Хотя анатомически я скучен, как пустыня Сахара, зуб мудрости у меня, если вдуматься, находится спереди и сверху. И вот почему.
Когда-то давно на старой работе и хихишной зарплате я засиделся, а новой все никак не мог нацыганить. Потому что не проходил интервью. Не то, чтобы знаний не хватало. Где-то и правда забывал нужное, но главная проблема гадючила в другом. Когда дело заходило о деле, я увлекался. Начинал частить. Слова у меня наскакивали друг на друга, идеи наслаивались, речевые обороты разветвлялись ну чистой дельтой реки Нил. Остапа, что говорится, несло.
И это работодателей отпугивало, что ли. Мои словопотопы, видимо, показывали, что я малоуправляем и в стрессовых ситуациях распылителен. Уж я и успокоительное принимал, и тренировался перед зеркалом оставаться полулетаргическим Рэмбо, и дыхательные упражнения хатха-йогов перед интервью применял. Да куда там. От огорчения у меня даже зуб сломался.
Общеизвестно, что многие русские люди в Америку приезжают с очень плохими зубами. В воде нашей не хватает фтора, в стоматологических кабинетах – вменяемых докторов. Этот факт новоприезжим подробно объясняют с придыханием ужасти и скорбным покачиванием голов. Но, парадоксальным образом, объясняют все те же и частенько все еще страшные люди — русские дантисты. Которые уже напроизводили разрушений челюстей на родине, а теперь передипломились на американских DDS-ов (Doctor of Dental Science) и продолжают профессинальное палаческое творчество под маскировкой местных знатоков кариесов и корне-каналов.
Дело ведь, как мы все понимаем, не в дипломах, а в узорах извилин серого вещества. И пока они не перезавьются на новый лад, русский стоматолог и в манхэттенской клинике остается безжалостным и бесстрашным русским стоматологом. Пока наш человек ментально и языково доэволюционирует до американского дантиста, русские мастера бор-машины заработают на нем если не на пригородный дом, то на крыльцо пригородного дома.
Вот и мои зубы латал по приезде русский специалист высшей категории. Очень приятный, разговорчивый дядечка, я к нему ходил несколько лет. В итоге все мои корне-каналы оказались недозаполнены, подзубные участки воспаленны, коронки шатались пьяными бабами. Одна из них слетела, когда я вгрызался в черствый творожный дэниш после очередного неудачного интервью, пытаясь успокоить нервы. Прямо посреди ртища, сверху. А следом, пока я дожидался визита к своему американскому дантисту, за грызней полезных для здоровья фисташковых орехов, сломался и сам зуб, замученный лечебными процедурами. Под корень, то бишь десну. Так, что даже фальшивую времянку не к чему было приклеить. И превратился я в монстра с дырой в центре внешности, что для цивилизованного общества, доложу я вам, пугающая экзотика. Тут уж не до интервью, понятное дело. Да и я уже столько раз отпрашивался с работы, что стало ясно – все, поискам новой службы кранты, смирись и затихни хотя бы на полгода. Ну, я и успокоился. Не нашел работу – значит, не нашел.
Чтобы зуб восстановить, нужна череда процедур – вытащить штифт (400 долларов наличкой у эндодонта, так как страховка этой манипуляции не оплачивает), перелечение корнеканала (еще 400 долларов доплат), ввинчивание нового штифта, строительство на его основе фальшака, покрытие фальшака коронкой. Каждый визит нужно ждать недели две-три. А пока – ходишь с дырой в облике, пугая собой людей с тонкой душевной организацией. Стараешься много не говорить и уж тем более не улыбаться.
И тут случается со мной абсолютно неправдоподобная история. То есть, жизненная, потому что такой истории не придумать самому воспаленному воображению. Сижу я посреди бела дня, отпросившись с работы, в кресле эндодонта ожидая, когда меня возьмет заморозка. Эндодонт охранительную резинку, которую на зуб натягивает во время работы, мне показывает и уверяет, что ее ввели в обиход по всему миру еще лет 30 назад – и в Америке, и в России, и в Конго. И вдруг – звонок. Из крупного банка, в который я свое резюме послал на дурку, даже не надеясь.
Я прошу прощения у эндодонта, шлепаю что-то в трубку замороженной губищей. Не можете ли заглянуть к нам на огонек, интересуются. А у меня уже и часов-то свободных на работе не осталось, все на интервью избегал. Прямо сегодня, желательно, говорят мне, сможете ли часа через два? Меня, как обычно, бросает в жар, мысли разбегаются пехотой под артобстрелом.
В ужасе таращусь на эндодонта:
- Приклеишь липовый зуб? У меня важная встреча наклевывется!
- Невозможно!
- Пусть он только два-три часа продержится! Не могу идти туда монстром!
Пока эндодонт в ужасе потеет, я соглашаюсь на интервью, записываю время и адрес – и откидываюсь в кресле, уже прочно замороженный, для процедуры корнеканалирования.
- Крейзи рашнс! – только и прокряхтел эндодонт.
Но фальшак мне, ругаясь, приклеил к обломку зуба очень красивый, сияюший, крупный.
- Все равно скоро выпадет, — безутешно покачал головой на прощание.
И что вы думаете?
В самый разгар интервью, на которое пожаловал даже вице-президент банка, седовласый пузяра, вдруг ощущаю я во рту некоторую революционную зыбкость. Словно бы завелся в моей полости какой-то крошечный навальный, и баламутит стабильность с вертикалью. Пока мне объясняют очередной вопрос-проблему, я, все еще не отошедший толком от заморозки, языком-фсбшником провожу расследование. И понимаю, что это мой приклеенный зуб распоясался и обнаглело шатается. Меня прошибает потяра. Но я же мыслю под стрессом сразу в нескольких направлениях, поэтому нити разговора с вице-президентом и его командой не утрачиваю.
Виду не подаю, раскладываю по полочкам предоженную компьютерную проблему. Чувствую, опять начинаю увлекаться и частить. Зуб шатается все рьянее. Но уж больно много красивых решений мне мерещится. Я взахлебничаю. Слушатели сначала улыбаются, потом переглядываются, потом морщатся, пытаясь поспеть за моей русскоакцентной скороговоркой, потом начинают отровенно скучать. А я не могу остановиться, синдром нестреноженной мысли у меня.
Ладно, вот тебе мой любимый вопрос на сообразительность, бурчит вице-президент, и излагает новую проблему. Я набираю воздуху, еще толком не подумавши, но уже готовый к одновременно нескольким ответам, которые стремительно зреют где-то в подкоточных подвалах. И тут я слышу мягкий хрясть. Мой декоративный псевдозуб, как честный эндодонт и обещал, неторопливо отваливается от корнеобломка — и рухает отколовшимся от Антарктиды айсбергом мне на безостановочный язык. Щекочет и прыгает, катается и колется. Я в ужасе, на полумысли, замолкаю.
Неотложных задач у меня теперь три, все новые. Первая – не подавиться зубом. Вторая – аккуратно его арестовать и препроводить в защечную кутузку. Третья – не раскатывать губу, чтобы моя дыра не перепугала интервьюиров и не убила их веру в человечество. А народ глядит на меня удивенно, не понимает, чего это я вдруг застрял словом. Потовыделение мое на максимуме, я уже чистая водокачка. Вице-президент недовольно вставными зубами-имплантами поскрипывает. Конфуз и ужас, какого не придумать!
С другой стороны, жизнь продолжает оставаться интересной штукой. Потерять зуб в разгар интервью – такого со мной еще не было. Мой зуб-навальный всеми силами избегает ареста, ускользает от языка-фсбшника. Я улыбаюсь удивленному народу плотно сжатым ртом, прошу секунду на дораздумье. И тут зуб-навальный, уже вроде бы загнанный по язык, идет ва-банк, фактически на штурм кремля. Выпрыгивает из-под языка – и шасть прямиком в глотку! Я начинаю хрипеть и давиться. Жутко кхекать, свекловеть рожей, заваливаться набок.
- Вы окей? – спрашивают.
- Лучше некуда! – рапортую мычанием.
Пока мне сердобольно приносят водички, я путем откхеков и головокручения навального каким-то чудом все-таки изгоняю с красной подглоточной площади и зажимаю у щеки – плотно, словно ходорковского. Отхаркавшись, начинаю отвечать на вопрос. Медленно и разборчиво, потому что у меня зуб во рту гуляет несистемным оппозиционером. И мысли мои заняты во многом тем, что с ним делать?
Красивый у вас вид из окна, вдруг мычу я, надеясь, что все отвернутся и я зуб сплюну. Все и правда удивленно пялятся в окно. Я быстро подношу кулак ко рту. Но тут мой навальный, уже на губе, подло ускальзывает, и сплюнуть его заграницу я не успеваю. С ужасом понимаю, что мне остается одно – зуб проглотить. Растворится ли он или выйдет наружу, это вопрос, над которым моя подкорка крепко задумывает, пока корка расследует проблему, предложенную вице-президентом. А тот, с интересом выслушав меня и неожиданно повеселев, никуда не торопится и задает следующий вопрос.
И я мой зуб пытаюсь проглотить! Но глотка противится, выталкивает его обратно. Я уминаю зуб под язык и, кхекая и мыча, продолжаю отвечать на вопросы…
Одним словом, взяли меня на работу в этот крупный банк. После первого интервью было и второе, и третье. Но уже какие-то скучные, полуформальные. Словно решение уже было принято вице-президентом во время нашей первой зуботерятельной беседы… Получается, долго думал я, что нет худа без добра, как нет добра без худа. Сломанный мой зуб перенаправил мое мыслительное бешенство и позволил ответить на вопросы без трескотни и частиловки. Зубом мудрости оказался, хотя и метафорическим.
Но спустя несколько лет нанявший меня вице-президент признался, что ответы мои были не такие уж правильные и подробные. Что его впечатлило, так это отломившийся во время интервью зуб. Точнее, хладнокровие и выдержка, с которой я не подал виду и продолжал борьбу. Значит, и во время производственного кризиса с компьютерной системой столь нужные хладнокровие и выдержка будут иметь место, сделал тогда вывод вице-президент. Знания во время интервью можно проверить, вздыхал вице-президент, а вот характер человека, увы, быстро не угадаешь.
Если, конечно, во время интервью у кандидата вдруг у всех на глазах не отвалится передний зуб.
