Прапорщик патрульно-постовой службы, 48 лет, Москва
Детство мое так давно было, что я даже не помню, кем хотел стать. Как вернулся из армии, появилось у меня много знакомых милиционеров. Один друг в милиции работает, другой. Давай к нам, говорят. Пришел я к их начальнику, и разговор вроде ни о чем был, а я согласился. Случайно, можно сказать.
Я сейчас думаю, что в милиционеры пошел потому, что меня тогда романтика привлекла — жуликов гонять и крадунов ловить.
В восьмидесятых к милиции с уважением относились, и милиция другая была: правильная, что ли. Меняться она начала в девяностые, когда мы стали сами закон нарушать. А сегодня закон не просто нарушают, сегодня уже и закона никакого нет.
На разводах начальник учил нас: «В первую очередь — личная безопасность. Не нравится машина, останавливайте. Пассажиры должны выйти, руки на капот. Если что — кладите лицом на землю. Извиниться всегда успеете».
Недавно в Шереметьеве был случай: бомж улегся на лавочку и заснул, а пока он спал, уборщица его ботинки грязные выкинула. Он проснулся, пошел в дежурную часть писать заявление. Дежурный его выгоняет, а бомж ему: «Не имеете права, принимайте заявление». Приняли, ботинки нашли. Но где это видано, чтобы бомж пришел в отделение милиции правду искать? Лет десять назад в такое и поверить было нельзя.
В милиции никогда не бьют просто так, только за дело. Правильно Глеб Жеглов сказал: наказания без вины не бывает. И я бил. Я что, святой?
Вот сейчас все кричат: «В Казани человека запытали!» Но давайте рассуждать логически: мне что, больше делать не хрена, как в очко кому-то бутылку совать? А тут доказуха железобетонная была, он телефон украл.
Мы обычные люди, не злодеи. Просто у нас работа не такая, как у всех. Но как только что-то у людей случается, они к нам бегут, не в баню.
С точки зрения милиционера, любой митинг — геморрой. Если прикажут, приходится разгонять, а не выполнишь приказ — против тебя возбудят уголовное дело. Любой человек имеет право на протест, да я и сам бы протестовал, только вот кажется мне, что ни к чему это не приведет.
Не надо думать, что вы лучше и честнее полицейских. Попробуйте поставить себя на наше место. Уверены, что стали бы по-другому себя вести?
У меня все друзья в милиции, и даже жена милиционер — на службе познакомились. Сейчас она в декрете, сына растит, а мне все говорят: «Скажи, пусть обратно выходит». Но я так думаю: пусть лучше дома сидит, на хрен ей возвращаться.
Трупы попадаются разные: бывают — одним куском, а бывают — запчасти. Страшно, когда выезжаешь на детские трупы — потом приезжаешь домой и пьешь. Недавно ужасный случай был: выехали на труп женщины молодой. Не тело, а дуршлаг, тридцать два ножевых ранения. Убита возле собственной квартиры, а рядом, в коляске, двухмесячный ребенок — живой, слава богу. И вот меня руки жертвы поразили — ладони скрюченные, до самых костей распаханные. Эта женщина за лезвие ножа, как за жизнь, хваталась.
У меня другое видение улицы. Я вижу то, чего не видят остальные: как стоят машины, кто в них сидит. Во дворе я всегда замечаю новые автомобили. Полицейский, который долго работал на земле, в толпе сразу видит, кто чем занимается: где бомбилы, где торгаши, а где просто люди.
Недавно в троллейбусе была драка: одного ножом ударили, перебили артерию. Мы приехали, вызвали скорую помощь, а сделать уже ничего нельзя. И вот стоит скорая, ждет, пока человек умрет, а он еще в сознании, и глаза у него такие живые, что жуть берет.
В последнее время я стал бояться смерти. У меня сын маленький, оставить его боюсь. Хочу нормальным вырастить.
Когда моя двадцатилетняя дочь была маленькой, она как «Отче наш» знала, что если на улице что-то плохое случится, надо ломиться к первому попавшемуся милиционеру — в будку, в машину, куда угодно. Но сейчас у меня уже есть сомнения, что полиция ей поможет: постовой пошлет, а в будке человека не окажется.
Наверное, мы сами виноваты в том, что проебали целое поколение. Я, например, себе простить не могу, что когда старшая дочь была маленькой, меня вечно дома не было. Работал все время. Сейчас я смотрю на нее и ее друзей, и кажутся они мне какими-то бестолковыми. Бездельники, работать не хотят, и интересы у них такие странные: ничего не делая, заработать миллион, а дальше — тишина.
Не было у меня желания уехать из России. Родину, как и начальников, не выбирают. Но не патриот я, просто русский. Я и за границей ни разу не был, хотя, говорят, за границей люди живут лучше.
У нас озеро рядом с домом, пошел, удочку забросил, сидишь. Карася коту поймаешь, и уже хорошо. Тихо, птицы поют, никто тебя не отвлекает. Рыбу вытянешь, а она не сопротивляется, молчит.
Мне хотелось бы думать, что после жизни есть еще одна. За одну жизнь всего не успеть.
Самое главное в жизни — семья. На земле тебя семья держит. У нас так страна устроена: каждый сам по себе, и если ты заболеешь, то нужно не на врачей рассчитывать, а на родных и близких.
С женой с утра поссоришься, днем помиришься, и сразу такое ощущение, что жизнь правильно идет, и никаких подвигов не нужно.
Я не знаю, есть ли рай и попадают ли в него полицейские. Хотелось бы думать, что есть, а будет ли там место для меня, это как суд решит.
