Мишеньку с детства оберегали от мира. Мир большой и гадкий, а Мишенька маленький, хрупкий и ранимый, соприкосновение с миром, считали взрослые, повредит Мишеньке больше, чем миру.
Поэтому хрупкий Мишенька в самом нежном возрасте усвоил, что главная обязанность окружающих состоит в том, чтобы всячески его ублажать, а всякая попытка уклониться от этой почетной обязанности должна быть незамедлительно наказана. Когда Мишеньке было пять, он выбрасывал в окно игрушки и метко швырял тарелку с кашей прямо в бабушку. Родители спрашивали его:
— Мишенька, тебе не стыдно?
Мишенька сверялся с внутренними ощущениями. Внутренний мир был богат и изобиловал позитивными переживаниями: гармония — одна штука, удовлетворение содеянным — вот оно, готовность повторить — в наличии. Мишенька заглядывал в тот уголок своей души, где, по его прикидкам, должно было быть стыдно. Стыдно там не было. Комплексов по этому поводу Мишенька тоже не обнаруживал, хотя окружающие неоднократно интересовались, не совестно ли Мишеньке за свое поведение. Мишенька застенчиво улыбался.
Собаки во дворе обходили Мишеньку стороной, пожилой соседский кот перенес два инфаркта и с затаенным ужасом в душе ожидал третьего. Вся группа детского сада на выпускном утреннике вздохнула с облегчением и попросилась на второй год, лишь бы не попасть в школу в один класс с Мишенькой.
Но больше всех страдала семья. Когда Мишеньке было двенадцать, он с помощью обычного гвоздя превратил новую «Хонду» отца в шедевр авангардистского искусства. Сам гвоздь стал частью другой инсталляции: с его помощью Мишенька приколотил папин ноутбук к столу. Мишеньке не купили давно желанную игровую приставку, и серьезность этого преступления определила степень суровости наказания.
Традиционно воспитанием Мишеньки занималась мать, но в тот день эффективность выбранной ею политики была поставлена под сомнение. Отец вынул из брюк ремень и самым решительным образом принялся за внедрение семейных ценностей в сына, после чего тот был отправлен в угол. По дороге к углу Мишенька взял со стола отцовский телефон и выбросил в форточку. Это была война и он был намерен одержать в ней верх.
Отец капитулировал первым. У Мишеньки еще не начали прорезываться первые усы, когда папа заявил, что намерен эмигрировать в Бразилию и просить у местных властей политического убежища. Он планировал загореть до неузнаваемости и примкнуть к какой-нибудь общине негров на затерянной банановой плантации, вдали от тоталитарного режима родной квартиры и некоторых волюнтаристов в частности. Сборы заняли ровно минуту, с собой отец взял только паспорт и набедренную повязку. Мать плакала, но Мишеньку жалела: ребенок остался без отца.
Мишенька между тем мужал, и к восемнадцати вырос в лобастого здоровяка. Когда для него пришло время первой любви, Мишенька обнаружил, что место в его сердце давно занято самой подходящей для этого персоной — его собственной. Тем не менее, Мишенька начал знакомиться с девушками.
Наташа, Женя и Оля оказались редкими стервами и эгоистками, Мишенька отверг их кандидатуры сразу после того, как они отвергли его. Затем, накануне двадцатилетия, в жизнь Мишеньки вошла девушка Света.
Правда, не прошло и недели, как девушке Свете захотелось оттуда выйти и больше никогда, никогда не возвращаться обратно. Но у Мишеньки уже случилась любовь. Он звонил Свете на телефон и начинал сопеть в трубку:
— Свет, ну когда мы встретимся? Давай сегодня встретимся, Свет!
Света вопрошала:
— Миша, у тебя совесть есть?
Мишенька привычно сверялся с внутренним миром. Всего было в избытке, про совесть никто не слышал.
Света перестала отвечать на звонки, тогда Мишенька заступил на почетный караул в ее подъезде. Он даже рискнул постучаться в дверь, но ему открыл Светин папа. Дочь уже ввела его в курс происходящего, так что он встретил Мишеньку, радостно потирая правый кулак.
— А вот и ты, — сказал он. — Выбирай, что тебе сломать: нос или руку?
Мишенька поспешно отступил. Светин папа был не боксером, а всего лишь таксистом, но скрутить Мишеньку в баранку мог одной левой.
До конца недели Мишенька изводил Свету регулярными бдениями под окнами. Он кидал в окна камешки, издавал призывные крики лося, тоскующего по самке, даже бранился, но все было тщетно. Света оставалась непреклонна.
Через три дня расписание осады знал весь дом. Мишенька заявлялся ближе к вечеру и принимался звать любимую по имени. Соседи выходили на балконы, советовали Мишеньке разные места, куда он мог бы пойти, вместо того, чтобы бесцельно слоняться по двору. Мишенька огрызался, однако дежурства не бросал. Соседи звонили в полицию, там отвечали, что приедут, как только Мишенька примется за насилие и грабежи. Пресечение несчастной любви не входило в компетенцию органов. Света жаловалась папе, но стоило тому появиться во дворе, Мишенька таял без следа, словно стеснительное привидение при первых лучах восхода.
В воскресенье привидение замаячило во дворе уже в три часа пополудни. Чтобы скрасить томительное ожидание, оно принесло с собой бутылку рябиновой настойки и палку колбасы, и с этим нехитрым скарбом уютно устроилось на детских качелях. Мамаши, выгуливавшие молодняк во дворе, спрашивали Мишеньку:
— Молодой человек, как вам не стыдно? Здесь дети гуляют!
Понятное дело, в таком сложном вопросе даже старик Шопенгауэр не разобрался бы, не остограммившись. Мишенька отхлебывал из горлышка и глубоко задумывался.
В половине седьмого Мишенька отправился за четвертой бутылкой. Весь дом, затаив дыхание, наблюдал с балконов, как Мишенька совершает чудеса прямохождения.
К девяти часам чудеса иссякли и Мишенька мирно отошел ко сну. Морфей внезапно обнял его на скамеечке под тополями. Там его и нашел тремя часами позднее Светин папа, возвращавшийся с работы. Вглядевшись в тело, он произнес свое сакраментальное:
— А вот и ты! — и недолго думая, загрузил бесчувственного Мишеньку в свой автомобиль с шашечками. Мишенька ворочался на заднем сиденье и мычал сквозь сон, он не любил, когда ему мешали спать. В центре города, в маленьком сквере, под памятником Ильичу, Светин папа вынес и уложил Мишеньку на зеленую травку, заботливо подложив ему под голову кирпич.
Себе на память он забрал всю Мишенькину одежду. Взамен нее он оставил Мишеньке послание, написанное черным маркером прямо на лбу: «За одеждой приходи завтра. Очень жду. Николай».
Свидетелями Мишенькиного пробуждения были несколько ранних птах, весело чирикавших на голове Ильича, да пожилая такса, гулявшая с хозяйкой. Такса удивилась, но не подала виду, а ее хозяйка возмущенно сказала:
— Молодой человек! Вам не стыдно?..
Мишенька продрал глаза. Всю ночь, насколько он мог себя помнить, стыдно не было. Неудобно — пожалуй, прохладно — без сомнения. Даже самая теплая июльская ночь не могла обеспечить Мишеньке того комфорта, в котором он привык вкушать сон. Мишенька поднялся, и тогда на его спине хозяйка таксы смогла прочесть слова, написанные все тем же маркером:
«НЕТ, МНЕ НЕ СТЫДНО!»
В таком виде, облаченный только в краткие сентенции, он короткими перебежками добрался до задворок какого-то магазина, где разжился картонной коробкой из-под печенья. Препоясав ею чресла, Мишенька отправился домой, старательно избегая центральных улиц. Встречные пешеходы радовались нечаянному зрелищу, некоторые даже аплодировали. К тому моменту, когда Мишенька добрался до дома, ему удалось продлить жизнь доброй сотне человек. Соседка по подъезду, встретившись с ним на лестнице, сказала:
— Михаил! И не стыдно вам?..
И проводив глазами, его удаляющуюся спину, сама себе ответила:
— Понятно.
За своими пожитками Мишенька не пришел ни в этот день, ни в последующие.
Было ли ему стыдно, или тому были иные причины — истории неведомо.
http://alex-aka-jj.livejournal.com/110059.html
