Эх, были же времена, когда водки по 3.62 совсем не хотелось, потому что прилавки ломились от дешевой винной бормотухи. И всего-то за рупь тридцать! Не той порошковой паибени, что сейчас массово продают в бумажных пакетах, а натуральной, со стойким виноградным послевкусием.
«Плодово-выгодное».
Помнится, усосешь бомбу такой плодово-выгодной амброзии, закусишь резиновым сырком «дружба», и, будто припадешь к потной сандалии Диониса. — Причастишься к великому таинству! Тотчас же, в душе, начинает распускаться зеленый лотос подросткового похуизма. И жжет сей блаженный нектар, словно паяльной лампой, твою среднюю чакру, и превращает тебя в бесстрашного викинга, и толкает на смутную тропу приключений.
«Лучистое» — как луч света в темном царстве атеистической души.
Захмелев, ты всегда готов в легкую сбить чью-нибудь засидевшуюся на голове норковую шапку, подломить киоск «Союзпечать» или, припомнив старые обиды и выломав из скамейки брусок покрече, пойти кого-нибудь пиздить на соседнюю улицу.
Случались, конечно, и томные хмельные вечера с хамоватыми ПТУ-шницами, бывали всенощные бдения с вернувшимися дембелями и откинувшимися урками. Как сейчас помню, сидит на лестнице этакий заматеревший детина за двадцать, с полным стаканом, и вкрадчиво так, прям как Иисус, срет на уши молодежи, мол, стройбат — это истинно королевские войска, а зона — первая школа жизни.
А мы, только что оперившаяся шпана, заворожено глядя на обилие армейских значков (вероятно выменянных на ворованный со стройки кирпич) или на пороховые фраерские портачки сидельца, многозначительно киваем друг другу и подставляем граненые кубки под янтарную струю «слез Мичурина»
Мы в молче пьем, внимая рассказчику, и в нас раковой опухолью разрастается безумная мысль, что если не повезет до совершеннолетия попасть на зону, то нужно обязательно отслужить в армии! Желательно в Афгане. Чтобы вернуться оттуда бренча медалями и пугая шрамами полученными в бою. Ведь стоит, черт возьми, вынести и пережить все эти ужасы только ради того, чтобы вот так же, сидеть зимой в темном обоссанном подъезде, пить портвейн и катать вату перед малолетними щеглами о своих бесконечных подвигах.
Пресловутые «Слезы Мичурина».
Теперь мне очевидна эта дешевая винная романтика, принесшая в жертву XX веку не только мое поколение.
Но тогда жизнь, затянутая рубиновыми сумерками забытья, лежала перед нами не грязной половой тряпкой, о которую вправе вытереть ноги любая трезвомыслящая тварь, а волшебным персидским ковром, на котором с легкостью читались волшебные знаки наших плебейских судеб.
Если мою безбашенную юность развернуть как простынь под Солнцем, то даже искушенному взору предстанет несколько пугающее зрелище: холстина, сплошь покрытая бурыми пятнами, с бледными разводами спермы. Сразу же создастся стойкое впечатление, будто на ней кого-то долго и упорно ебли, а потом взяли, да и зверски порешили. Спешу успокоить: то не настоящая кровь, но и не бутафорская — это предательские несмываемые разводы красного крепкого!
Многие из нас после вина плавно пересели на водяр, или того хуже, на иглу. Многих давно уже нет в живых благодаря тем же игрищам с Бахусом, но память упорно продолжает хранить обрывки воспоминаний, когда взгляд ненароком цепляется за винные этикетки.
Вот несколько коротких эпизодов из жизни, связанных с той или иной маркой пойла, которым мне бы хотелось поделиться с вами, а вместе с тем и самому снова попробовать на вкус некогда пережитое.
Первый опыт (негативный)
Первый свой кайф я словил лет в девять, летом, когда мы с отцом как два индейца сплавлялись по горной речке. Стояла страшная жара, я легкомысленно черпал кружкой воду прямо из-за борта и жадно пил. Результатом было то, что в один из вечеров мой живот аццки скрутило и пробило на газированный дрищ. Лекарств у нас не было и отец разбодяжил мне в кружке грамм 50 водки «Экстра» с солью и заставил выпить. Что я и сделал, преодолевая рвотные позывы. Меня нехило приплющило и превратило в какой-то вареный овощ. Скорее всего, я стал картошкой «в мундире». После этого вечера я надолго возненавидел запах водки. Самое интересное, что на следующее утро от моего недуга не осталось и следа. Только легкое недомогание, которое прошло после жратвы.
Второй опыт (позитивный)
Второе мое опьянение отличалось от первого с точностью до наоборот. Оно принесло мне немалое удовольствие.
Где-то через год после моего водочного экспириенса, наша семья большой веселой шоблой решила отпраздновать Новый год. К тому времени я благополучно бросил занятия в худшколе и с чистым сердцем принялся за освоение гитары. Лихо сбацав для гостей «твист» я тут же оказался за одним столом со взрослыми, и все, внезапно воспылав ко мне симпатией, начали наперебой поить меня шампанским. Полусладкое отдаленно напоминало напиток «Саяны», и я в охотку хлебал его большими глотками. После второго фужера перед моими глазами поплыла какая-то радостная мишура, и меня как газовый пузырек потащило наверх, к просветлению. Я ощутил невероятную легкость бытия, и мне захотелось с кем-нибудь поговорить «за жизнь». Однако язык мой предательски заплетался и взрослые, немного поглумившись надо мной, отправили меня спать.
Третий опыт (добровольное сумасшествие)
У меня был закадычный друг Веник, с которым я по жизни грелся на школьных «камчатках». Не трудно догадаться, кто впоследствии стал моим верным собутыльником на долгие годы.
Однажды, где-то в классе шестом, отсидев первый урок, мы совершенно спонтанно натрясли денег в карманах школьной раздевалки и, взяв «третьим» одноклассника Глеба, рванули в гастроном. Там мы купили бутылку «Молдавского розового» и пачку сигарет «Шипка». В приобретении пойла нам подсобил один похмельный прохожий, которому мы ссудили 20 копеек на пиво. Потом зашли за угол магазина и немедленно выпили, заедая крепкую «виноградную кровь» февральским снегом. С голодухи нас нехило повело, глаза поплыли и мир предстал перед нами в каком-то новом, демоническом свете. Казалось, что кто-то открыл все существующие в мире дороги, которые можно пройти до конца, — только ступи на одну из них. Мы долго бродили по городу, курили, смеялись, и, перебивая друг друга, пытались рассказать о чем-то своем, тайно дремавшем в нас все эти годы.
Кончился этот чудесный день тем, что мы по канонам вселенской подлости чуть не спалились перед нашей классной Дульсинеей, которая случайно попалась нам на пьяной дороге. Но к счастью все обошлось, ибо Бог вопреки всему здравому продолжает беречь дураков и пьяниц.
«Трухоморка»
Мы часто натыкались в магазинах на этот продукт, и нам всегда было невдомек, почему его обходят вниманием все пьющие профи? И, попробовав его однажды, поняли почему. Красный вермут начинал отпугивать людей уже при разливе, напоминая своим зловещим видом дубовую морилку для дерева, а его горчаще-кислый вкус вообще оставлял желать лучшего.
Познакомились мы с его величеством, когда впервые выбрались на природу всем классом. Отказавшись из экономических соображений от любимого, но накладного портвешка, мы с Веником смело пошли на риск и вломили весь наш скудный бюджет в покупку этой трухоморки. Вышло около восьми бомб. Стояла теплая весна и очень хотелось на этой волне достойно покайфовать. Девчонки зассали пить вино и благочестиво упали на пиво. Мы же, морщась, приняли по стакану этой фиолетовой гадости и терпеливо дождались его мутного прихода. Вино, варварской кувалдой уебало по башке и пустило беса по венам. Стоит заметить, что в то время нас мало заботил вкус выпитого букета, мы тупо преследовали эффект. Кстати, не обращали внимания на букет и потом — лишь бы мягко шло и не просилось обратно.
К вечеру разразилась страшная гроза по Тютчеву, дрова намокли и огонь начал постепенно чахнуть. Мы стояли пьяные, промокшие под ледяным дождем и орали проклятия плачущему небу. И, как ни странно, нам пришел на помощь наш недопитый вермут. Перебрав несколько больше других, Веник случайно блеванул в костер, который ярко отозвался на это синим пламенем! Прямо-таки чернильно полыхнул. И это было открытием сродни изобретения колеса.
До рассвета мы радостно подливали вино в огонь, грелись и пьяно мычали: «…ка-а-а-аждый костер по своему горит…»
Короче, спасибо вермуту!
Яблочная «дристуха» и три карамельки
К концу восьмого класса мы оккупировали подвал, где устроили что-то вроде распивочного джентльменского клуба. Там мы в сжатые сроки продегустировали практически весь ассортимент совкового винпищепрома. Не могу не уделить внимания «Яблочному крепкому», в народе именуемой «дристухой» — этому любимому напитку грузчиков и небогатых пенсионеров.
С ним связана одна очень лирическая история.
Мой одноклассник Платон (мир праху его), умница и завсегдатай наших психоделических катакомб, однажды нечаянно влюбился. Безответная любовь пожирала его сердце, и он решил вытравить ее вином. Финансовый жребий пал на «дристуху». На мятую трешку в близлежащем гастрономе его наделили двумя бомбами «Яблочного», а на сдачу вручили три карамельки «Малина».
Платон со своей мужской печалью и бухлом заперся на ночь в подвале. Утром, когда мы завалились туда покурить перед школой, нашему удивленному взору предстала следующая картина: Женька, зеленый, но выздоровевший, спал на картонке. Рядом валялись две пустые бутылки и целая половинка недоеденной карамельки! К чему я поведал об этом? Да к тому, что очень вкусной была эта самая «дристуха», и очень хорошо усваивалась при минимальной закуске. Одно слово: натур продукт!
«Сухарь»
Как ни странно, но с сухим вином у меня всегда были очень сложные отношения. По мне, так это просто низкоградусная кислятина, купленная по цене крепленого вина. Я никогда не знал меры в его употреблении, и единственный раз в жизни, когда меня принесли домой на щите, был спровоцирован именно «сухарем».
Это произошло на втором курсе технаря, осенью. Мы весь день работали на овощной базе, мешали «Прибрежное» с «Каберне» и с хрустом закусывали все это сладкой мороженой капустой.
К вечеру я уработался больше всех, и меня волокли под руки мои верные гайтаноносцы Веник и Глеб. Из перенесенного опыта помню только заплетающиеся ноги, деревянный язык и ночную заснеженную улицу. Все как у классика: «Ночь. Улица. Фонарь…» Однако я сомневаюсь, что великий классик так же ужрался «сухим», чтобы выдать миру сию гениальную строчку. Кстати, был там и фонарь. Да еще какой! Как сейчас помню: я с трудом поднимаю к черному небу свою деревянную главу, будто желая спросить: «Схуяли?», и вижу огромный фонарь, в свете которого косо падает густая снежная перхоть, будто летящая с волос внезапно тряхнувшей стариной вечности.
В двух метрах от нас, цокая набойками сапог, проносится темный силуэт — это отец Веника опаздывает на служебный автобус, в ночное. Мы каким-то чудом остаемся незамеченными, и мужики весело ржут — мне не до смеха.
Перед тем как ввалиться в подъезд, я веером блюю в сугроб красным спектром не ужившегося винища…
На этом мои воспоминания рвутся, как кинолента в сельском клубе.
«Тамянка»
Не стоит думать, что мы никогда не пили благородных вин. Блябуду, пили!
Помнится, одним летним вечером мы с Веником, прикупив две по ноль-семь «Тамянки», сели за подготовку экзамена по математике. Смею заметить, что эта наука всегда для меня была темным лесом и непроходимым болотом. Однако, по мере возлияний этого терпкого шестнадцатиградусного чуда, на меня тихо снизошла ученая благодать. Всего за каких-то три часа наших занятий моему прошаренному в алгебрах другу удалось:
а) вдолбить мне суть решения квадратных уравнений;
б) тихим, вкрадчивым матом открыть мне страшную тайну понятия «дискриминант»;
в) научить меня навскидку отличать квадратные функции от половых.
Самое смешное, что на следующий день я сдал экзамен на четыре, а Веник на три.
Все по-честному. Хорошему тренеру не обязательно быть чемпионом.
Мадера
Говорят, что мадера была любимым напитком падонка Распутина. Хороший вкус.
Еще ее обожала Грязнова Люба, в которую я был тяжело влюблен.
Болезненное пристрастие моей девушки к мадере сильно трепало мой кошелек и вызвало цепь нежелательных событий. Пытаясь преуспеть на пьяной Любе, я стал академически не успевать в учебе, за что и был несправедливо лишен стипендии. Это в свою очередь толкнуло меня на скользкую дорожку мелкой спекуляции. Я начал грязно приторговывать чем только можно, чтобы через день приносить бутылку этого волшебного нектара своей возлюбленной. Мы ее неспешно выпивали, и в Любе просыпалась такая сексуальная тяга, которой вполне хватило бы на троих. Поначалу я чувствовал себя богом, но через семестр так вымотался, что смахивал на бухенвальдского крепыша из военных кинохроник. Видя это, люди, лишившие меня стипендии, устыдились, посчитав себя причиной моих бед, и вернули мне стипендию. После чего я стал носить Любе вдвое больше вина, в надежде, что это хоть как-то остудит ее любовный пыл, а мне послужит допингом. Я заблуждался. Люба совсем перестала контролировать свое либидо, постоянно требуя вина и секса. Об отступлении не могло быть и речи, ибо это уже был вопрос моей гусарской чести. Скажу больше: с одной стороны это безумие очень нравилось, с другой стороны это сильно угрожало моему здоровью. Неизвестно чем бы все закончилось, если бы я не уехал в другой город. На практику.
В чем же здесь мораль, спросите вы?
Да в том, что хорошее вино, которое любите даже не вы, а тот, кого вы любите, может легко внести в вашу жизнь столько нового, что впору задуматься: а не лучше ли было бы жить по-старому?
Мадера была вкусна и стоила пропитых денег, но пить ее с Любой было крайне опасно.
«Три топора»
Сей славный бренд на протяжении многих лет развитого социализма выпускали практически все винзаводы страны. И не зря. Скажу одно, что «три томагавка» Молдвинпрома были самыми лучшими. Но это дело личного вкуса.
Там где я жил, среди местной алкашни считалось хорошим тоном брать его помногу и без очереди — на дворе уже стоял 1985 год, с горбачевским «сухим законом». Вино начало резко пропадать с прилавков, и все крепко подсели на пиво и стеклоочиститель.
Приехав на практику в подмосковье, мы с Веником были весьма удивлены, что ближе к столице ничего особенно не изменилось. Горбачевские перегибы по бухлу ударили в основном по провинциям. Единственной переменой было то, что в субботу и воскресенье пойло продавалось с двух часов дня. Но это были семечки, по сравнению с бесчинствами творящимися у нас на родине. Почти в каждом магазине нас ослепляло вино-водочное изобилие. И никаких очередей страждующих.
На практике в нашу компанию влился еще один забавный персонаж Кича, и мы, уже втроем, крепко подсели на две достойные марки: «777» и портвейн «Кавказ». А хуле?
У нас были деньги, своя комната в общаге, мы работали на хлебокомбинате и пили.
О, что за это были дни! После Грязновой Любы местных женщин мне почему-то не хотелось, я твердо знал, что ничего сверхнового в сексе мне уже не найти. Веник вообще был холоден к женщинам, считая их корнем мирового зла. Кича был каноническим панком и говаривал, что дрочить куда пачотнее, нежели кого-то поить, чтобы потом выебать. У нас образовался слаженный веселый коллектив. «Три томагавка» веселили наши души, мы шастали по пивным и набирались жизненного опыта. Потом придумали себе забаву: играть «в триста на стихи». Суть заключалась в том, что проигравший пропускал круг по разливу, потому что судорожно слагал свой корявый стих. Это была реальная ржака. Хотя, иногда из-под пьяного пера выползали довольно-таки приличные строфы. Именно тогда я начал пописывать столбиком, чинно попивая «три семерки» или «Кавказ».
«Арпачай»
В конце лета я вернулся с практики усталым, но довольным, и мы с братвой решили махнуть на природу. Толпа собралась приличная. Скинулись, купили три ящика вина «Арпачай», тут же переименовав его на манер диско в «Эрапшн». Вышло 60 пузырей по 0,7 на семь рыл (девушки не в счет). Эту мегадозу нужно было осилить за три дня, но плевать мы хотели на такие трудности. По неопытности мы сложили весь ценный груз в два туристических рюкзака, за что тут же поплатились. От высокого давления сверху лопнули две бутылки снизу. Но это нисколько не испортило нашей положительной статистики. Все три дня мы упивались в хлам «Эрапшеном», ебали девок и пугали пьяными криками округу. Перед самым отъездом нас навестили оскорбленные нашими бесчинствами местные пейзане и завязалась нехилая драка. В этой свалке кто-то из недругов решил мне уебать по голове пустым пузырем, но я успел благоразумно подставить руку, о которую он и разбился. В результате этого у меня вырвало из запястья здоровенный кусок кожи, и я залил все поле боя своей кровью. Каким-то чудом вены и сухожилия остались целыми, и я потом всю дорогу до дома пугал наших впечатлительных дам их оголенным видом. Шрам, полученный в этой схватке, я с гордостью ношу по сей день — он-то и напоминает мне об этом вине.
«Агдам»
Бурой кровью этого вина окрашено мое расставание с Любой. Наш амурный ковчег дал трещину и начал черпать воду бортами. Я уже давно не поил ее мадерой, и она теперь была согласна пить все, что я ей не предложу.
В этот вечер мы пили «Агдам» на хате у моего кореша Гарри. Было много народу. Мы Любой много курили вяло целовались и молча трахались в ванной. Внезапно к нам на огонек завалился Бабай. Этого местного отморозока, недавно откинувшийся с зоны, приссывал весь роен. Да уж чего греха таить, и я тоже. Он отсидел за разбой и был старше нас года на три. Все как-то разом сникли, и только мы с Любой продолжали танцевать, будто ничего не замечая вокруг. Прощались. Ублюдок начал цепляться к Любке, и я не знал что делать. Мне ужасно не хотелось выглядеть в ее глазах трусом, но я реально боялся этого дебила, не расстающегося с ножом. Терзаясь классическим вопросом «Что же, блять, делать?» из самых недр души до меня донесся голос «Агдама», прошептавшего одно только слово: «Уеби!» Я взял со стола недопитую бутылку и, не думая о последствиях, как Штирлиц, уебал ей по Бабаевской репе. Класс! Никогда не думал, сколько кайфа может принести обыкновенная бутылка, разбитая о чью-то голову. Урка кулем повалился под стол. Мне тут же пришла мысль, что если он очухается и встанет на ноги, мне непременно приснится реальный пиздец. Зарежет. Я начал топтать его ногами, пока меня не оттащили в сторону пацаны. На этом и закончился вечер. Я проводил Любу до дому и сказал ей последнее «прости». Она заплакала, влепила мне пощечину и обиженно хлопнула дверью.
Всю неделю я ждал вендетты, но все мои опасения рассеял Гарри, который рассказал, что Бабай через день после нашей попойки порезал мента, его закрыли в КПЗ и даже успели по беспределу опетушить. У меня отлегло от сердца: ведь «петухов» по понятиям бояться западло.
И прочие (вместо эпилога)
Однажды, находясь на службе в рядах СА, я был командирован собратьями по оружию в самоход за вином. В городе был один единственный магазин, где продавали спиртное. В этот день давали в драку «Портвейн-72».
Очередь бурлила говнами и пугала своей агрессивностью. Я стоял с краю и как гроссмейстер просчитывал пять ходов к окошку, которые мне предстояло сделать. Внезапно огромная толпа расступилась, и на землю из нее выпал мертвый пенсионер, только что безжалостно ею раздавленный. Я понял, что это шанс, рванул к заветной амбразуре, достиг ее, ухватился за железные прутья решетки, а уж только потом подумал о несчастном. Мне нельзя было возвращаться обратно пустым — меня ждала с вином целая рота.
Через секунду торговля возобновилась, будто ничего не случилось.
Не менее ужасную сцену я наблюдал ровно через год, уже вернувшись из армии домой. На этот раз продавали «Буджак».
Все происходило по вышеописанному сценарию: очередь — шахматные ходы — окошко. Я уже собирался было занырнуть в самую гущу толпы, как раздался какой-то неприятный скрежет и звон. Послышались истерические крики — огромная витрина гастронома не выдержала, и стекло смертоносными стрелками обрушилась на людей. Я увидел свежую кровь и чье-то отрезанное ухо, которое продолжали безразлично топтать ногами…
Мне стало тошно. В сердцах плюнув, я побрел домой. Больше я никогда не стоял в очередях за вином. На том и закончился «рубиновый вторник» моего недозрелого алкоголизма.
Гайтан
