Ежегодно осенями я убегал на дачу. Придумывая себе какое–нибудь задание (привести ли в божецкий вид всю смородину вдоль забора, покрасить ли дом и что еще), я тут же неделями игнорировал его. На дачах к моменту моего приезда фактически не оставалось соседей. Бабье лето много лет подряд наступало удачно поздно. Попивал, конечно.
Соседей не бывало, но на дальнем конце садового товарищества жили сторожа: Федька и его мать, носившая невозможное имя Степанида. Федьке, немногословному атлетичному молодому человеку, было лет двадцать пять. Мать его Степанида была безумная старуха, набожная, глупая, от неудачной жизни рано одряхлевшая. В девяностые, когда Федька был еще подростком, они беженцами рванули с каких–то горячих югов в Подмосковье. Теперь же податься им, собственно, больше было некуда. Отдавая себе в этом отчет, общее собрание садового товарищества годами издевалось над сторожами низкой зарплатой, глупыми придирками и обвинениями в неблагодарности.
Однажды ночью, переходившей в утро, палил я костер, пёк картошку да запивал водку крепким чаем. Утомясь чтением, рассылал пьяные смс–ки знакомым барышням. В силу позднего времени и привычки к этим глупостям барышни не отвечали. Одет я был хорошо, тепло, поэтому через некоторое время, упав на сырую траву и немножко отползя к кустам, я заснул и проспал часа полтора.
Проснувшись в утренних сумерках, решил пройтись, мокрый и мятый с одного бока. Поднимаясь к домику сторожей, я разглядывал чужие участки: постройки, посадки, несобранные поздние яблоки, скелеты качелей и тентов–навесов. Посмотрел и на участок сторожей: будучи людьми безнадежно нищими, они тем не менее не утруждали себя ведением огорода.
Стена старого сарайчика, состоявшая из одних щелей, выходила к дороге, изнутри раздавался не то скрип, не то стук, какой–то механический повторяющийся звук. Удивившись работе в столь раннее время и не удержавшись от нескромности, я огляделся вокруг и припал к дырке, образованной выпавшим сучком.
Вот что происходило в сарае: там Федька–сторож ебал раком какую–то субтильную блондинку. Стоя почти спиной ко мне, он практически не шевелился, а только руками ухватившись за бока своей дамы, придавал ей желаемое движение. Старенькая ночная рубашка прикрывала почти все, что не закрывал мне Федька, и придавала зрелищу неожиданную целомудренность. Женщина не испытывала, видимо, сильных эмоций, и даже подперла щеку ладонью, как заскучавший слушатель. Я уже думал развеселиться увиденному, как внезапно картинка скакнула в глазах и все маленькие неточности встали на свои места: светлые волосы оказались седыми космами, из–под серых тряпок мелькнули старческие груди и вся женщина обернулась старухой Степанидой. Фёдор ебал свою мать, а рядом лежала бензиновая косилка.
Я вернулся домой и, прихватив топор, поднялся на второй, недостроенный этаж. Встав посередине комнаты, где над головой не было балок и расстояние до конька крыши составляло метра четыре, я подбросил топор вверх. Первый бросок оказался неудачным: топор упал далеко за спиной. Второй раз оказался лучше — топор больно треснул по плечу, но травму не нанес, так как я, оказывается, не снял ватник. Раздевшись до пояса, я подбрасывал топор раз за разом, пока, наконец, на пятый или шестой раз он не упал мне очень удачно на голову лезвием и не проломил черепа. Я упал на пол и в течение нескольких минут угасал, потом наконец сознание покинуло меня, я истек кровью и умер. И с тех пор я не убегаю ежегодно осенями на дачу.
Mercutio
