Здравствуй дедушка! Здравствуй дорогой!
Как давно не видел тебя, уже двадцать лет как ты не с нами, а как будто всё это было вчера.И как катал меня, на своей изуродованной войной ноге, и как хлестал крапивой по тем местам, откель ноги растут за мои детские проказы. И как работали на сенокосе, хотя работали, конечно, взрослые, а мы только мешались, но вкус холодного деревенского кваса и запах свежескошенной травы навсегда засели в моей голове.
И как ходили в лес по грибы и ягоды. Я насобираю в корзинку мухоморов и поганок бегу к тебе радостный урожаем хвалиться, а ты, посмеиваясь сквозь усы, объяснял мне, что мухоморами лоси и другие лесные зверюшки лечатся, а к поганкам и прикасаться то нельзя, а то хвост с рогами как у чёрта вырастут, а пипирка отвалится. А я верил тебе дедушка, плача от обиды и страха.
И на охоту с тобой ходил, но при мне ни кого не убил, оберегал мою детскую душу. А как зачарованно я смотрел, как ты разбирал-собирал своё ружьё, смазывал детали, набивал патронами патронташ, от всего этого исходил терпкий запах кожи, масла и металла. Наивысшей радостью было потрогать двустволку и покопаться в подсумке, мне казалось тогда всё это волшебными вещами.
Иногда очень редко ты рассказывал о войне, призвали в 42 и после небольших военных курсов отправили прямо в сталинградский котёл, стоял жуткий мороз где-то под сорок, а вас молоденьких солдатиков, одетых в тонкую шинельку, сразу на передовую, где в первых же боях ты получил ранение и обморожение пальцев ноги. В итоге гангрена, ампутация и увольнение в запас по состоянию здоровья. Всю жизнь, потом мучился фантомными и реальными болями. И повоевать то, как следует, не успел, но на жуть той войны насмотрелся вдоволь, наверное, поэтому и был скуп в рассказах.
А когда перематывал портянки, а яловым сапогам ты остался верен на всю жизнь, на мои вопросы, где твои пальцы дедушка, отшучиваясь, отвечал, Гитлер отгрыз, а я по ночам строил планы, как выкраду твоё ружьё и отомщу этому гаду Гитлеру за дедушкины пальцы.
Как то, провожая нас с мамой на поезд, ты спросил меня, что я такой хмурый с утра пораньше, я в расстроенных чувствах, что уезжаем, грубо послал тебя к чёрту, до сих пор помню, как сначала поник взгляд в твоих удивлённых глазах, а потом навернулись слёзы. Как немой укор и вопрос в глазах за что? Какой же скотиной я себя чувствовал всю дорогу до дому, до сих пор не могу себе этого простить.
А на следующий год с тобой случился первый удар, и начала отказывать раненная нога, а я маленький поганец прятал тогда твою палку, на которую ты опирался во время ходьбы. Ты злился и ругался, а я бегал вокруг и дразнился, не помню уже сейчас как, но мне это казалось ребячьими играми.
Дедушка ты болел и помирал на протяжении десяти лет. И с каждым годом здоровья становилось все меньше, а проблем всё больше. Я взрослел, а ты уже не вставал почти. Ты дедушка звал меня поговорить с тобой, а я подрастающий дурак всё отмахивался. Тебе хотелось хоть какого то общения, а, мне, зачем мне нужен был этот полумёртвый плохо говорящий дед.А я то, был старший и любимый внук, на которого было потрачено столько любви и внимания. На протяжении четырнадцати лет меня родители отправляли на всё лето в деревню. Впоследствии я и ездить к тебе перестал, а через несколько лет ты умер в поселковой больнице всеми забытый и брошенный.
Брошенный и забытый мною твоим любимым внуком.
И вот я взрослый и достигший всего в жизни, пришёл к тебе. Пришёл сюда на погост, на место твоего последнего пристанища. Пришёл через двадцать лет, что бы попросить прощения.За все те обиды и страдания что ты дедушка перенёс благодаря мне, за то невнимание и безразличие. За то, что в лучшие моменты моей жизни я не вспоминал о тебе, и тебя не было рядом.
Прости меня дедушка!
Прости.
Я знаю, ты всё слышишь и видишь оттуда.
Прости!
— ITAN KLYAYN
