Моя попросила таблетку от головы. Она уже почти спала. Я смотрел телик и скучал. Одиннадцать вечера. Достал из шкафа коробку с лекарствами, повертел в руках анальгин… и выбрал димедрол. Выдавил три маленьких колеса, размельчил в чайной ложке.
- На, — протянул ей. И дал стакан с водой.
- Что это?
- Пей, не бойся.
Она выпила. Повернулась на бочок. Я посидел ещё перед телевизором, поглядывая на часы.
Минут через пятнадцать послышалось мерное сопение. Так не притворяются. Она вырубилась. Я достал деньги, посчитал, прикинул. И взял ещё. Распихал по карманам. Почистил прохаря. Ногти. Зубы. Одеколон. Замок. Ключи. Вокзал.
Спокойной ночи, родная.
С каждым днём трезвости я непоправимо меняюсь и блекну. Трещит и тает, словно кресел щёлк, сказал бы Пастернак обо мне. Становлюсь противен сам себе. Скотина я, хули там. Начинаю рассуждать и думать о будущем. А зачем? Лицемерю безбожно. Единственное будущее, которое интересно – это когда вечер, в кармане деньги, жена гарантированно дрыхнет нездоровым сном, а впереди — кабак. И возможно секс. И в этом слове не только, собственно, кабак и секс, а вообще всё. Интрига, приключения, таинственная неизвестность, сладостная тревога и томление в груди… И ах, хоть отлично знаешь, чем заканчивается это томление, на лице не один шрам и сломанные рёбра ноют в непогоду – вот именно в нём и весь кайф. Томление. Именно ради него выпадаешь из быта, бежишь в ночь, стойко терпишь побои, невзгоды. Боль. Лишения прав. Лишение свобод. Ради одной, этой, настоящей, минутной.
Свободы.
Ночь навстречу нежна, её бархат, её тяжёлая ткань струится сквозь пальцы. На моих плечах серебрится пепел сгоревших звёзд, и это отнюдь не метафора. Ожидание прёт больше, чем любой энергоноситель, чем сбыча мечт. Я свой, я сахар, растворённый в чёрном чае ночи.
Бес.
Хочется спеть или сплясать что-то великое, но сегодня, пожалуй, всего лишь нажрусь.
В кабаке, как всегда, не продохнуть. Привет, как дела? Какие там дела… Упал на свободный стул в углу с бутылкой красного. За столом бухает компания, я мгновенно вошёл в курс дела. С каждым глотком тело обретает плотность, гибкость, я возвращаюсь домой по любимой тропе, где знаю каждую кочку. Милые, родные лица вокруг. Ещё полчаса и кажется, что с ними вообще никогда не расставался.
Официант, ещё парочку.
У туалета очередь. Он общий для всех. Да и не мудрено, ведь кабак называется «Кырыло», чёрт его знает, что хозяин имел в виду. Наверное, его любимый родственник или он сам в детстве был приличным кырылой. Вчера у «Кырыло» я принял на рыло. Какого?
В кабинку со мной прорвалась пьяная тёлка. Она быстро стянула джинсы и плюхнулась на унитаз лицом ко мне.
- Я первая. – Сказала она и зажурчала. Я расстегнул штаны, достал член и пустил струю на стену, мимо неё.
- Я второй. – Помочившись и простодушно стряхнув, я на секунду застыл с членом в руке и посмотрел ей в глаза.
- Мм? – Спросил её, и выразительным взглядом указал на головку. В двери уже стучали. И хоть в её мутных белках плескалось под завязку коктейлей, пива, шампусика и чего-то там ещё – она решительно мотнула головой. Я пожал плечами, застегнулся и вышел.
Отчего здесь так душно?
За моим столом сидело новое действующее лицо. Персонаж уверенным жестом подносил к своему стакану мою бутылку и ничуть не смутился, когда я попытался сделать ему замечание.
- О, привет. Будешь? – И, не дожидаясь согласия, он налил и мне. Я решил пока не выёбываться. Мы выпили.
- Ты же Жека?
- Ну, типа.
- Я тебя видел здесь. У нас общие знакомые. Как тебе эта рыгаловка?
Я изобразил на лице кислое.
- Да вот и я о том же. А ну, дай руку. – Он полез в карман, вытащил лепесток таблеток. Я протянул ладонь. Он выпотрошил весь лепесток, отсчитал мне штук пять, остальные кинул в рот, разжевал и запил вином. Я повторил все его действия, правда, проглотил не жуя.
- А что это? – Немного запоздало поинтересовался я.
- А не всё ли равно теперь?
- Да. Ты прав. Как хоть они прут?
- А кто сказал, что они прут? – Он удивлённо поднял брови.
- А зачем мы тогда их закатили? Знаешь, мне не нравится твой юмор.
- Какой юмор? У меня лейкемия. Врачи сказали, два месяца, максимум. Я решил не тянуть резину. А одному в падлу, сам понимаешь.
- Что ты, сука, мне дал?! – Я уже чувствовал, как отнимаются и холодеют ноги.
- Это ЭГДН. Этиленгликольдинитрат. Хорошая вещь. Через час-полтора мы будем далеко отсюда. Ты верил во что-нибудь в жизни?
- А если я тебя щас прихуярю здесь?
- Только спасибо скажу.
Мне вдруг страшно захотелось жить.
- Помогите! – Я вскочил, — скорую! Спасите, спасите меня! Дайте воды!!!
Мой новый друг схватился за живот и уткнулся лбом в стол, корчась от смеха.
- Стой, идиот, — он поймал меня за руку, — Жека, это просто транки, не гони…..
Я плюхнулся обратно. Поддонок лыбился и наблюдал, как меня трусит. В руках и ногах появилась слабость, подмышками липко – с такими перегрузками трудно совладать обычному парню. Он вылил остатки из бутылки, мы выпили, потом он встал, о чём-то пошуршал с официантом и у нас на столе возникли ещё две бутылки вина.
- Тут нечего больше ловить. – Сказал он спустя полчаса, когда остался один пузырь.
Да я уже сам понимал, что помещение стремительно, мягко меняет контур, сумрак в углах становится торжественно-лиловым, посетители передвигаются рывками, преодолевая толщу воды, ловко и медленно петляя среди водорослей, плавно обходя столы и стулья, флиртуют, пленительно помахивая жабрами, вялыми плавниками разгоняют скуку, напоминающую дым, растворяют порочные рты и выпускают пузыри вперемешку с грязными буквами и ловят, вырывают друг у друга голые крючки, без наживки, вспарывают себя ими поперёк, добавляя в пространство красной взвешенной мути…
Люди путаются в невидимых сетях друг друга и никому нет дела до кислорода, ведь в жилах струится ночь и жизни в ней через край, ровно до рассвета, до первого обжигающего луча.
- Пошли в «Скорпион».
Мы выплыли в ночь. По пути съели ещё лепесток. И пили. После вина пиво. Пиво.
Транки, транки, транки, транки бреют головы, как панки.
В ночной клуб нас принесли в паланкине шестеро здоровенных лиловых негров. Кажется, мы им даже заплатили.
- Почему они лиловые?
- Лиловые – это мы. Они просто синие.
Внутри грохотал свет, и переливались огнями звуки. Аквариум, набитый сверкающими рыбами, которые вообразили, что пляска на раскалённой сковороде – это по-настоящему жить. Они выбрали быструю жизнь.
Мы протиснулись к сцене, где на шесте шипела и заплеталась змея, похожая на женщину.
Я сразу понял, что больше не могу без неё. И она без меня.
Увидев в моих руках бабки, она стала колдовать.
Я потерял всё.
Больше не оставалось ни до, ни после – были только огромные неподвижные глаза, электрические извивы змеиных колец, они плотно охватывали моё будущее, мой желудок, печень…
Я всеми лапами влип в нечто очень серьёзное.
Она скользила по сцене для меня, приоткрывала то тут, то там краешек завесы, и оттуда сочились головокружительные тайны, а я пил их и не мог напиться, и затыкал эти бреши купюрами.
Мой подельник куда-то пропал.
Я объяснялся в любви к змее, читал мантры на языке транков, касался её кожи, рвался сквозь охранника, обвисая у него на руках — дай мне дай мне свой номер! — умирая, протягивал мобильник…
Подельник снова вынырнул из темноты, потянул меня за стол. Там уже стояло спиртное. Много. Мы обливали друг друга шампанским, бегали в гущу танцпола, плескались в шелесте прохладных и потных рук, я быстро забыл о змее и примерял в ладони чью-то крепкую задницу и губами мял щедрые губы.
Бывает, утром неприятно бодрящий звон будильника режет по живому чудный сон.
Точно как этот звук, на поверхность сна к нам всплыла официантка, почему-то вместе с охранником, и попросила заплатить. Мы с товарищем не смотрели друг на друга, он улетучивался на глазах.
- Ты… – Я не знал, как его зовут, и знать не хотел. Мне было не интересно.
- Нет, ты… – Промямлил он, подбирая выпадающий, в жёлтой пене язык, и стал ловить в воздухе невидимое насекомое. Его голова устало болталась на слабой шее.
Может утро и мудренее, но, безусловно тяжелее, чем ночь.
Я задал вопрос, официантка молча положила передо мной счёт. Праздник заканчивался. Пройдясь по карманам, вспомнил, как сильно любил змею совсем недавно. Где деньги? Денег не было.
Несколько мгновений я гонялся за неким проблеском в голове. Поймал.
- Надо перетереть. – Ткнул пальцем в охранника.
Мы отошли в сторону.
- Короче, дело есть. Видишь этого? – Я кивнул на своего пассажира.
- Ну.
- Надо?
- В смысле?
- В смысле купить.
- Кого, его? А нахуя? – Не понял охранник.
- Ты чо, тупой? Пригодится.
- Да? – Охранник задумался. – А он умеет что-нибудь?
- Откуда я знаю. На органы сдашь, в крайнем случае.
- Хмм… — Он озабоченно мял подбородок. Мы повернулись и смотрели на парня. Тот совсем раскис и оплыл на стуле. В полуприкрытых глазах остывали едва тлеющие угли.
- Разве тёще на дачу… погреб надо копать… Ну, и скока ты хочешь? – Охранник лениво почесал грудь.
- Пятьсот. – Сказал я.
- Ты чо, ахуел? Вот за это уёбище пятьсот? Две бумаги, не больше.
- У тебя вообще, есть совесть? Каких две бумаги? Триста.
- Короче. А ну, дай счёт. – Охранник взял листок, пробежал глазами, молча указал мне на сумму в конце, которая была более менее в пределах торга, и разорвал напополам, потом ещё. – Всё. Считай, порешали. Свободен.
Мы ударили по рукам.
В дверях я оглянулся. Охранник приводил в чувство моего друга, хлопал по щекам, приподнял за воротник и коротко ткнул кулаком в солнечное сплетение. Несчастный скукожился и заелозил ногами. Охранник заломил ему руки и грубо поволок в подсобку, по пути отвесив ещё пару оплеух по шее.
Сделка состоялась.
Интересно, как его звали? Кажется, я взгрустнул. Ведь мы почти подружились. Я даже успел привязаться к нему немного. Он интересный собеседник.
На улице первые дворники гоняли вениками сереющий воздух. Местами штормило, земля была неокрепшей, молодой, буйной. Я постучал в стекло, разбудил возницу, он запряг экипаж и мы двинули домой.
Возле дома снова возник вопрос о деньгах.
- Щас вынесу. – Я уже выставил одну ногу на лыжню.
- Ага. Где ж так выносили. – Спокойно ответил таксист и придержал меня за локоть. – Давай-ка мобилу, кент.
Пришлось оставить свой телефон в залог.
В квартире, как и на улице, бушевало ненастье. Пол и стены дрожали под напорами ветра, баллов шесть-семь. Пробовали пройти на цыпочках по волнам? Я прошёл.
Любимая спала, как дитя. И если бы не скрипнувшая дверца шкафа…
- Ты куда?- Её голос окатил меня снегом и заставил присесть с зажатой в кулаке купюрой.
-А-а… А?! – Я люблю её, люблю её, страх здесь абсолютно не при чём.
- Что, «а»? Куда собрался, говорю?
- Так за молоком же ж….
- Какое молоко… — Она спросонья не заметила бушующий шторм, потянулась и повернулась на другой бок. Бедняжку ещё волокли сонники. – Не выдумывай. Так, разделся и спать, бегом.
- Ну, как знаешь. Я ещё и виноват. – И, оскорблённый тотальным непониманием, я рухнул без сознания на пол.
© евгений борзенков
