зашевелился. Не гыгыкнула только мама Димы. Но зато она так посмотрела на соседку слева, что та превратилась в саксаул до конца спектакля.
Дима, так же стремительно, но уже своими ногами ускакал со сцены, а на его место поползли артисты.
В сельском клубе не было занавеса, поэтому зрители еще пол часа наблюдали, как кто то тащил вырезанный их фанеры куст, судя по виду, какого то наркотического растения и устанавливал его в глубине сцены. Куст был неустойчивый и постоянно падал. Один раз он упал на ногу, и в тишине отчетливо прозвучало нехорошее слово. Мельпомена поморщилась и сплюнула в сторону. Кто то натягивал веревки с висящими на ней зелеными тряпочками. «Густая зеленая растительность» - глядя в зал и тыкая пальцем в зеленые тряпочки, пояснил он для тупых. Зал заулыбался и захлопал в руки.
Я сидел в конце проходя, около двери и резко почувствовал, что простым спектаклем тут дело не кончится.
… Когда сцена была готова из за кулис частично появился отличник Дима, немного подергался но тут же опять скрылся. Затем последовало несколько глухих, похожих на удары ногой по жопе, звуков и тихий, добрый шепот коллег, намекающих, что Дима уже объявлял номер, и что память надо лечить, вот так. Опять раздалась серия звуков от которых зал заулыбался касаясь щек соседей. Мама Димы опять посмотрела по доброму, но уже налево, и теперь сидела окруженная уже двумя саксаулами.
Раздался звук старого катушечного магнитофона и в зал ворвалась прекрасная музыка из «Семнадцать мгновений весны». Я не знаю, где Штирлиц пересекался с Монтеки, а Борман с Каппулети, но постановщик сцены, учитель пения решил так. И на сцену под тревожную, военную музыку выполз Ромео. Ромео был худ как камбала в профиль и лохмат как болонка с бодуна. Под его глазом сияло противостояние двух итальянских кланов. В руках он держал букет цветов изготовленный по спецзаказу нашим учителем труда. Букет был сделан из толстой проволоки и весил, как балкон Джульетты. Вместо лепестков на нем красовались подвязанные разноцветные лоскутки.
Тяжело ступая, Ромео выволок букет на сцену и, подняв голову, заунывно крикнул в грязный потолок – «Любимая, ты где?»
Судя по всему, текст писала учительница английского, которая сама лично перевела его с оригинала.
Зал безмолвствовал. Молчала и «любимая». Ромео тяжело кряхтя переложил непосильную ношу в другую руку и, придав голосу трагичности еще раз повторил воззвание к потолку. С потолка свалился паук и завис напротив лица влюбленного. Ромео поняв, что это не совсем та, любимая, которую он звал, решил отмахнуться от насекомого металлическим веником.
Паук посмотрел в глаза пылкого влюбленного и, прочитав в них что то не хорошее резко начал карабкаться назад, пусть на грязный, но зато безопасный потолок.
Тощий Ромео собрав силы махнул кустиком, но в паука не попал. Зато по инерции сделал три оборота на сцене.
- Не крутись, блин! Не балет!!! – нехорошо шептали из за кулис те, кто уже встал с пола, проржавшись.
Наконец Ромео обрел баланс, остановился и уже по серьезному крикнул в третий раз. Паук поняв, что это не к нему обращаются, успокоился. А из за кулис появилась Джульетта.
Балкона, столь необходимого для классической сцены в зале не было. Да и откуда ему было тут взяться? Никто и не предполагал, что тут когда-нибудь будет разыгрываться бессмертное творение старика Шекспира.
Но в тексте балкон был. И не лишенный креативного мышления учитель труда предложил выход. С помощью различных столярных инструментов и всего двух бутылок водки, он на прошлых выходных сваял некое подобие ступенек, типа крыльца. Ступенек было ровно три. Поднявшись на верхнюю ступеньку, Джульетта оказывалась в метре над землей. Не балкон конечно, но по любому выше Ромео. То, что ступенька высотой как надо, трудовик определил в ходе эксперимента, когда самолично забрался на верх и задумавшись шагнул на отсутствующую четвертую ступеньку. Раздался грохот, но школа устояла. А вот верстаку судьба уготовила иное. Трудовик по сложной траектории спланировал на него как ястреб на мышку и развалил ровно напополам, как свадебный торт, и теперь лежал посередине наблюдая, как перед носом в режиме маятника раскачивается ручка от прикрученных к верстаку тисков.
В общем балкон-небалкон был готов.
… Зрители все еще внимали глазами на сцену, но чувствовалось, что серьезное состояние давно покинуло зал. На сцене тощий Ромео, обливаясь потом под железным букетов взывал в Джульетте, которая почему то задерживалась.
- Приди, Джульетта!!! – как то утробно и с угрозой в голосе завыл влюбленный вперя черные очи в потолок.
- Я здесь… - раздалось кряхтение Джульетты осиливающей последнюю ступеньку.
- Любимая! – тоном подвыпившего мужа рявкнул Ромео, переведя глаза с потолка на объект желаний.
От этого рявка с потолка сорвался светильник, который и так там висел держать непонятно за что, но провод его удержал от падения на сцену.
- Я здесь – заторможено повторила любимая, заворожено глядя как за спиной молодого итальянца совершая красивое и плавное движение, цепляясь из последних сил проводом к потолку несется в его сторону фонарь.
Как пролетающая комета фонарь обдав легким ветерком волосы на виске Ромео пролетел еще пару метров и на секунду завис в мертвой точке.
Но впечатлительному и импульсивному как и все итальянцы, Ромео, этого хватило.
От неожиданности он ослабил пальцы и букет выскользнул из его потных ладоней. Почему то не планируя, а падая резко вниз, букет грохнулся на ногу влюбленному, отчего тот резко поджал ее и теперь стоял на сцене как уснувшая цапля.
В этот момент фонарь полетел назад. Ромео, который был начеку, грациозно, как вратарь поймавший мяч, элегантно увернулся от него, торжествующе улыбнулся сначала Джульетте, потом в зал. А потом он наступил на букет. Странное дело, но на букете не помялась не одна веточка. Зато помялось сознание, когда пылкий юноша сверкнув кедами в софитах с крайним удивлением на лице вбил шатающуюся на сцене доску затылком, на котором, слава режиссеру, была какая то ободранная ковбойская шляпа.
И в этот момент храм искусства огласил такой мат, какого наверное и трудовик не знал. Зал рухнул в истерике, включая двух саксаулов, Джульетта загнувшись на своей трибуне и повернувшись в залу задом что то хрюкала нечленораздельное, за кулисами, завалив декорации катались коллеги-актеры. Трудовик, находящийся до этого в позе «присел до ветру» и внимательно следивший за своей конструкцией так и не смог распрямиться и теперь сидел подергиваясь и плача.
… А на сцене в ковбойской шляпе, на спине, раскинув все четыре конечности и поэтому напоминающий краба, лежал Ромео и несколько саркастически, с малой толикой неприязни, поминал всю режиссерскую группу, понятное дело не называя фамилий.
© serega-kobah
