Растворимый кофе – это говно, а не кофе. А особенно – рано утром, когда ещё только формируется новый день и есть небольшой шанс на то, что он будет не таким унылым и тягостным, как обычно. И вот тут, на этого зародыша потенциально-прекрасной жизни в обществе радости и благополучия, низвергается горячий поток коричневой воды. Низвергается с циничной меткостью, потому что, видите ли в рекламах уверяют, что именно так и нужно начинать своё утро. А раз сказано – значит, так оно и есть.
Именно такой субстанцией, сидя на утренней кухне, обжигал себе губы Николай , сонно щурясь в телевизор. На экране пухлый юноша в залысинах и непомерно большой футболке, не особенно звучным голосом исполнял речитативы лирической направленности. Имя юноше было – Егор Монтана, о чём всех любопытствующих информировала соответствующего содержания надпись в низу экрана.
О, эти русские рэперы, эти говнари от хип-хапа! Эти простые лжеславянские лица и звучные, полные томящийся страсти заграничные имена. Видимо где то там, в глухих зарослях крапивы, за ржавыми, покрытыми окаменевшими слоями мата гаражами, сидит на корточках Самый Главный Рэпер Всея Руси. И к нему, по тайным тропам стекаются на поклон бесчисленные неофиты, и получают вместе с благословлением - ещё и сакральные знания. Знания эти позволяют им в дальнейшем уверенно говорить про бедных чёрных бро из гетто, которым измождённые гнётом капитализма родители покупают одежду на вырост, и что именно этот факт и объясняет падение собственных штанов посвящённого. И рифмовать « планчик» с «райончиком» позволяют им эти тайные знания, и прочие чудеса дозволяют делать.
Егор был как раз из исконных, из посвящённых и знающих. И, как и положено истовым и исконным, не особенно следя за рифмой и размером своего повествования, страстно клялся неизвестной женщине, обозначенной расплывчатым термином «родная» в том, что будет гореть, не тая чувств, рвать душу, не забывать братьев, помнить от куда он вышел и хранить трепетную нежность и любовь к ней, одной единственной и желанной тёлочке.
Николая затошнило, видимо от бутербродов, и он, нажав кнопку пульта, навсегда стёр Егора из своей реальности. На его месте тот час же возникла одутловатая барышня в очках, предлагающая дорогим друзьям-телезрителям что-то немедленно сварить или построить.
Настроение Николая, медленно качнувшись, поползло в привычную сторону. Сказывался кофе, добавляли телевизор и раннее утро. Но времени на анализ уже не было. Времени вообще никогда не было, но это слишком сложно объяснять существам с человеческими органами чувств. Да и не об этом сейчас. Сейчас той, условной разметки для измерения жизненного отрезка, было недостаточно для праздного рассиживания перед телевизионным приёмником в одних трусах с жёлтыми слонятами по красному фону. Нужно было собираться и идти на работу.
В маршрутку удалось сесть с третьей попытки, но зато – на переднее место. Многие владельцы «газелей» до последнего хранят эти священные места от посягательств пассажиров, и лишь убедившись в том, что салон безнадёжно заполнен, срывают замки с дверей, ведущих в сады неземных наслаждений. Николаю повезло, и когда он уже обречённо отходил от стены тугих ягодиц, бодро высунувшихся из входа в частный общественный транспорт , перед ним распахнулась передняя дверь. Тот же час невидимые силы, в последствие оказавшиеся девушкой лет двадцати пяти и с весом, изрядно превышающим все мыслимые возможности на вступление с ней в половые контакты, подхватили Колю и не очень ласково внесли на вип-ложе.
Водитель, похожий на всех водителей сразу, горестно вздохнул, принимая от Николая сторублёвую банкноту, и выдал взамен кулак меди с билетиком. Билетик был не счастливый. Из магнитолы, мужчина нарочито хриплым голосом, заявлял, что самое святое в жизни, это мать, и что здесь, среди уркаганов и магаданской тоски, только жажда увидеть дорогую старушку и с рёвом уткнутся ей в колени и держит лирического героя на этом свете. Припев подхватывал весьма порочно звучащий женский хор, протяжно, как северная метель, тянувший: «в натуре, блять, в натуре блять, увидеть мать, старушку мать…»
Николая снова затошнило, но нужной кнопки на этот раз не было. Пришлось в деталях выслушать и про будни карманного вора, и о непростой судьбе водителя-дальнобойщика и про эротические мечты некой гражданки ,о кабриолете и прочих элементах красивой жизни.
Поднимаясь на лифте Николай практически на физическом уровне ощущал налипшие на него аккорды и простые житейские мудрости маршруточных певцов, а правая сторона его тела весьма ощутимо попахивала парфюмом пышнотелой соседки, а точнее – естественными секрециями её молодого и жаркого тела. Настроение уже практически достигло конечной точки назначения, и если чего и не хватало - так это внезапных, а с другой стороны – очень даже ожидаемых неприятностей со вчерашним заказчиком.
На седьмом лифт опустел, и Николай внимательно осмотрел себя в зеркало, подмечая в очередной раз, что неплохо бы было ему и подкачаться местами, и местами же – похудеть. Да и переодеться, всё теми же самыми местами – не навредило бы. Поймав себя на мысли, что думает эту мысль всякий раз, замечая своё отражение в зеркале, на протяжение вот уже трёх с половиной лет, Николай поймал себя на ощущении, что он стремительно падает в неприятно возникшую под ногами пустоту. С глупым, визгливым, совершенно не похожим на его крик криком.
Уже потом, ближе к обеду, те, кто должен, обязательно выяснят, что лифт был неисправен, и те, кто сдал его в эксплуатацию – ответят за это. И что родственников у Николая в городе нет, а есть только в одном, очень периферийном городе. И будут недолго спорить, кто туда будет звонить, и кто скажет женщине с усталым голосом, что «вашего Коли больше нет», и скажет это ещё раза четыре, поскольку его сначала не расслышат, а затем – не поверят.
А Николай в это время, уже всё понявший, и про кофе и про время, и про то, где находится та самая кнопка, которая всегда под руками, незримой сущностью шёл в центральный офис одной столичной радиостанции, и в невидимых глазах его ледяными кристаллами искрилась холодная, стерильная ярость.
soba4ki
