Вспоминая пройденный жизненный путь, Аркадий Львович Зеленский оценивал его на твердую четверку. Может, даже с плюсом.
Но последнее время, проснувшись ночью, чтобы выдавить из себя в туалете тоненькую струйку, а потом долго ворочаясь, перед тем как заснуть, его все чаще посещала одна мысль.
Крайне неприятная мысль, доложу я вам.
Недалек тот час, когда.
Ну что же, все там будем, как говорится. Но есть одно но.
Одно дело, когда гроб с покойником в последний путь сопровождает большая толпа родственников, сослуживцев, друзей, знакомых, приятелей, наконец.
И совсем другое, когда за гробом тянется жалкая, тоненькая, как его ночная струйка, жидкая череда немногочисленных соседей и зевак.
Второй вариант Аркадий Львович конечно же отметал, как неподобающий его чину, уму, заслугам перед наукой, в конце концов, да и вообще, скажем без ложной скромности — положению в социуме.
Но в первом варианте возникал будто бы простой, а на самом-то деле — ой какой непростой технический вопрос — кто прийдет на его похороны?
В институте его даже не то что не любили, а как бы это помягче выразиться, — не уважали. Любимых учеников и достойных продолжателей, как раньше говорили, его дела, у него не было. О студентах, которых он драл нещадно на зачетах и экзаменах, и говорить нечего.
Детей Бог не дал. Родственники, в большинстве своем, все на или уже в земле обетованной.
Соседи по дому?
Тут Аркадий Львович даже поморщился.
Помаявшись с проблемой неделю сам-на-сам, Аркадий Львович обратился за помощью к единственному, нет, не другу, но хорошему старинному приятелю, Боре Фирташу. Который занял его место завкафедрой.
Вариант — нанять «мертвые души» и заплатить им какую-то копейку отмели сразу, как не отвечающий корпоративной этике.
Чтоб мы да еще и деньги платили?
Но искомый вариант двумя профессорскими умами плейшнеровского разлива был найден. И Аркадий Львович ушел домой в благостном настроении.
Через три месяца, в аккурат перед летней сессией, когда в жизни Аркадия Львовича наступило ожидаемое финальное событие, завкафедрой Борис Фирташ пригласил в свой кабинет профорга факультета Сергея Пояркова. О чем они говорили, неизвестно, но Поярков вышел из кабинета чем-то сильно озадаченный.
И через полчаса собрал студенческий актив факультета.
- Блядь! Так это же тот мохнорылый гоблин, что два семестра подряд кровь из нас пил на втором курсе! — возмутился Федор, профорг тридцать первой группы, — Я его, суку такую, никогда не забуду!
- Ну и хули? — невозмутимо ответил Поярков, — Вам что, шаровой зачет у Фирташа не нужен? Тем более, есть одна мыслишка…Сюжет даже, как сейчас модно говорить. А не захуя…в смысле — объявить ли нам флешмоб? Под такую фишку, я думаю, народ подтянется!
Людей на похоронах было много. Просто нереально много.
Умиляло обилие молодых парней и девушек — явно студентов, видно бывших учеников Аркадия Львовича.
Объединяло их всех одинаковое, хотя и несколько странное выражение лица.
Отрешенное, печальное, но вместе с тем с какой-то подозрительной придурью. У многих, как у сказочного Пьеро, на щеках белой гуашью были нарисованы слезы.
Витавшее в воздухе ожидание чего-то или кого-то — тихо шептались, что должен быть какой-то Перформэнс, — что это или кто это, было непонятно, прорвалось, когда поднятый на могучие плечи студентов из ватерпольной секции гроб с телом Аркадия Львовича медленно поплыл в сторону похоронного автобуса.
Парни шли по бокам процессии затылок в затылок, медленно, но высоко поднимая ноги.
Как раньше чеканили шаг от Спасской башни к Мавзолею кремлевские курсанты. Телки нестройной толпой голодных до секса весталок пристроились сзади небольшой группы бабок и дальних родственников, и грустно завыли.
Хвост похоронного пелетона украшали три барабанщика пертурбатного возраста в пионерских галстуках, — младший брат Федора и два его приятеля, громкой бестолковой дробью пытавшихся попасть в такт мелодии.
Которую исполнял факультетский биг-джаз-бэнд с претенциозным названием «Alma Матеръ Riot». Что они играли, никто из музыкантов впомнить по прошествии события почему-то не смог.
Вадик, тромбонист, заплетающимся языком было пытался объяснить, что это было попурри, но кто же ему поверит?
Какое может быть попурри на похоронах?
Смешно даже как-то.
Потом, правда, говорили, что некто Соседов утверждал, что его изощренное ухо любителя рок-музыки услышало парафраз на классическую мелодию Happy Birthday to You.
Вы этому верите?
Я — тоже нет.
Ибо Филиппович из сорок седьмой, по слухам, бывший пацаном на побегушках у Буденного, абсолютно четко услышал, не зря слуховой аппарат носил уже лет сорок, что полковой оркестр играл, — В путь, в путь, в путь! А для тебя, родная…
Борисовне, вредной бабка с третьего этажа, любимым выражением которой было «Эй вы там, наверху!», наоборот, послышалась мелодия, — А ты такой холодный, как айсберг в океане…
Давно выживший из ума ебанько с тринадцатого этажа, которого в доме иначе как «чудо гороховое» не называли, долго потом рассказывал, что он совершенно — просто совершенно уверен, что гроб с покойным несли от подъезда под зажигательную мелодию шестидесятых — Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним...
- Мистер Вайнштейн! Вот тот материал из России, о котором я вам рассказывал!
- А ну-ка, ну-ка, давай взглянем — так ли уж хорош этот сюжет, как ты, Хью, говорил!
Когда действие на экране подошло к концу, у Харви Вайнштейна не оставалось ни малейших сомнений, стоит ли заплатить прощелыге Хью ту жалкую сумму, которую он запросил за эти кадры.
Другое дело, что его мозг, мозг кино-гуру, легендарного продюсера кинокомпании Miramax Films не мог определиться, кому отдать будущий сценарий — Вуди или Квентину?
Почему-то вспомнил «Убить Билла» и решил — Окэй, с учетом тематики, все-таки, пожалуй, отдам Квентину!
Оставалась одна маленькая, но очень важная деталь — название фильма.
Перебрав с пару десятков возникших в голове вариантов, Харви вдруг вспомнил свои русско-одесские корни.
И может из чувства ностальгии, а может — засентиментальничав, найденное, на его взгляд, весьма удачное название он с чувством, по-русски смачно произнес вслух — Никто не забыт, ничто не забыто!
© Шева
