Рассказ будет длинный, простите меня за это. Мне никогда не приходилось рассказывать эту историю в подробностях, чтобы всем было понятно, но это все случилось на самом деле, когда мне было шесть лет.
Если в полной тишине лечь ухом на подушку, можно услышать свое собственное сердцебиение. Для ребенка этот глухой, мерный звук может показаться тихими шагами по ковру, и, почти каждую ночь, засыпая, я внезапно начинал слышать эти шаги, вновь пробуждаясь от тревожного чувства.
Все детство я прожил с матерью в довольно сносном районе — из тех, что находятся в переходном состоянии, потихоньку заполняясь людьми с меньшим достатком. Мы с мамой были как раз такими людьми. Наш дом был из тех, что перевозят по шоссе, разобраными на части — но мама хорошо за ним ухаживала. В округе было много лесов, в которых я гулял днями напролет, но которые, как это часто бывает для детей, выглядели очень зловеще по ночам. Это, да еще то, что под домом, из–за его временной сущности, была обширная темная пустота, наполняло мою голову воображаемыми монстрами и фантазиями о страшных безвыходных ситуациях, когда я просыпался от звука шагов.
Я рассказал маме об этих шагах, она попыталась меня успокоить, сказав, что я просто их воображаю. Она даже промыла мне уши спринцовкой, когда я продолжил жаловаться — потому что мне казалось, что это может помочь. Конечно, это не помогло. Помимо этих жутких шагов — единственной странностью, случавшейся со мной ночами, было то, что время от времени я просыпался на нижней койке своей двухъярусной кровати, хотя ложился спать на верхнюю. Это не было так уж странно, ведь я иногда вставал пописать, или попить, вспоминая с утра только как я засыпаю на нижней койке — в конце концов, я был всего лишь шестилетним ребенком, ничего особенного. Это происходило два–три раза в неделю, и само по себе не было особенно пугающим. Пока однажды я проснулся не на нижней койке.
Я услышал шаги в тот момент, когда был уже слишком близок к засыпанию, чтобы очнуться сразу. Когда я проснулся — это было не из–за шагов, или кошмаров — я замерз. Мне было очень холодно. Когда я открыл глаза, то увидел звезды. Я лежал в лесу. Я мгновенно сел, и попытался осознать происходящее. Мысль о том, что это сон, не показалась мне правильной — как не было правильным и мое пребывание в этом месте. Прямо передо мной лежала сдутая надувная акула — такая, как бывают в бассейне. Все это добавляло ощущения нереальности происходящего, но через какое то время мне стало ясно, что я не собираюсь просыпаться, потому что я не сплю. Я встал и огляделся, пытаясь понять, где конкретно я оказался, но не узнал места. Я все время играл в лесу неподалеку от дома, и знал его очень неплохо — но, если, вдруг, это другой лес — как же мне выбраться? Я шагнул вперед — и меня отбросила на землю резкая боль в ноге. Я наступил на колючку.
При свете луны стало видно, что они были везде! Я ощупал себя — на самом деле, все остальное было в порядке — ни царапин, ни даже грязи. Я немного проплакал, и снова поднялся с земли.
Я не знал, куда идти — и просто выбрал какое–то направление, поборов желание громко крича, позвать на помощь — мне бы не хотелось, чтобы меня нашел тот, или нашло то, что могло быть там, в чаще.
Я шел, казалось, несколько часов кряду.
Я старался идти по прямой, пытался возвращаться на нее, обходя препятствия — но я был ребенком, и мне было страшно. Вокруг не было слышно никаких стонов и воя, только один раз я испугался шума, который мне показался плачем ребенка — сейчас я думаю, что это была всего лишь кошка — но тогда я запаниковал. Я побежал, петляя между густыми кустами, поваленными деревьями — и мое внимание в основном было сосредоточено на том, куда я наступаю, а не куда я направляюсь — моя раненная нога болела все сильнее. Очень скоро я испытал сильнейшее отчаяние — я увидел лежащую на земле надувную акулу.
Я оказался на том же месте, где очнулся.
Нет, это не было ни колдовством, ни сверхъестественным искривлением пространства — я просто заблудился. До этого момента я больше думал о том, как мне выбраться из леса, чем от том, как я туда попал, но мое возвращение к началу пути заставила меня задуматься глубже. Я даже не был уверен, что это мой лес, я просто надеялся, что это он. Я сделал большой круг по лесу, или просто разернулся в какой–то момент, и начал двигаться обратно? Как мне выбраться отсюда? Тогда я думал, что Полярная звезда — самая яркая на небе, поэтому просто нашел самую яркую из всех, что видел, и отправился в ее направлении. В конце концов, окружение становилось все более знакомым. Когда я увидел "нашу канаву" (грязную канаву, в котороый мы с друзьями играли, кидаясь друг в друга комьями замли), я понял, что вышел из леса.
К этому моменту я брел очень медленно — нога болела очень сильно, но так обрадовался, что перешел на трусцу. Когда я увидел крышу своего дома, показавшуюся над соседней постройкой, я, всхлипнув, побежал быстрее. Я очень хотел домой. Я уже решил ничего не рассказывать матери — я просто не знал, что сказать. Я решил просто как–нибудь пробраться в дом, помыться, и залезть в кровать. Мое сердце упало, когда я увидел дом целиком.
Светились все окна.
Я понял, что мать не спит, и что мне придется объяснять (или пытаться объяснять) ей, где я был, и я даже не представлял себе, как. Мой бег превратился в трусцу, а затем в шаг. Но тут я увидел ее силуэт на шторах, и проблема с объяснением перестала что–либо значить для меня. Я пролетел крыльцо, схватился за дверную ручку, повернул ее. Прямо перед тем, как я собрался толкнуть дверь, пара рук обняла меня сзади, и потянула назад. Я закричал так громко, как только мог: "МАМА! ПОМОГИ МНЕ! ПОЖАЛУЙСТА! МАМА!". То, что меня уносят от безопасности тогда, когда я был так к ней близок, наполнило меня неописуемым ужасом.
Дверь, от которой меня оторвали, открылась, я почувствовал укол надежды — но это была не мать.
Это был мужчина, темный, ужасный. Я начал извиваться, бить ногами по коленям человека, державшего меня сзади, пытаясь вырваться и убежать. Я был очень напуган, и очень зол одновременно. "ОТПУСТИТЕ МЕНЯ! ГДЕ ОНА? ГДЕ МАМА? ЧТО ВЫ С НЕЙ СДЕЛАЛИ?". Дыхание перехватило, пытаясь набрать в легкие новую порцию воздуха я понял, что какое–то время слышу в ушах голос: "Сладкий, успокойся, пожалуйста, ты у меня". Голос матери.
Руки ослабли, и опустили меня на землю. Мужчина вышел из дома крыльцо, и я понял, что он полицейский. Я обернулся — там и вправду была мама, от облегчения расплакался, и меня отвели в дом.
"Я так рада, что ты нашелся, мне казалось что я тебя никогда не увижу!" — плача вместе со мной, сказала мать.
— Прости меня, я не знаю, как это получилось, я просто очень хотел домой, прости.
— Хорошо, только обещай никогда больше так не делать. Не уверена, что я и мои колени перенесем это еще раз!
Смешок вырвался через мои сопли, я немного приободрился. "Прости меня, что я так лягался, но зачем ты так меня схватила?"
— Я боялась, что ты снова убежишь.
Я был озадачен. "Что ты имеешь в виду, мам?"
— Мы нашли твою записку на подушке — сказала мать, и указала на листок бумаги, который офицер придвинул ко мне.
Я взял записку, и прочел ее. Это было "письмо беглеца". Там говорилось, что я очень несчастен, что не хочу больше никогда видеть маму, и друзей. Пока я читал записку, мама обменялась на крыльце с полицейским парой реплик о чем–то. Я не помнил, чтобы писал письмо. Я не помнил вообще ничего об этом. Даже если я забывал, что ходил по ночам в туалет, даже если я сам по себе отправился среди ночи в лес — даже если бы все это было так, одной вещью, которую я знал точно, было: "Мое имя пишется не так. Это написал не я".
Когда мама вернулась, и я сказал ей, что не писал эту записку, она подумала, что я хочу избежать ответственности за сделанное. Я показал ей неправильно написанное имя, объяснил ей, но она сказала, что я был очень рассержен, когда писал. Даже сейчас мне кажется, что она ЗНАЕТ, что я сделал что–то, в чем никогда не сознаюсь.
Довольно скоро мы переехали из тех мест в другой конец района, потому что прежнее место продолжило скатываться в полное дерьмо. Единственное, что мне запомнилось с той поры — это то, что я стал реже слышать шаги. Вместо того, чтобы стать от того счастливее, я лишь чаще стал задумываться о том, был ли тот звук всегда стуком моего сердца…
