Начальник токарного цеха Ус Николай Николаевич страдал тяжёлой степенью наивности. Он свято верил в дело Партии и светлое будущее, упорно скрывающееся за горизонтом. Поэтому ездил на «Запорожце». И гордился этим. Для того, чтобы купить как минимум «Жигули», пришлось бы отказаться от своих моральных принципов и ступить на путь хищения государственной собственности, что было чуждо Николаю Николаевичу. Ни одной скрепки, ни одного огрызка карандаша не вынес он за проходную завода, что уж говорить о липовых накладных и левых заказах. Не воровал и следил за своими подчинёнными. Ведь не просто так вступил он в ряды партии, не для того, чтобы легче жилось, чтобы карьеру сделать и льготами пользоваться, а чтобы нести ответственность, чтобы строить коммунизм на своём рабочем месте. За что и был, мягко сказано, нелюбим, как токарями, так и заводским руководством. Никто не знал, чего можно ждать от такого человека.
- Вот, гнида! Падла! – и ещё много нецензурных слов сказал в сердцах токарь Свиридов, идя к своему станку.
- Ты чего? - спросили товарищи и коллеги.
- Чего-чего? Ничего! Пидар, потому что, вот чего!
Токари промолчали, ожидая продолжения.
- Убил бы!
Свиридов весь покраснел от переполнившего его гнева и снова стал материться.
- Да что случилось? – спросили его токаря.
- Что случилось? А вот пойду сейчас, и дам ему прямо в лицо. Чтобы знал!
Свиридов показал свой могучий пролетарский кулак.
- Прямо в морду дам! Кулаком! По сопатке!
- Свиридов, ты или расскажи нам, или мы пойдём работать, и не будем тебе сочувствовать.
- А что рассказывать? Взял этот мудак и урезал мне расценки. Стоил шпундель пятнадцать копеек, а теперь стоит десять. Вот и вся геометрия.
- С каких это дел? – возмутились коллеги.
- А вот такая несправедливость царит на нашем предприятии. Я хотел как лучше. Полторы нормы выдал, а мне вместо премии за старание моё – тыц-пердыц, получи новые тарифы.
- Козёл ты, Свиридов, тупой, - сказал ему токарь Гольдберг, наверное, единственный на всей планете токарь-еврей. – Дать бы тебе самому в лицо. Кто же так делает? Сказано тебе – сто шпунделей выточить, вот и точи сто. А теперь будем за те же деньги полторы нормы выдавать. И покурить некогда будет.
Токари осуждающе посмотрели на Свиридова.
- Да мне же деньги нужны, - стал оправдываться Свиридов. – Дочку замуж отдаю. Приданое, свадьба, то да сё. Телевизор цветной тоже хочется. На море три года не были.
- Жадный ты. Государство не обманешь. Государство тебе специально нормы просчитало, чтобы ты жил как все и не выделялся. Есть план, вот и выполняй, а если хочешь перевыполнить, то не больше, чем на процент. И будет тебе премия и почёт. А если больше процента – получи по полной.
- Простите меня, друзья, - извинился перед токарями Свиридов. – Не подумал. Но это же капкан какой-то. В других цехах кто халтурку гонит, кто инструмент ворует, а тут кроме этих норм ни копейки не заработаешь. И всё из-за этого придурка, Уса Николая Николаевича, чтоб он сдох.
- Это да, - наперебой поддержали его товарищи. – И отгула не допросишься. И чуть что – премию снимает. А я больничный взял, так он по пять раз на день звонил, проверял, дома я или нет. И вообще! У других начальники с пониманием - сами живут и другим не мешают. А нам не повезло. Да и стыдно даже как-то, другие начальники на «Жульках» ездят, а наш на «Запоре», позор да и только.
- Нужно покурить, - предложил Гольдберг, - успокоиться и подумать, как нам дальше жить.
- Нет, - сказали рабочие ответственные и некурящие, - мы пойдём лучше на рабочее место. С такими расценками из-за всяких Сидоровых приходится всё больше и больше работать.
И пошли к своим станкам точить шпунделя, болты и втулки.
А Сидоров и Гольдберг вышли на улицу, покурить о своей тяжёлой судьбинушке.
- Я его после работы подожду где-нибудь в тёмном переулке и этим шпунделем по башке надаю, - подумал вслух Свиридов.
- Нельзя. Статья, тюрьма. А там вообще будешь бесплатно шпунделя точить.
- Тогда давай ему под дверью кабинета насрём.
- Не получится. Там же в коридоре бухгалтерия, канцелярия. Бабы бегают постоянно.
- Может, напишем на стене в цеху «Ус - гондон»? Вон, как раз и краска есть.
Свиридов ткнул пальцем в завхоза, старательно возившего кисточкой по решётке заводского забора.
И тут Гольдберга пробило.
- Не нужно ничего писать. Есть идея!
Завхоз Палыч часто был пьян на рабочем месте. Но его никто за это не ругал и не наказывал. Все давно смирились и махнули рукой на такую особенность данной личности.
Работу свою он делал добросовестно. Территория всегда подметена. Мусор вывезен, скамейки покрашены. Травматизм у завхозов явление редкое. Метлой или кисточкой себе увечий не нанесёшь.
Вот и сегодня Палыч был малость подшофе. Это мягко говоря. Сегодня Палыч был вафли. И чтобы не привлекать лишнего внимания, красил забор. Никуда не торопясь, аккуратно, наслаждаясь хорошим солнечным деньком, возил кисточкой по металлическим конструкциям забора. Забор был бесконечный, так что спешить всё равно бессмысленно.
- Здравствуй, Палыч, - сказал Гольдберг. – Какой красивый забор. Да.
- Да, - коротко ответил Палыч, чтобы не открывать часто рот во избежание испарения алкоголя.
- Палыч, а бутылку заработать хочешь?
- Да, - оживился Палыч, проявив интерес к вопросу.
- Мне это…как бы сказать…краска мне нравится. Цвет красивый. Такой грязно-зелёный.
- Сколько нужно?
- Да нет, я не в том смысле. Палыч, давай, я тебе - пузырь, а ты мне машину покрасишь.
- Без вопросов, - согласился завхоз. – Какую?
- А вон – «Запорожец» белый. Не нравится мне белый. Пачкается сильно. А зелёный в самый раз.
- Неси бутылку, - подстраховался Палыч.
- Куда? – спросил бдительный охранник на проходной, указав на ведро с краской.
- Красить, - ответил Палыч. – Забор.
- Точно забор? Или опять воруешь?
- Что я, дурак, через проходную воровать? Для этого дырка в заборе есть.
Завхоз обиженно нахмурился, посмотрел с упрёком на охранника и вышел за проходную.
Повозил для виду кисточкой по забору, пока охранник не потерял к нему интерес. «Запорожец» стоял на стоянке совсем рядом с забором. Соседи – «Жигули» и даже «Москвичи» ехидно насмехались над ним. А директорская «Волга» открыто презирала.
Палыч, даже випивши, всё делал добросовестно. Был он человеком основательным, работать любил, особенно красить. Если бы судьба не решила сделать Палыча завхозом, то, возможно, из него бы получился неплохой художник: кубофутурист или неоимпрессионист, а то и абстрактный экспрессионист. Даже в покраску обычной урны вкладывал Палыч кусочек души. А уж коль доверили автомобиль, то ни в коем случае нельзя было в грязь лицом ударить.
На эмаль масляная краска ложилась хреново. Стекала и шла прозрачными разводами. Поэтому пришлось ждать, пока схватится первый слой. Пока краска сохла, завхоз отпил из заработанной бутылки и подремал под рябиной. Потом сходил на обед., где съел разваренные макароны с серой подливой и стакан сметаны. Запил жиденьким компотом из сухофруктов и вернулся на рабочее место.
Палыч никогда не задавал лишних вопросов. Сказал заказчик закрасить все стёкла, кроме лобового, и фары, значит, такой у него каприз. Значит, человеку так надо, так ему, ездить, наверное, удобнее. Работа заладилась. Несмотря на то, что завхоз прикладывался по чуть-чуть к горлышку, сделал он всё чики-чики. Ни одной щетинки от кисточки, ни одного потёка. Всё гладко и равномерно.
Палыч полюбовался своим шедевром и решил, что на сегодня хватит. До конца смены ещё два часа. Можно успеть подремать в каптёрке. Пройдя мимо цеха, насладился чистым газоном, побеленными стволами деревьев, свежепокрашенной скамейкой. Оглянулся на недокрашенный забор. Ничего, всему своё время. И с чувством полного творческого удовлетворения отправился на заслуженный двухчасовый отдых.
Мужики сразу после смены послали гонца в магазин, а сами разложились на пустыре напротив проходной. В тени шелковицы постелили газетку, выгрузили остатки тормозом, разлеглись вальяжно в ожидании шоу.
Николай Николаевич Ус домой не спешил. Не все ещё проблемы решены на производстве. Семья подождёт. Планёрка затянулась надолго. Директор, вернувшийся только что «оттуда» (указательный палец указал на потолок), раздал кнуты и пряники. Потом ставили задачи, насущные и долгосрочные, намечали планы, критиковали отстающих и хвалили передовиков, передавали из рук в руки переходящее Красное Знамя,
Вручали вымпелы, грамоты и выговора.
Николай Николаевич внимал каждому слову, ему представлялся гигантский, гениальный, продуманный до мелочей механизм, который работал бесперебойно и слаженно, с каждым днём всё лучше, все бесперебойнее и слаженней. И товарищ Ус был в этой машине маленьким, но очень важным шпунделем, от которого завесила работа множества деталюшек – гаечек, болтиков, колёсиков и ременных передач, шестерёнок и проводков. И если бы каждый был на своём месте, и если бы делал свою работу честно и добросовестно, то этот механизм стал бы вырабатывать счастье для всех, начиная от дворника и кончая Генеральным Секретарём. И ничего, что большинство деталей этого механизма были просто бесполезны, а некоторые ещё и мешали, всё равно были ещё крепкие шпунделя, тянущие на себе весь процесс. Вот и сегодня он сделал благо для всех, установив справедливость в производстве шпунделей. Теперь себестоимость снизится на несколько копеек, что в масштабе всего государства выльется в миллионы.
Наконец, планёрка закончилась. Весёлой костюмно-галстучной толпой высыпали из административного корпуса руководители самых разных рангов. Кто-то закурил прямо на пороге, кто-то обсуждал покупку чешского гарнитура, кто-то тряс профорга насчёт путёвки. Но все постепенно перемещались к проходной и дальше, к стоянке. Вдохнув запах свежей краски, Николай Николаевич порадовался наступившей весне, и согрелся мыслью, что всё идёт по плану – раз весна, то пора красить всё подряд. И красят, обновляют, не дают жравчине и коррозии испортить социалистическую собственность.
И вот загудели, затарахтели надёжные «Жигулёвские» двигатели, пустили в воздух сизый аромат переработанных нефтепродуктов. Немного сконфуженно, стараясь сильно не шуметь выскользнули пристыженные «Москвичи». Директорская «Волга» проплыла гордо и властно. Машин становилось всё меньше и меньше, а Ус Николай Николаевич метался по стоянке в поиске своей «снежиночки». Да, вот так нежно называл он любимое недоразумение советской автомобильной промышленности. А ещё «Умка», «жемчужинка», «белоснежечка», «снегурочка». И это всё за безупречно белый цвет и за то, что куплена была за кровно заработанные, аккуратно отложенные, сэкономленные, а не за ворованные.
Сердце колотилось, паника накатывала, вызывая позывы слёзовыделения и лёгкую тошноту. По лицу бегали мелкие прохладные мурашки, ноги подкашивались. «Угнали!» - пульсировала мысль, невзирая на то, что где-то в подсознании возникал вопрос: «Кому твой «Запор» сдался? Ведро восьмилитровое». Вот бзднула выхлопом последняя машина, отъехавшая со стоянки. Последняя, не считая чьего-то странного, грязно-зелёного «Запорожца» с почему-то закрашенными окнами. Шансов не осталось. Машину точно угнали. В голове замелькали варианты: писать заявление об угоне, бродить по городу, пока не попадётся на глаза любимое авто, плюнуть на всё и разочароваться в людях.
Наступил ступор. Николай Николаевич стоял посреди стоянки, глядя в никуда и пытаясь в полной мере прочувствовать потерю и насладиться самоуспокоением. И тут взгляд его упал на номерной знак грязно-зелёного чудовища. И сразу же выстрелила мысль: «Лучше бы его угнали, лучше бы сразу в металлолом или на запчасти, чем такой позор. Надругались, изнасиловали и унизили!». Слёзы не помещались уже в слёзном мешке и полились по щекам. И не стыдно было коммунисту Усу этих слёз. Это он оплакивал свою веру в людей. И горько было ему от понимания, что с такими уродами коммунизм не построить никогда. Никогда!
- Получил, сука! – радовался Свиридов, тоже утирая слёзы, только это были слёзы от смеха и удовлетворённости. – А чтоб знал, как нам зарплаты уменьшать. Это тебе, сволочь, за каждый мой шпундель выточенный, за каждую копейку потерянную.
- Да, - поддержали его коллеги-токари, - поделом ему.
- А я вам вот что скажу, - сказал Гольдберг, - из-за таких, как он, и невозможен в нашей стране коммунизм. Из-за этих всяких Усов неверие в светлое будущее и массовый выезд разочаровавшихся евреев.
И налили и выпили за мир во всём мире
©goos
