«Я тогда еще совсем маленькая была. Все спрашивала маму – а куда люди, с которыми мы в турецком отеле, деваются? То один пропадет, то другой. Мать отмахивалась, а сестра старшая говорила: «Ты что – дурочка? Их же съедают! По-твоему, откуда турки мясо берут, которым нас кормят?» Я потом смотреть стала, действительно, как кто-то пропадет, так на следующий день обязательно рагу дают. А однажды сестра вернулась под утро и с мамой говорила. Я так поняла, ее в Германию угоняют. Утром вещи собрала, и за ней немец какой-то пришел. Я ей и говорю, что если плохо будет, пусть цветочек нарисует, мол прямо-то писать не разрешат. Ушла она, больше я ее не видела. Только письма приходили, и в каждом – обязательно фотография, она, дома какие-то, и везде – цветы, цветы… А потом и письма приходить перестали…» (плачет).
«Ну, мне, можно сказать, повезло – была в Турции и вернулась живая-здоровая. Только печень с тех пор болит. Ну, это еще там началось, по утрам – встаешь, как неживая, в голове туман, руки-ноги не слушаются, печень ноет, в горле сухо… Но не всем так повезло, многие так там и остались. Турки их не отпустили, сидят теперь с зари до поздней ночи в лавках, на хозяина пашут… Море? Да они его и не видели там ни разу, все в лавке, как пес на цепи…»
«Но самое страшное – это то, что они называют «романтическая морская прогулка» (смеется). Вывезли на каких-то деревянных баркасах в море. Качает, аж наизнанку выворачивает. Но самое страшное – солнце. От него не скрыться, печет, слепит. Буквально полчаса не прошло – у всех лица красные, глаза заплыли, как щелочки… А ночью все кричали, так кожу сожгли, ходили друг к другу, мази искали… К туркам обращались за помощью, а они – бесплатная медицинская помощь при солнечных ожогах вашей страховкой не предусмотрена. И смеются.»
«Но не надо думать, что это только над нашими турки так издевались. А посмотрел, у нас там аниматорами два немца работали. Утром вокруг бассейна бегали, кричали, руками махали, потом в тень легли. Я подошел, посмотрел – у них печенки так и екают. Тельце тощенькое, аж все ребрышки пересчитать можно. И ботиночки – поношенные. Тут хозяин появился – они сразу вскочили и к бассейну понеслись, и про танцующих утят петь стали и руками вот так делать… А хозяин с тросточкой ходит, на них поглядывает, видно, опять вечером за недостаточное усердие изобьет.»
«Когда нас туда везли, то говорили, суки, – хорошая еда, легкая жизнь, ну и этот, шуб-тур, как они его называют. Приехали, только за день в себя пришли – в пять утра подняли, в холл выгнали, там машины подошли. Рассадили, поехали. Шесть часов по тряской дороге. Есть нечего. Пить нечего, а хочется – умирали просто. Да что пить – в туалет сходить нельзя, все быстрее, быстрее, времени мало… Моя подруга беременная была, очень хотела, так ей сказали – высадим посреди поля с волками и на обратном пути не возьмем, сама как хочешь добирайся. Выгрузили, пять минут дали на кафе и туалет – и на фабрику, где шубы шьют. Там по цехам, по цехам. Да какие это шубы? Подружка моя сказала, что ей все мало будет, так ей в ответ говорят, мол фасон выбери, а мы тебе по размеру сошьем. Другая стала говорить, что у нее денег нет, а ей в ответ: «Что, забыла, что в контракте обязательный пункт был о покупке шубы не дешевле того-то? Денег нет? Ничего, сука, отработаешь до последней копейки, до того не выпустим!» Она пробовала возражать, ее куда-то увели. Больше я ее не видела. Из фабрики вышли – какая-то там проблема была с машинами, подойти не могли, надо было до них два километра полем идти. Построили нас колонну, повели. Турки-охранники по сторонам, с лопатами. Говорят нам, мол, песня есть про то, какие тут шубы турецкие хорошие, вот вместе с нами и пойте. Ну что делать – шли и пели. А кто отказывался – охранники лопатами забивали и тут же, на обочине дороге, закапывали…»
