- А это что у вас за шрамы? Что за операция была?
Идет утренний обход, и черноусый заведующий хирургическим отделением, в синем халате и синей же шапочке, внимательно рассматривает оголенный солидный живот крупного мужика, лежащего вторым от окна. На табличке, прикрепленной к спинке его кровати, мужик значится как Владимир Петрович К. (пусть будет для краткости ВПК).
А на первой от окна койке, то есть рядом с ним, табличка обозначает присутствие на ней другого Владимира Петровича, только Ж. (ну, этот у нас будет, соответственно, ВПЖ). Но табличка есть, а ВПЖ нет.
А, вот он и идет, вернее ковыляет мелким гусиным шагом, слегка откинувшись назад, иначе пузырь живота заставит клюнуть его носом в пол. ВПЖ уже 66 лет, у него атеросклерозом поражены артерии и более мелкие сосуды конечностей, потому ему очень трудно передвигаться. Дальше будет еще хуже, хотя он и регулярно капается в больнице два раза в год. Потому что ВПЖ не хочется отказываться от курения, а это никотин спазмирует, схлопывает сосуды, и кровь плохо поступает к тканям. Здесь недалеко и до гангрены.
ВПЖ, сдерживая дыхание, чтобы врач не уловил запаха табака, пробирается к своей кровати и с пыхтеньем усаживается на нее.
- Так что это за шрамы? – повторяет свой вопрос врач.
- Ножевые ранения были. Пять штук, - нехотя говорит ВПК.
- Ясно, - резюмирует врач. Он профессионал, и узнав происхождение этих шрамов, теряет к ним всякий интерес. А вот я бы послушал, за что это моего сопалатника так издырявили.
Пощупав живот и вытирая руки протянутым ему медсестрой влажным полотенцем, врач говорит:
– Ну, вот и мы вам добавим шрамчик. Готовьтесь, завтра проопериуем.
ВПК угодил в нашу шестую палату (не ждите никаких аналогий с персонажами знаменитого чеховского рассказа – просто наша палата действительно шестая) с грыжей. Говорит, купили новую квартиру на Солнечном, перетаскивал мебель, тут она и вылезла.
Она и раньше была, но ВПК как-то управлялся с ней, укрощал грыжу бандажом, сам вправлял ее обратно, когда слишком выпячивалась. И продолжал бригадирствовать в своей строительной бригаде. Ему под шестьдесят, он ростом куда выше среднего и весит, по собственному признанию, 115 килограммов.
Врач между тем, оставаясь в этом же проходе между койками, повернулся теперь уже к ВПЖ.
- А вы что, Владимир Петрович, так и продолжаете курить? – укоризненно говорит он, пожимая руку ВПЖ (что означает – они хорошо знакомы).
- Да уже меньше, - конфузливо отвечает ВПЖ и отводит глаза.
Врач разочарованно машет рукой и делает пару шагов к соседней кровати. Всего в палате их восемь – я впервые лежу в больнице при таком скоплении народа в одном помещении. До этого как-то лежал в краевой клинической, в глазном центре, так там везде в палатах было максимум по пять человек. А здесь – целая толпа!
Больница эта старая, ей уже больше сотни лет, и уже не первый год идут разговоры о ее сносе и строительстве новой, но пока, похоже, не получается. И буквально сыплющаяся больница (ее перестали ремонтировать) продолжает исправно лечить больных.
- Это хорошая больница, - неожиданно заявил ВПК после обхода. – Тут к больным как к людям относятся. А вот я после того, как меня подрезали, в тыщекоечной полежал, так там полный отпад!
Я ловлю Владимира Петровича на слове и прошу его рассказать, за что и где его подрезали. ВПК, заметив, что на него с выжидающим любопытством смотрю не только я, а, считай, вся палата, прокашлялся и совершенно будничным голосом рассказал свою историю, от которой у меня буквально волосы зашевелились на голове.
Дело происходило в конце 80-х, в Красноярске. ВПК, тогда еще совсем молодой парень Володя, со своим братом и еще тремя парнями после рабочего дня выпивали на берегу Енисея. На пятерых у них было такое же количество бутылок водки да пара плавленых сырков. Ну и еще сигареты.
Любовались на открывающиеся на той стороне могучей реки виды, травили анекдоты, говорили за жизнь – все как полагается в таких мужских компаниях, и быстро пьянели от выпитого. И вдруг послышался топот многих ног, ругань, и из-за ближайших деревьев к месту уединения друзей вывалила шумно дышащая, разгоряченная компания незнакомых парней. Их было человек пятнадцать-двадцать.
-А, вот они, суки!– прорычал самый здоровый из них и рыжий . Он сжимал в руке штакетину. Какими-то палками, обрезками труб и арматуринами размахивали и остальные члены этой непонятно для чего и по какой причине собравшейся банды- не банды, но очень воинственно настроенной группы. – Мочите их, пацаны!
И «пацаны» с ревом накинулись на не успевших даже встать на ноги друзей. Володя, получив здоровенный пинок в грудь, едва не укатился под высоченный обрыв, но успел сгруппироваться и вскочить на ноги. И повторно налетевшего на него рыжего здоровяка он встретил мощным апперкотом в челюсть – как учили в боксерском кружке, куда он как-то ходил целый год.
Рыжий даже лязгнул зубами и с откинутой головой попятился назад. Но добить его Вовка не успел – его ударили чем-то твердым сзади по затылку, и он «поплыл», а пришедший в себя здоровяк снова накинулся на него.
В руке у него в этот раз блеснул нож, и он несколько раз подряд, прямыми тычками ударил им своего обидчика в живот, а последним пятым ударом, зло ощерив редкие желтые зубы, с хеканьем полоснул лезвием поперек брюшины. Володя со стоном упал на колени…
Буквально втоптали в пожухлую осеннюю траву и его недавних приятелей-собутыльников, так некстати оказавшихся на пути разозленной оравы. Позже выяснилось, что неподалеку от этого места гуляли свадьбу. А две подружки решили уйти с нее на дискотеку. Но для начала им зачем-то понадобилось сбегать домой.
Они жили в частном секторе, и чтобы спрямить путь, пошли берегом Енисея. Девчонок на безлюдной тропинке перехватили двое каких-то пьяных отморозков, избили, сняли с них золотые серьги, отобрали и вывернули сумочки, порвали на них одежду.
Подружки еле вырвались и убежали обратно, на свадьбу. Вот оттуда-то и снарядилась карательная экспедиция и стала прочесывать берег Енисея – излюбленное место для любовных свиданий и пьянок местной молодежи. Искали по запомнившимся ограбленным девчонкам приметам своих обидчиков – на одном из отморозков была синяя рубашка, на другом зеленая.
Как назло, ни сном, ни духом не ведавшие о том, что произошло недалеко от того места, где они так хорошо сидели, Владимир и его брат Николай, были одеты в рубашки именного такого цвета – синюю и зеленую. За что и огребли по полной от жаждавшей мести толпы.
- Пацаны, кто первым очухался, говорили потом: я сидел на траве, подбирал с нее и заталкивал себе обратно в живот вывалившиеся кишки, - покашливая время от времени, продолжал свой жуткий рассказ ВПК. – Досталось и остальным: у кого-то была пробита голова, у кого рука сломана. У брательника моего полопались ребра и что-то внутри отбили. Но больше всех, конечно, досталось мне – тот здоровяк, которому я так хорошо врезал, не иначе убить меня хотел, да вот свезло мне, не до конца убил. Кто-то сбегал в поселок, вызвали милицию и скорую. И пока они ехали, я все время был в сознании, но так мутно все вокруг было. И почти не больно, от шока, наверное.
Вот тогда-то меня с братом и отвезли в тыщечекоечную больницу, и меня сразу положили на операционный стол. Я вообще-то должен был умереть после такого ранения. Но хирург сказал, что мне невероятно повезло: во-первых, в желудке у меня было пусто, не считая водки, во-вторых, кишки вывалились не в грязь, а в сухую траву, так что инфекции не случилось.
Но, падла, когда требуху укладывали обратно в живот, прямую кишку мне вывели в бок и прицепили снаружи этот, как его, калоприемник. Врачи сказали, что пока кишечник внутри не уляжется, как надо, мне придется походить вот так.
А какой там походить, я пошевелиться-то не мог. И вот тогда я увидел, как в этой тыщекоешной к больным относятся – как к скотам. Раны у меня плохо заживали, и меня спихнули в гнойное отделение.
У себя в палате я лежал один. Этот гребаный калоприемник время от времени надо было освобождать – говно в него плывет само по себе, хочу я срать или не хочу. Из дренажных трубок гной прет. Вонь в палате стоит – хоть нос зажимай. Вдобавок у меня еще пролежни на спине пошли– я тогда хоть и поменьше весил, чем сегодня, но центнер во мне был все равно, и никому такую колоду ворочать не хотелось.
Так что ни медсестры, ни нянечки было не дозваться, когда они нужны были. Хорошо, братишка мой быстро оклемался – он ведь тоже в хирургии лежал, вот он-то и помогал мне здорово во всем, что должен был персонал делать...
ВПК замолчал, уставившись в потолок и легонько поглаживая утянутую бандажом паховую грыжу.
- А дальше-то че было? – первым не выдержал его сосед, другой Владимир Петрович.
- Да, давай уж выкладывай свою историю до конца, - поддержал его мой сосед, ждущий операции на желчном пузыре.
- Ну, выписали меня только через пару месяцев, инвалидность временную дали, - грузно усевшись на кровати, продолжил Петрович. – А тут и суд подоспел над этими, что нас долбили в тот день, а меня чуть не убили – нашли их как-то удивительно быстро.
Судили-то, конечно, не всех, но человек восемь из них в клетке оказалось. Этому, рыжему, что меня порезал, дали шесть лет, остальным кому три, кому два, а кому вообще условно. Рыжий – я запомнил, Тимченко его фамилия, у меня прощения просил на суде за то, что они попутали нас с теми бандюками, что на их девок напали, и за то, что он так сильно порезал меня…
- И что, простил ты его? – спросил ВПЖ.
- А, рукой махнул, дескать, хрен с тобой, и ничего не сказал, - буркнул Петрович. - Больше я его не видел.
Потом он вдруг оживился:
- Но земля-то, как говорят, недаром круглая. Лет пять тому назад за драку отсидел старший сын моего брата, того самого, с которым мы попали в ту заваруху. И он потом рассказывал, что на зоне повстречал – кого бы вы думали? – того самого Тимченко.
Он сам к нему подошел, когда услышал его фамилию, и спросил, не родственник ли он мне. А племяш здорово похож на меня. Ну, и сказал, кем мне доводится. Тимченко же к тому времени, оказывается, превратился в матерого уркагана, у него то ли пятая, то ли шестая ходка уже была, и он был на зоне за смотрящего. И племяш мой потом весь свой срок проблем не знал – так Тимченко поквитался за свой должок передо мной.
Ну, что, удовлетворил я ваше любопытство, болезные? Тогда я пошел курить. А ты куда, тезка, тебе же нельзя?!
Но ВПЖ только досадливо рукой махнул, и два Виктора Петровича, торжественно выпятив свои животы, важно пошагали из палаты в курилку.
А я вытащил свой блокнот и сделал торопливые наброски к зарисовке, которую дописал уже дома и которую вы только что прочитали…
(Sibiriskie)
