Последний раз я срал в штаны, наверное, в первом или втором классе школы. Нет, все-таки в первом. Помню-помню: линейка, 7 ноября, заунывные речи завучки в трещащий микрофон через трескучие колонки на плацу под школой. И классуха, напомаженная, надутая, с дурацкой брошкой, изображающей жука, а вместо брюха кусок желтой полупрозрачной пластмассы, изображающий янтарь. Рядом стоит, прямо от меня слева, я выше всех в классе был. В парадно-выходном трикотажном платье бурой нити. Точь-в-точь как говно. И нить-то такая, смешанная – даже вроде что-то желтенькое в ней виднеется.
«Татьяна Леонидовна, можно в туалет?»
А она сквозь зубы тебе: «Стой, мерзавец, я тебе запрещаю».
Ну стою, раз запрещает. А сам понимаю, что пропал, погиб, очку-то не прикажешь, и тем более завтраку, активно вертящемуся в кишечнике и состоявшему из позавчерашней творожной запеканки вприкуску с портретом Ильича над раздаткой. Как он, интересно, так хитро с портрета смотрел-то? Вроде и ни на кого, а вроде и на всех одновременно, и самое главное – на тебя, прямо в глаза, ехидно так, с прищуром, под нетерпеливый шип классухи: «Мерзавцы, а ну быстро закончили!» И что-то еще про «общество чистых тарелок» припоминаю. Мол, Ильич всегда позавчерашнюю запеканку доедал. Ну Ильича вряд ли заставляли после завтрака на линейке торчать, когда с животом плохо. А в штанах уже такая дрожь характерная пробирает, как будто пытаешься на турнике пятнадцатый раз подтянуться, руки уже ходуном ходят, мышцы сводит, и чувствуешь, что вот-вот лопнут они, эти мышцы, разожмутся пальцы, и шмякнешься ты прямо в пыль носом под хохот физрука. А ты все себя обманываешь: ну еще чуть-чуть, еще совсем малость осталась… Себя-то обманешь, а мышцы – нет.
Совсем малость осталась. Помню, думаю: может, плюнуть, незаметно из строя выйти и тихонько в школу? Да как тут выйдешь-то, если эта рядом стоит и зырит на тебя, как на опарыша. Так как-то вроде и брезгливо, но с интересом. И, честное слово, страшно в глаза ей смотреть, так что смотришь ей в бок, изучая говняную нить ее платья, в которой, кажется, что-то желтенькое просматривается. Какие-то такие прожилочки.
Вот эти прожилочки меня в итоге и снесли. Чувствую, что потекло по ногам-то. И одна мысль в голове дурацкая – хорошо, что и форма у меня коричневая, не особо видно. Как-то достою, а дальше что-нибудь придумаю. Ну пахнет и пахнет, черт с ним.
А сейчас-то от меня пахнет – Господи прости. Опять самым настоящим говном. Моим, родимым. И не на линейке я стою, а лежу под забором. Самым натуральным образом. Тридцать лет прошло – преференции поменялись, хехе. За три часа подсохло уже вроде, не так противно, как тогда, в школе. Тогда, конечно, позорнее всего был этот предательский запах. А сейчас – плевать. Пусть пахнет. Вон, прошел один мимо, брючки со стрелочками, сумка кожаная на ремне. Аж нос заворотил, взглядом ледяным окатил и посеменил дальше своими нечищеными туфлями. Ну-ну, иди-иди, брезгливый ты мой, куда ты там идешь в полдевятого утра так торопливо? На работу небось? Ну да, куда же еще. В офисный центр через дорогу. Так и вижу – подходит этот хлыщ к проходной, извлекает из заднего кармана пропуск, вяло шлепает им по турникету, бросает «здрассь..» охраннику… Хотя вряд ли – хлыщ-то на мнении, охранника он никогда не замечает, разве что если пропуск заглючил. Вот тогда конечно, с дебильно-заискивающей улыбочкой: «Здравствуйте, пропустите меня, пожалуйста, а то что-то пропуск не работает. Размагнитился, что ли…» Потом он едет в лифте, зевает там и лениво поковыривает прыщик на лбу, пялясь в зеркало, а еще потом садится у себя в кабинетике, включает комп, насыпает себе в чашку жженой крошки из пакетика, оглядывается по сторонам в поисках халявного соседского сахара, а совсем потом, обжигаясь бурой жижей, удовлетворенно погружается в свой уютный вконтактик.
У меня тут своя бурая жижа. Подсыхает. В драных сраных штанах. Копайся в своем контактике, плесень.
Черт, затекло все. Когда-то, помню, и по двое суток лежал практически не шевелясь, и так не уставал, как сейчас. А тогда не то что шевелиться – дышать было ох как нежелательно и иногда, признаюсь, страшновато. Ну тогда-то можно было рассчитывать и на одежду более-менее удобную, и обувь, и знал железно, что ты не сам, если что – помогут. А тут хрен кто поможет. Да и не очень-то хочется, чтобы помогали. Привык сам-то. Постоянно себе говорю - терпи. И терплю. Терпеливый я. Вон какая бородища у меня, всем попам на зависть. Уже и забыл, как бритва выглядит, но ничего, терплю и вроде как даже внимания не обращаю. Крошки, конечно, было бы неплохо из бороды повытряхивать. Да и черт с ними, встану - сами обсыпятся.
Пакет еще этот дурацкий. Ни голову на него положить, ни облокотиться, все внутри угловатое, твердое, холодное и неудобное. Не зря шнырил весь вечер по помойкам – стекла у меня теперь столько, что заправскому алкашу на утро точно хватит. И даже еще с ночи осталось. Намешал в бутылку самогонки и пива чуток. Запашок изо рта от этого коктейля, как от ракетного топлива. Не поймешь, что противнее пахнет-то – говнецо или перегарчик. А вместе уж такая вонь, что самому страшно.
Хехе, вон еще одна идет, шпильками цокает. Тоже спешит - опаздывает небось. Уже девять, а на работе шеф кофием не поеный («Танечка, я же просил две ложечки сахара»), почта не прочитана, ноготь в маршрутке сломала и вообще вся жизнь у нее наперекосяк. Вот бы схохмить, как в анкдоте. Встать, ткнуть ей под нос бутылку ништяков с вопросительным взглядом – будешь, мол? Получить в ответ презрительные лучи ненависти из стеклянных глазок и прохрипеть ей в догонку: «Жаль…значит, о минете не может быть и речи». То-то припустила бы. Но нельзя, ни в коем случае – нажалуется ведь, мокрица, и погонят меня отсюда, ни к чему это.
А вот и цирк начался. Приехали, барыги. Сначала «Вито» с охраной. А лоснящиеся-то какие. Витые шнуры раций за ухом. Морды кирпичом. Пиджаки слева оттопыриваются. Очками блеснули, пошли к входу, двое снаружи, один у входа, один внутрь. Ну прямо кино. Голливуд. Потом «Лексус» подшуршал. Это начальник ихний, с портфелем. Базарит о чем-то с одним из шнырей. Косятся на меня, уроды. Че коситься-то? Может, и вам ништяков предложить? Нет, не хотят ништяков. Двинулись внутрь. Два бройлера стали в позу – точь-в-точь как атланты под входом в «Ривьеру». Значит, сейчас сам шеф появится.
Точно, вот и «Брабус». Один атлант дверку в машине элегантно, двое из машины наружу. Вот и шеф. Станислав Данилович. Здравствуйте, Станислав Данилович. Мое вам. А рука уже в пакете. Всегда удивляюсь - как ладно-то в руке «Глок» оказывается. Будто сам запрыгивает. Дырку в пакете сбоку я еще ночью прорезал, так что «Глок» с ПБСом ладненько выходит, не цепляется ни за что. Станислав Данилович, вот вам мое здрасте с двадцати метров. Я вас, станиславов даниловичей, лежа тандемами с полтинника точно в жбан бью, так что вы у меня, дражайший, вроде как халтурка. Жаль, на дом нельзя взять. Щелк! Щелк! – сказал «Глок». Удивился очень Станислав Данилович, глазки из-под очков выкатил-то. Особенно левый. Лобик нахмурил, и, видно, очень мысли у него зашевелились, да так, что аж наружу некоторые рванули. На свободу, так сказать.
Любоваться размышлениями уважаемого, правда, теперь некогда – и так полторы секунды бройлерам подарил, надо и честь знать. Эх, как я не люблю физические упражнения на холодную мышцу – так и потянуть можно. Через забор одним махом, а за забором у вас, товарищи атланты и кирпичные морды, сквознячок на три двора. А камеры ваши за забор не видят – проверено лично. Двести метров бегом, проклятое прилипшее говно мерзко отрывается от ног вместе с волосами, будь оно проклято, говно, всю жизнь в говне, всю жизнь бегом, бегом от говна с говном, и не деться никуда – везде говно, и даже вроде как у классухи, с такими желтенькими прожилочками, которые от напряжения перед глазами мелькают. Еще чуток, еще чуть-чуть, школа с турниками уже давно позади, сдюжу, и бройлеры уже давно позади… вот он, вот он, люк мой золотой, вернее, не люк даже, а чугунное устье, прикрытое ветками. Больно ударился пистолетом, ничего, переживем, где фонарик… где фонарик?! На месте фонарик, прекращай тут панику разводить… все, все, не торопись. Сто метров прямо, опять по говну… да что ж за говнодень такой… здесь направо… дальше прямо… а еще дальше наверх, и вышел я, голубчики, вам в спину… а еще дальше волшебный полуподвальчик в тухлой пятиэтажке… а совсем дальше душ. Горячий. Или нет, контрастный. Или сначала горячий, а потом контрастный. И бритва. И зубная щетка. И коньяка бутылка. И пришлепать босиком к койке. И простыня. Чистая. С пахучей подушкой. Рухнуть спать. Сутки буду спать, можно теперь. Завтра с утра звонок: «Алло, Анатолий Евгеньевич?» А я сонно: «Не, тут таких нет, ошиблись вы». А через час на карточке к задатку добавляется двадцать пять кило зелени. Месяцок-другой жить можно. А дальше? А дальше опять говно. Всякое-разное.
Спасибо, Татьяна Леонидовна. Научили мерзавца. Век буду помнить.
© panzerknakke
