Да идите себе, идите... Устроили тут, не пойми что. Валите на хуй. - Григорий Викторович вяло махнул рукой, отвернувшись от входа в зал ресторана. - Совсем охренели от безнаказанности, материться мне нельзя видите ли.
От только что сверкавшего гнева и ярости не осталось и следа. Он без особого интереса смотрел, как из зала охранник выводит семейную пару с ребенком. Еще одних поставил на место. Но той радости, которая бывала, когда он только вступил в должность и пошел вверх уже не было. Как же ему нравилось ставить таких на место, показывать, кто здесь настоящий хозяин жизни. А теперь вот, даже это не радовало.
Бывает так, что то, что должно радовать, особых эмоций не вызывает. Такое бывает, например, от того, что хандра вбивается в голову, обволакивает разум серым ватным одеялом и глушит все яркое, что идет снаружи. Такое бывает, например, и от банальной пресыщенности.
Когда наелся человек до отвала и сыто смотрит на стол, а вставать из-за стола не спешит, все думает какой бы кусок еще в себя запихнуть. Без радости, но упорно. Говорят, что на таких людей боги смотрят по-особому. Говорят, что они им улыбаются, но пустая та улыбка. И чем пресыщеннее человек, тем более пустая и пугающая улыбка у богов.
У Григория Викторовича был как раз второй случай. Он был пресыщен. В буквальном и переносном смысле. На столе перед ним стояло блюдо с курицей, отсвечивающей янтарной запеченной корочкой. На блюде лежал и золотистый печеный картофель. В тарелках видны были остатки салатов. И Григорию Викторовичу на это все было наплевать. Есть не хотелось. Пить уже тоже хотелось не очень. Рюмка, еще минут 10 назад радовавшая запотевшим боком, стояла покинутая и брошенная. Рядом со столом лежала другая рюмка, залапанная уже и грязная. Лежала разбитыми осколками, которые не решался убрать халдей, стоявший сбоку и напряженно ловивший сигналы тела капризного клиента.
- Короче. – Григорий Викторович отвлекся, наконец, от пьяной меланхолии, - Убери здесь все. А я пойду на хрен от сюда. Задолбали вы меня. Все задолбали!
На последней фразе он все-таки опрокинул содержимое рюмки в себя, неуверенно встал из-за стола, потянув на себя скатерть. И пошел, пошатываясь к выходу.
- Иннах, – ласково махнул рукой водителю-телохранителю.
Тот, понятливо кивнув, вышел из машины. Барин сегодня сам будет ехать. Дай Бог, чтобы машину не разбил в хлам, как прошлый раз.
- Да кто они все? – Григорий Викторович даже не подумал остановиться на перекрестке, равнодушно пропуская мимо ушей визг тормозов позади, - Пыль. Грязь. Рабочие муравьи.
Машина подергивалась, шла неровно, послушно повинуясь указаниям водителя.
- Надо вводить более жесткие правила, кому и по каким дорогам можно ездить и в какое время. И в какие рестораны ходить. Заебали. Почему я, представитель управляющего механизма этого сраного муравейника, должен дышать потом после этих обычных людей?
Он икнул. Задумался.
- И вообще, откуда у них деньги? Это еще разобраться надо. На то мы и судебная власть, чтобы разбираться, – он довольно ухмыльнулся, - Разберемся.
Позади, в ресторане остался конфликт с семьей, что ужинала за соседним столиком. Конфликт грязный, с криком, ором и унижением. Понятное дело, не Григория Викторовича унижением.
- А ведь я многое могу и многое делаю! – в машине никого не было, но судью несло так, будто бы перед ним уже собралась аудитория. – То же Мени, мой родной город – разве я им не помогаю?
Он помотал головой.
- Еще как помогаю! Они же, суки, ждут моего приезда, ждут, что я им еще отсыплю.
Григорий Викторович затих. Впереди была окружная. И как-то вот так, белым кроликом судьбы, выскочил вдруг знак «Мени 105 км». И стрелочка.
- О, бля! А поеду-ка! – он повернул по стрелке. – Сам Бог мне подсказку дает. Посмотрю, куда мои деньги ушли.
Доехал он туда настолько быстро, насколько позволяла ночная дорога. Въехав в когда-то родной город Григорий Викторович почувствовал, что утомился и… протрезвел. Чтобы это исправить, он свернул к невзрачному кафе, что сиротливо мигало вывеской. Что интересно, вывеска отсвечивала тускло, а огни возле входа и вовсе не горели. Заведение явно жило не на широкую ногу.
- Эй, бля, кто тут есть?
Он рывком распахнул дверь и вошел внутрь. В кафе никого не было. На столике возле стойки стояли две пустые пивные бутылки, упаковка от орешков и полная пепельница. На остальных столиках стояли перевернутые стулья. За стойкой никого не было.
- Посдыхали вы тут что ли все, черти? – Григорий Викторович был немного разочарован. Он любил такие заведения за то, что там можно было и выпить, и покуражиться над людом.
Раздался шум сливаемой воды и из туалета, который был сбоку от стойки, вышел человек.
- Добрый вечер, - буркнул он, приглядываясь к гостю. Буркнул без улыбки. Да и не смотрелась бы улыбка на его лице. Хмурое такое лицо у него было. Угрюмое. Словно бы всю жизнь у него состояла из серых, мрачных дней, что цементом заляпали его душу.
- О, здорово, - кивнул Григорий Викторович. – Слышь, водки мне налей-ка. И чего-нибудь пожрать к ней.
- Кухня не работает. Могу предложить чипсы-орешки, - бармен потянулся за водкой.
- Бля. Ну давай орешки.
Григорий Викторович подошел к стойке, брезгливо осмотрел стул, уселся.
Подхватив равнодушно рюмку, он ловким, привычным движением отправил ее содержимое внутрь.
- Еще налей.
Бармен кивнул и начал наливать.
- Слышь, а зовут тебя как?
Бармен поставил перед ним рюмку.
- Зовите меня Андреем.
Григорий Викторович присмотрелся к нему.
- Андрей? Хм.
Выпил водку, взял орешек. И снова посмотрел на бармена. И внезапно перестал жевать.
- Андрей? Андрюха? Вирста?
Настала очередь бармена вглядываться в хамовитого посетителя.
- Григорий? Топоров что ли? – на его хмуром лице вдруг проскользнула улыбка. Пустая, но все же улыбка.
- Он самый! – по лицу судьи расплылась широкая радостная улыбка.
- Ну, привет что ли, - бармен немного робко протянул руку.
- Здарова! – радостно подхватил руку Григорий Викторович.
Он с удовольствием осмотрел Андрея, подмечая недорогую и уже застиранную рубашку, на которой были какие-то пятна, неухоженные ногти, с траурной каемкой. Мазнул взглядом по щербленной стойке и разномастным бокалам, что висели над ней.
- Как ты? – он замер, предвкушая. Сейчас перед ним должен был развернуться любимый спектакль. Спектакль, ради которого он и приезжал в свои родные Мени. Стыдливое унижение, жалобы и, если повезет, просьбы.
- Да нормально, – буркнул Андрей. По его лицу видно было, что он о чем-то думал и к чему-то прислушивался. – Вот, тут вот сейчас.
- Ага, - улыбнулся Григорий Викторович. – Вижу. А я вот в Городе, судьей сейчас районным. На родину вот заехал. Подкормить этих наших попрошаек.
Позади Андрея раздался звук падения чего-то на пол. Тот резко дернулся на звук. Потом повернулся к Григорию.
- Кошка шалит, - нарочито небрежно сказал он. – А ты один приехал? Сам?
- Та да. Водилу оставил, сам поехал. Пох, что пьяный, кто ж меня остановит. Вообще, никто мне не указ. Вот захотел и поехал, хуй кому доложился куда и зачем. Я вообще, знаешь что могу? Да я многое могу! – Григория начало нести по его любимой проторенной борозде.
- Ну да, ну да, - кивнул Андрей и улыбнулся Григорию. – Рад тебе, Гриша.
- Ох, и я рад, Андрюха, - расчувствовался Григорий. – Налей нам что ли, давай дернем, за встречу. Я слышал, ты уезжал из города? На лечение вроде?
Он и вправду помнил, что Андрея Вирсту после того, как он вернулся из армейки, забирали куда-то. Допился вроде бы, до зеленых чертиков.
- Ага. Я недавно вернулся. На днях. В психушке лежал, - Андрей ухмыльнулся. И опять в этой полуулыбке не было ничего. И это ничего почему-то пугало.
Он взял еще одну рюмку, налил. Потом, поставив ее, обошел стойку и направлися к школьному приятелю. Покачиваясь немного и все так же странно улыбаясь.
Григорий Викторович икнул. На выцветших синих джинсах Андрея тоже были пятна. Как и на рубашке. Но не это было самым страшным.
В руке Андрей держал охотничий нож. Тоже в пятнах.
Таких же пятнах, теперь Григорий Викторович вдруг увидел их отчетливо, что вели от столика перед стойкой в сторону завешанной старыми шторами подсобки. Он стал догадываться, что и звук, донесшийся оттуда ранее, был вызван не кошкой.
- Андрюха? Андрей? Ты чего… Может, тебе деньги нужны? У меня есть? Может помочь чем? Я все могу!
Григорий Викторович сполз со стула и попятился. Голос его сел. Ему было страшно. Внезапно он понял, что жизнь, которой он пресытился, очень и очень ему дорога. И что, в общем-то, не так уж много можно сделать, как оказывается. И что вот… Он не успел додумать, что же еще. Мысль вспорхнула стаей взъерошенных воробьев и разлетелась на составные части, оставляя сознание в состоянии незамутненной паники и страха.
- Гришка, как же я тебе рад...
Андрей улыбнулся и шагнул ближе к Григорию, перехватывая нож.
Пустая у него была улыбка. Пугающая. Вертелись вихрем в той улыбке боги, что забирают разум, судьбы и с любовью смотрят на всемогущих и пресыщенных людей.
© Ammok
