Семейство Горбушко свято блюло пятничную традицию – совместный просмотр "Поля чудес". Все расположились перед телевизором и под ласковый голос Якубовича занимались каждый своим делом. Мать-Горбушко чистила вишню на варенье. Между её широко раздвинутых варикозных ног стояли три бидона – один с нечищеной ягодой, второй для косточек, и третий для выпотрошенной вишни. Шпилькой для волос она ловко выковыривала косточки, периодически облизывая испачканные красным соком пальцы и со стороны напоминала сумасшедшую упыриху. Сходство усиливали остекленелый взгляд на экран и тихое бормотание. Мать-Горбушко пыталась угадать слово в телевизионной игре. Отец-Горбушко был занят педикюром. Водрузив на журнальный столик заскорузлую ступню, он силился страховидными кусачками отгрызть толстый жёлтый ноготь. Ноготь не поддавался. Дочь-Горбушко ужинала. Семнадцатилетняя Таня страдала олигофренией в стадии дебильности. Дебелая девушка с подушкообразными сиськами и низколобым прыщавым лицом ела хлопья с молоком. Зажав в кулаке ложку, она подносила её ко рту, вытягивала трубочкой губы и всасывала молоко с утробным звуком. Так шумит вода, уходящая в слив ванны.
- Не зыпай! – не отрываясь от телевизора, прикрикнула мать.
Таня громко икнула, втянула голову в плечи, как черепашка, и быстро-быстро захрумкала хлопьями. В этот момент отец-Горбушко осилил ноготь. Раздался громкий щелчок и ноготь отскочил прямо в тарелку. Таня зачерпнула полную ложку, похрустела и проглотила. Мать и отец посмотрели на дочь, потом друг на друга и опять уставились на экран. Начиналась супер-игра.
Через пару часов, когда диктор программы "Время" забубнил о кризисе, терроризме и экологии, отец убавил звук и завалился на диван с газетой. Мать гремела на кухне посудой. Таня уселась наводить красоту, пустив в ход перламутровые тени, фиолетовую помаду и бордово-синюшные румяна. Обильно и с размахом. В окно кухни стукнулся камешек. Мать отдёрнула занавеску рукой, перепачканной в вишнёвом соке и рявкнула на тощего парня во дворе.
- Ты чо хулиганишь, поганец, я те руки-то поотрываю! – и, повернувшись в сторону комнаты, - Иди, Танька, хахаль твой припёрся, ща окна нам поразбивает!
Таня залилась свекольным румянцем и захихикала, пуская пузыри слюней. Натянула кофточку цвета фуксии - в тон макияжа и, переваливаясь, как гусыня, засеменила на улицу.
- Смотри, мать, принесёт в подоле дочка, ума-то, как у дитяти неразумного, - сонно пробурчал из-под газетки отец.
- Да хоть бы и залетела, мигом бы оженили этого горе-любовника, хоть так пристроить девку, - со вздохом отозвалась мать и вернулась к варенью.
- Да уж… По доброй воле никто не возьмёт. Горе горемычное. Эх, мать, тащи поллитру, душа болит!
Когда Петя Клюшкин увидел в окне перепачканную красным руку и кровавый рот Таниной мамы, он перепугался. Богатое, но нездоровое воображение тут же нарисовало ему полную крови кастрюлю, в которой плавали куски человеческих тел. Петя обожал ужастики и порнуху восьмидесятых годов. Тут на крыльцо вывалилась Таня и мозг Пети моментально переключился на еблю. Рыхлая олигофренка в период полового созревания обзавелась обильными прыщиками, сиськами и обсессивной тягой к совокуплению. Животная похоть Тани привлекала к ней таких, как Петя, ибо Таня давала всем. А Пете не давал никто, кроме Тани. Девятнадцатилетнего Петю Клюшкина не взяли в армию по причине плоскостопия, косоглазия и заикания. Девушки не обращали внимания на щуплого, сутулого и косого заику с плохим запахом изо рта и вечно потными ладошками. Только Таня, как перманентно течкующая сучка, всегда была готова гостеприимно раздвинуть перед ним ноги.
- Х-х-хочешь музыку п-послушать, Т-т-аня? У меня есть н-н-новые з-з-записи.
- А какая группа? – спросила Таня, кокетливо прижимая грудь к острому локтю кавалера.
- Т-то ли "Крематорий", т-то ли "Лепрозорий". П-п-пойдем ко мне на голубятню, я маг т-т-туда п-притащил.
В голубятне романтично курлыкали голуби и пахло птичьим дерьмом. Петя помесил холодными, липкими руками Танино вымя, пощипал пупырчатые соски и нагнул её раком, завернув кофту ей на голову. Выпростал из штанов хуй, торчащий взволнованным сурикатом, и под мелодичное кряхтение Тани вошел между прыщавых ягодиц. При всех своих недостатках Клюшкин вовсе не был дураком и, во избежание пугающих перспектив в результате беременности дебилки, пользовал её только в задние ворота. Он смотрел, как его хуй входит между пышных половинок и представлял на месте Тани Трэйси Лордс.
- Таня, с-скажи: "О, йес! Фак ми, б-бэйби!", - простонал Петя.
- Хрю! – сказала Таня и гулко пукнула. Петя моментально кончил, тоненько и жалобно пискнув.
Таня издала радостное "Гыгыгыыы". Клюшкин извлёк опавший орган, брезгливо поморщился и кое-как ополоснул его в поилке для голубей. Потом помог Тане поправить одежду и постарался побыстрее избавиться от дебилки.
- П-пойдем я т-т-тебя провожу, а то уже п-поздно, - и зловещим тоном добавил, - Время в-вампиров и уп-п-пырей. Ууууу…
Доверчивая, как ребенок, девушка задрожала от страха, её наивные глаза наполнились слезами.
- Ну-ну, не п-п-плачь, я не дам т-тебя в обиду!
Петя быстро довел её до дому и пошел спать. Но уснуть ему не удалось. Что-то острое впилось в залупу, причиняя жуткие мучения. Он включил свет и, превозмогая боль, оттянул крайнюю плоть. В уздечку впилось что-то твёрдое и колючее. "Вроде ничо деревянного не ебал, откуда заноза в залупе?", - Петя извлёк инородное тело и внимательно рассмотрел его на свет. Это оказался испачканный в гавне ноготь. Человеческий ноготь. Петина фантазия тут же подсунула ему мизансцену в духе "У холмов есть глаза". Ужин в семье каннибалов: мать ставит перед дебильной дочкой-людоедкой тарелку пюре с варёными пальцами вместо сосисок. Утробно урча и роняя слюни ебливая Танюша обгладывает кушанье, с особым смаком выгрызая подушечки пальцев и разваренную кутикулу… Петя настолько поразился яркости своего видения, что немедленно уверовал в его истинность. И решил действовать.
Поздней ночью, вооруженный кухонным ножом, Петя прокрался во двор семейства Горбушко. Встал на цыпочки и заглянул в окно. В это время из-за сарая появился отец-Горбушко, выходивший до ветру. Затуманенный поллитрой мозг зафиксировал дочкиного ёбаря с огромным ножом в руке и тут же выдал версию – Петя пришел зарезать Танюшу, чтоб не жениться на ней. Папа тихонько подобрал валявшийся у поленницы топор, подкрался к парню сбоку и с размаху отрубил ему голову. Ну, почти отрубил. Уморительно выпучив глаза и непристойно вывалив язык, голова откинулась на спину, повиснув на лоскуте кожи. Тело осело на землю, а из перерубленной шеи забил весёленький фонтанчик крови. Папа быстро протрезвел, разбудил маму и вдвоём они втащили труп в дом. Кровь заливала пол.
- Тащи таз.
Они подставили таз под обрубок шеи и наблюдали, как кровь толчками покидает тело.
- Чо делать-то с ним, мать, а? – отец озадаченно скрёб в затылке.
- Ума не приложу, - мать-Горбушко задумчиво смотрела, как таз наполняется кровью, - Этож сколько кровянки можно сделать… С гречей и чесночком.
Муж медленно поднял на неё глаза.
- Ага… кровянки. И фарша накрутить, и потрошков нажарить, и холодца…
*****
Субботний вечер. Всё семейство расположилось перед телевизором. Начиналось "Кто хочет стать миллионером". На этот раз все были заняты одним делом – дружно лепили пельмени. На экране губастый и какой-то проникновенный гомик объявлял задание: "Новый завет. Известная цитата из послания апостола Павла к Римлянам". Внезапно Таня выпрямилась, и глубоким, берущим за душу голосом сказала:
- Неисповедимы пути Господни…
Её, кажущиеся пустыми, глаза медленно наполнились влагой. Крупная, прозрачная слеза повисла на ресницах.
- Ты чо, Таньк, - всхохотнула мать, - Грамотной заделалась? Лепи давай.
Таня вздрогнула, моргнула, будто прогоняя наваждение. Слеза сорвалась с ресниц и упала на шарик свежего фарша на кругляшке теста. Высунув от старания кончик языка, Таня залепила края пельмешка.
— Nala XXX
