Солнце клонилось к закату, а медведь всё ещё не определился с местом для ночёвки.
- Суки, засрали весь лес. Нормальному интеллигентному зверю и прилечь негде. В малине – мандавошки грызут, в берлоге – проститутка Потаповна кабак открыла. Нет, говорит, тебе Мишка больше места в моём доме. Как волк паршивый маюсь по лесу.
Так, бурча под нос проклятья, он всё углублялся и углублялся в чашу, когда его ушей достигли странные звуки:
Вот так жили-поживали наши бляди в Теремке,
За большим большим забором, с воротами на замке…
Хриплый голос и нестройные аккорды выдали в исполнителе ежа.
- Ах ты хуй колючий! Что это ты тут делаешь?
Вывалившись на полянку, медведь близоруко прищурился и, вдруг, разглядел очертания дома. Здесь, в дремучем лесу он выглядел, по меньшей мере, странно: резные ставни, на крыше – козырёк и флюгер с птичкой.
Жили там лягушка, мышка, петушок там тоже жил,
Вечерами к ним на блядки пьяный ежик приходил…
Ёж, видимо, и вправду был нетрезв, потому не обратил на косолапого внимания, продолжая петь свои похабные песенки.
- Ну-ка, посторонись! – Поняв, что к чему, медведь решил выгнать жителей странного дома ко всем чертям и устроить в нём свою лежку.
Сказано-сделано. Пухлая лапа Хозяина Леса смахнула колючего алкоголика, и медведь прямиком направился к двери Теремка. При этом гитара, которая и так была плохо настроенной, упала, издав жалобный звук рвущейся струны.
- Эй, травоядные, а ну вылезай из хаты, моя теперь! А то зашибу кого ненароком.
- Сам ты, травоядный. – Оскорблённый ёж был, как никогда смел под действием яблочной сивухи, которую сам гнал в землянке у реки – там где волчары не могли его учуять. – Мы с лягушкой – насекомых жрём, мышь - так вообще грызун. Петух, правда, падла, всю предъяву ломает. Любит он траву. И не только есть...
Шутка показалась ежу очень смешной, и он кубарем стал кататься по траве, заливаясь смехом.
- Дебил. – Сделал вывод медведь. – А ведь я папку твоего знал. Нормальный такой ёж был. Домовитый. Правда, грибами злоупотреблял. Но ему простительно – никто от него плохого слова никогда не слышал. И в кого ты такой уродился?
Видимо услышав шум, из Теремка по одному стали выходить и остальные его обитатели: мышка-наркушка, петушок-голубой гребешок и лягушка-поблядушка. Последним из окошка, выделывая петли не хуже Нестерова, вылетел обдолбаный комар-потаскун.
- О, блять, и этот мудак тут. Кто бы сомневался. – Очень не любил косолапый комариную братию. Бабы их уж больно кусачие. А мужики – пьяницы и распиздяи, каких свет не видывал. Живут ради одной ночи бурного секса, после которого половой отросток самца (членом это назвать у медведя язык не поворачивался) отваливался. Видимо эта пипка прикрывала отверстие, через которое у комара вылетал дух, отправляясь на комариные Елисейские поля. Вот такая незавидная доля. Потому и пускались самцы во все тяжкие, оттягивая сладостный, но роковой момент продолжения рода. – Всё, пиздуйте отсюда нах, пока ветер без камней. Я теперь тут жить буду.
Не видя больше смысла дискутировать, медведь полез в узкую дверь. И… застрял.
- Винни Пух ты хуев! - Ёж снова стал кататься, давясь от смеха.
Вечер переставал быть томным. Предательский жир, накопленный для холодной зимы, не давал медведю протиснуться в дом.
- Ыыыыыыр, еб вашу! – разъярённый зверь сделал один решительный рывок, но и его оказалось достаточно: дверь, вместе со стеной распалась и старый Терем, издав предсмертный скрип, сложился, подобно карточной колоде.
Медведь встал и отряхнулся.
- Да ну вас на хуй, ебантяи! – Обидевшись непонятно на кого, косолапый махнул лапой и скрылся в ночном лесу.
У груды трухлявых брёвен, что ещё недавно были симпатичным особняком стояли звери: мышь, ёж, петух, лягушка. Даже комар присел на лист и с грустью поглядывал на разрушенное жилище.
- Ну не пидарас ли? – голос петуха эхом разнёсся по тёмной чаще.
Немая сцена. Занавес.
© MiguelBarbuda
