На вторые майские,- на кладбище. Это как традиция. Не хотел бы я быть похороненным «на вторые майские». Народу много, не протолкнуться. Будешь только мешаться своим гробом, пока его, матюгаясь про себя, протискивают могильщики на своих горбах по узким тропинкам, через головы посторонних прохожих. «Эй, барышня! Ребёночка вашего уберите! А то, не ровен час зашибём нашим покойничком!» Да и цены на цветы в праздники заламывают вовсе безбожно. За какой-нибудь пластмассовый венок отдашь, как за пол ящика водки.
Смерть вообще несправедлива. Только начинаешь, как тебе кажется, понимать сущности происходящего, и тут тебя вежливо убирают. Устраняют, как отработавшего своё секретного агента, который узнал что-то лишнее, может быть, даже опасное для спокойствия покровителей.
Весной на кладбище не как в лесу. Это летом будет похоже, когда листва сокроет все изъяны, или зимой, а сейчас нет. Ни разу не видел картины с названием «Весеннее кладбище». Терпкая прелость так и свербит в носу. Ощущения, что природа оживает, и в помине нет. Хочется то ли вздохнуть свободно, то ли чихнуть, но не выходит ни того, ни другого. Чисто нервное, наверное.
Захожу в администрацию по пустяковому вопросу. «Сосед» слева, судя по фамилии хохол,- фундаментально наползает на фамильную усыпальницу ленинградца в четвёртом поколении,- то есть на меня. Хочу понять, сколько мне по закону полагается квадратных метров могилы,- на полторы-две сотни килограммов костей моих предков, супротив его пары десятков, судя по подписям под помпезной, но невнятной эпитафии.
"Сосед" приподнял на полметра над землёй постамент своего убежища, да еще воткнул в него зловещую ограду с массивными острыми зубьями, загнутыми наружу. Широкая бетонная полоса почти вплотную утюгом примыкает к моей скамеечке, словно нос корабля в утлую лодчонку. Как будто острог от поляков строит, а не упокойное место. Видать беспокоит его моя польская фамилия, вот и занимает плацдарм. Генетическая память не дремлет, а сурово бдит неприятеля.
В директорском холле душный спёртый воздух. При входе, в углу, рядом с грязным окном- громадный, невообразимых размеров пыльный кактус в кадке, по форме похожий на вздутый крест или стилизованную фигуру «гимнаста», показывающего бицепсы публике. Иглы - шить можно или врагов веры пытать. Гробоватая, дубовая, массивная тумбочка выглядит рядом с этим мутантом тщедушной приступочкой. На ней лежит розовая пластиковая папка с циничным названием «прайс-лист», рядом заботливо поставленный графин с водой и желтоватым гранёным стаканом. Стол на железных ножках, две пошкрябаные скамьи, как в мусарском отделении,- и тишина…
Обитая черным штапиком дверь, с табличкой «Директор кладбища». Надпись, видимо, выгравирована местным умельцем. Представляю такую запись в трудовой книжке. Интересно, что написано в графе «сведения о награждениях за успехи в работе»?
Только собираюсь постучать, как за дверью громко, противным тональным сигналом, звонит телефон. Я отдёргиваю руку и тихонько присаживаюсь на скамью, беру в руки «прайс-лист», машинально начинаю читать параграф «Перечень услуг». К телефону долго никто не походит, наконец, он замолкает. Вдруг волшебным образом дверь бесшумно приоткрывается. Видно кусок задней стенки шкафа с зеркалом, в нём отражается худощавый мужчина, «того самого возраста» версии 4.0,- в бейсболке и велосипедных очках. Вид недоумённый, даже более того – дурацкий и испуганный. Это я. Опять гнусно пиликает телефон и опять никто не подходит. Как в анекдоте. «Так ведь нет никого»: ответило эхо. Наконец чихаю. Неожиданно слышу из кабинета натянутый гнусавый голос.
-Заходите! Следующий!
Пройдя через угловатый аппендикс между зеркальным шкафом и окрашенной финтэксовой стенкой, я очутился в кабинете, снял очки и кепку. Директором был невзрачного вида небольшой мужичок в коричневом бадлоне с прической полубокс и значком партии «Единая Россия». Не таким я себе его представлял. Никаких золотых цепей, лысого черепа переходящего в шею, ни гаек величиной с хорошего навозного жука на толстых пальцах, в общем, с виду никакого криминала. К тому - же, директор был явно простужен, и забавно шмыгал из-под марлевой повязки на скуластом лице, морщил широкий лоб. Сидел он за простым столом, видимо сделанным из того же материала, что и тумбочка,- тот же рисунок доски. Тонкие пальцы, с неаккуратно подстриженными ногтями, слегка постукивали по черному увесистому гроссбуху с таинственной золочёною надписью «Опись». Стол был покрыт массивным куском пластикового стекла, под которое были заложены какие-то бумажки и календарь. Директор скорее напоминал врача из нашей поликлиники и взгляд у него был такой же. Я даже слегка разочаровался.
-Добрый день.
-Привет! Привет! Нет таких слов, чтобы выразить всю боль и скорбь души нашей! - вдруг громко раздался картавый, насмешливый голос.
Я вздрогнул и удивленно посмотрел на мужичка, тот явно молчал, продолжая шмыгать носом, и показывал рукой на стул, предлагая присесть.
-Здравствуйте. Не обращайте внимания. Это Хароша, - голос директора был слегка охрипшим, как у хорошо простуженного человека.
-Кто-кто?- не понял я.
-Харон. Попугай. Он над вами. Говорящий, как вы уже заметили. Вещает преимущественно эпитафиями. Склад ума такой, наверное.
«Бытие определяет сознание». Я пожал плечами и с опаской глянул наверх. На засиженной мухами люстре по-хозяйски расположился белый попугай размером с голубя. Он свесился головой вниз, распушил хохолок, и хитро прищурившись, нагло смотрел на меня, чуть приоткрыв клюв, от чего весь вид его был еще более хулигански- вызывающим. Неожиданно попугай судорожно сглотнул и издал тот же самый мерзкий звук телефона, который был слышен в холле. Я непроизвольно вжал голову в плечи, моментально натянув кепку, чуть ли не на уши. Вблизи звук действовал на нервы, по ощущению схожим на свисток давно кипящего чайника на плите.
-Это его любимая забава с детства,- спокойно пояснил один из хозяев кабинета,- телефонный звонок. Вы не беспокойтесь. Он принципиально ходит только в клетке,- директор изящно снял важный вопрос, беззвучно повисший между люстрой и моей головой.
-Так, что там у вас?
Я вновь снял кепку, осторожно присел на стул и изложил проблему. Директор внимательно всё выслушал, практически не шмыгая, лишь раз громко чихнув, и бодро заговорил, слегка диссонируя своим тоном с окружающей обстановкой, хотя, о чём я говорю, если тут же присутствовала наглая птица, выдающая себя за телефон.
-Не беспокойтесь. Площадей всем хватит. Тут из Смольного пришла разнарядка выделить 50 мест для гастарбайтеров погибших при пожаре чьей-то дачи, и то нашли! Несколько куч мусора раскидали и нашли. Запросто!
-Но ведь там же были чьи-то могилы,- попробовал возразить я.
-Ах, что вы! Этому кладбищу не одна сотня лет, да и до него здесь жили и умирали люди. Ведь и ваше место не совсем ваше,- он глянул на меня каким-то попугаичьим взглядом, округлив глаза и чуть склонив голову набок. Происходящее всё больше напоминало какой-то странный фарс.
-То есть, как не моё? – удивился я,- Вот же документы.
-Вы пока оставьте свои документы, мил человек,- директор широко развёл рукой, словно пытаясь показать всю масштабность своего предприятия, - не в документах дело. Ведь, по сути, и ваши родственники занимают чьё-то законное место, и вы будете занимать в полной уверенности в своей правоте, а ведь это не так. Эти места все уже заняты, вы понимаете? Все за-ня-ты, - последние слова он повторил по слогам шепотом, заговорщицки наклонившись ко мне, так что я непроизвольно отпрянул. Белый квадратик маски слегка мерно вибрировал от его дыхания. Воцарилась тягучая пауза.
- Смерть есть всему успокоение! – вдруг сверху резко порвал тишину попугай и шумно перелетел на стол, тут же принявшись с важным видом расхаживать между мной и своим хозяином. Глазки его угрожающе поблескивали, а когтюшки боевито стучали по пластмассе.
-Хароша, не кипятись,- директор любовно погладил его по хохолку,- товарищ не до конца понимает суть вопроса.
Я на всякий случай засунул руки в карманы, так как попугай стал явно нервничать, предостерегающе постукивая клювом по гроссбуху наперегонки с директорскими пальцами, словно негодуя к моему непониманию.
- Вы не задумывались о том, что всё это похоже на какой-то эксперимент?
-Что,-« всё»? Какой эксперимент? Что за бред вы несёте? Я просто пришел, чтобы вы меня отгородили…, – но директор меня перебил, недослушав.
-Просто? Нет, вы не просто пришли! Вы пришли требовать, якобы, своё место! Задумайтесь! - казалось, он вошел в какой-то неведомый мне раж, прекратил стучать пальцами, сорвал повязку со рта и, жестикулируя ею в руке принялся гневно мне объяснять. Попугай тут же прекратил стучать клювом и замер, как вкопанный, внимая директорской речи. Повязка мельтешила передо мной, окончательно сбивая с толку.
-Всё наше существование. Это всего лишь эксперимент плохого ленивого лаборанта. Его опыт давно уже вышел из-под контроля и возможно очень скоро эту забытую пробирку с заплесневелым раствором брезгливо выльют в раковину и смоют в канализацию и тогда вообще ничего не будет, как и не было! Ни кладбища, ни разнарядок из Смольного, ни вашего, ни моего места! Ничьего места не будет, потому как, не будет вообще никакого места. Нигде. Никогда. Навечно. Но это будет лучше, чем если о пробирке так и не вспомнят, потому что тогда живые, точно позавидуют мёртвым. Не будет никакого второго пришествия. Подумайте над этим, - директор сжал повязку в кулак и замер с ней с чегеваровским жестом «они не пройдут», затем мгновенно выпятил вперёд нижнюю челюсть и оскалил свои, как оказалось, прокуренные желтые зубы. Мне стало очень и очень не по себе.
- Думай, думай. Всякая плоть - трава, и вся красота её, как цвет полевой! Смотрю... и вот, нет человека...,- гнусаво и угрожающе заворковал очнувшийся попугай, украдкой боком продвигаясь к краю стола с моей стороны.
Меня прошиб пот, будто бы я заболел, а не директор. Попугай же подпрыгнул, и уселся на плечо его согнутой руки. Теперь они оба на меня уставились, гипнотизируя, одинаково прищурившись, словно одно существо с человечьей и птичьей головами.
-Такого не может быть! Да вы точно,- психи! Оба! - вскричал я в отчаянии, нервно цепляясь за остатки стремительно ускользающей реальности.
Вдруг попугай резко взмыл на люстру. Его крылья с силой рассекли воздух, и мне показалось, как будто лицо обдало жаром, как от печки. На люстре птица принялась раскачиваться и гортанно орать. Казалось, он нарочно дразнился.
- Упала роза, сломленная ветром! Упала роза, сломленная ветром!
Этого было уже совсем невыносимо. Я резко вскочил, схватил документы и выбежал из кабинета, чуть не налетев на трефовый кактус в виде гимнаста или наоборот. Буквально в сантиметрах от него остановился. Шипы угрожающе торчали прямо перед моим носом. Вслед мне неслось,
- Мы желаем тебе удачи в том неизвестном и новом мире, чтобы не было тебе одиноко, чтобы ангелы не отходили!
Меня охватила паника. Это были строки слово в слово повторяющие эпитафию, начертанную на памятнике «захватчика-соседа».
Прыгая по лестнице через ступеньку, я услышал, как торжествующе «зазвонил» телефон-попугай и опять никто «не снимал трубку».
— Урюк
