Ненавижу ждать. Но что делать? Я был слишком ленив утром, что бы придти заранее. К моему приходу очередь уже была ого–го какой внушительной и конец её клубился метрах в ста от входа. Тяжёлая объёмистая сумка, оттягивающая мне руку, опять напомнила — надо бы на такие мероприятия подтягиваться пораньше — это раз и заниматься спортом побольше это два-с, а то я уже не мальчик, сердце стучит и одышка беспокоит, хотя в моей ноше и тридцати килограммов не будет.
Я добрался до конца очереди и с облегчением поставил сумку на землю. Передо мной стояла унылая чета с баулом на колёсиках, а перед парой бабка с маленьким пластиковым мешком и красивая женщина. У ног красивой женщины отражал весеннее солнце небольшой блестящий ''''''''дипломат''''''''. Глаза красивой женщины были заплаканны.
Время близилось к девяти, то есть к открытию. За мной уже набежало порядком народцу. Двое азиатов в спортивных костюмах притащили свёрток из брезента, интеллигентная старушка с корзинкой, человек семь – восемь со смазанной не запоминающейся внешностью малообеспеченных москвичей и наконец пара евреев, прикативших на ручной тележке тюк огромных размеров.
На общем фоне, я специально прошёлся глазами по гусенице очереди, моя сумка не выделялась размерами. Я подталкивал её ногами – один крошечный шажок за раз — в то время как очередь очень медленно, очень медленно, начала движение. Через каких то пару часов я уже приблизился настолько, что мог прочитать над массивными дверями – ''''''''Региональное Отделение По Переработке Горя. Отделение номер 15''''''''. Снизу, помельче и на отдельной табличке было сказано, что – ''''''''мы принимаем только наличные''''''''.
Ещё простояв всего каких-то сорок минут, ну час от силы, я подтащил свой багаж к толстой приёмщице с глазами навыкате. На её форменной куртке была бляха с номером 24. Она, не взглянув на меня, ловко расстегнула молнию и вывалила моё горе на грязный пластиковый стол, типа того, что стоят в аэропортах на таможенных досмотрах. Тяжёленькие брусочки тёмно зелёного цвета с тугим резиновым звуком запрыгали под её пальцами унизанными многочисленными кольцами фальшивого золота.
На соседнем столике евреи развязывали свой тюк. Такое впечатление, что они завернули горе в занавеску. Из под толстой ткани проглядывали неприятные на вид желеобразные фиолетовые неровные куски. Я содрогнулся от омерзения. С другой стороны чужое горе всегда неприятно на вид.
В это время моя приёмщица визгливо и со скандальными нотками профессиональной склочницы обратила моё внимание на маленький оранжевый шарик непонятно как затесавшийся среди зелёных кирпичиков.
-- Эй, ты. Там же в правилах написано, что перерабатываем только горе. Понимаешь меня ?! Горе! А это что! Это ненависть! Мы её не берём, это нелегально, слышишь меня. НЕ-ЛЕ-ГАЛЬ-НО! Вот люди пошли…
Последняя фраза её была адресована приёмщице с соседнего стола слева – маленькой прыщавой девушке, обслуживающей интеллигентную старушку с корзиной полной синих треугольничков. Они оглушающе пахли нафталином и хлоркой.
Не понимаю как оранжевый шарик затесался в мою сумку. Я взял его двумя пальцами и выкинул в мусорную корзинку под столом, где уже лежали не пропущенными несколько параллепипидов жадности, усечённый конус глупости и ещё несколько шариков ненависти, но конечно других цветов.
Приёмщица с ненавистью выдала мне талон на оплату и, пренебрежительно, не глядя в мою сторону, сделала ручкой следующему за мной клиенту – подходи мол, не задерживай. А мои брусочки были уложены обратно в сумку двумя подоспевшими работниками в оранжевых робах. Сумку они потащили на переработку.
Я перешёл в соседний зал. С талончиком на оплату в руке я занял очередь в кассу. Эта очередь продвигалась куда быстрее. Всего через минут тридцать я просунул в окошечко тощую котлетку денег. Анемичный субъект неопределённого возраста показал где расписаться. Я расписался.
-- Вашу квитанцию используйте как доказательство платежа в зале номер три – гнусаво продундел госслужащий и я отвалил в зал номер три. Не простояв и полутора часов в зале номер три я оказался владельцем небольшого мешочка с зелёным порошком перемолотого и высушенного горя. ''''''''… всё перемелется, мука будет'''''''' – сказал у меня в голове голос, каким в советские времена рассказывали сказки по радио.
Придя домой и вытянув, гудящие от непривычки к долгому стоянию, ноги я подбросил на руке увесистый, несмотря на размер, мешочек. Потом достал новенький хрустящий доллар и аккуратно свернул из него трубочку, чуть шире той через какую тянут сок или колу. Затем я взял маленькое зеркальце и, высыпав на него немного порошка из мешочка, осторожно разделил его на две линии своей кредиткой.
Вставив доллар одним концом в ноздрю и закрыв пальцем другую я глубоко выдохнул, подвёл конец импровизированной трубочки к началу зелёной линии и глубоко вдохнул остро пахнущий горький порошок. Потом откинулся на спинку кресла в коротком ожидании прихода. Кайф не заставил себя долго ждать. Я прикрыл глаза и застонал от удовольствия… жизнь налаживалась… всё перемелется, мука будет.
Автор: Миша Розовский
