Когда я поступила в свой первый институт, я была шестнадцатилетняя красотка после школы, одноклассников я забыла, как страшный сон, и вообще учебу видала в гробу, а хотела много интересных мужчин и роковых страстей.
Из роковых страстей мне к тому моменту были знакомы только скандалы с родителями, а интересных мужчин я еще не видела ни одного (впоследствии, впрочем, тоже) и что с ними делать, не представляла себе даже теоретически, но всей душой алкала и того и другого. Простодушный физик-папа что-то там намекал про студенческую жизнь, веселей которой нет на свете, мама тоже роняла какие-то воспоминания про творческую молодежь, косясь при этом иронически на папу. Мама училась когда-то в театральном и понимала в жизни толк.
Мой тогдашний бойфренд, тоже физик на грани диплома, считал свой студенческий досуг вполне себе безумным: он приглашал на вечеринку двух однокурсников, которым не давало ни одно живое существо, я приводила двух школьных подруг такой же сборки, и мы танцевали у него дома в промежутке между диваном и письменным столом. Господи, думала я, скорей бы поступить, скорей бы роковые страсти, а то это ж невозможно.
Это был институт связи, и факультет был почти поголовно мужской. Ой, думала я, разглядывая однокурсников на первой лекции. Ой.
Тогда еще никто не знал, что это были двести будущих айтишников. Это были просто двести корявых провинциальных парней с неразвитой речью. Они были еще хуже, чем одноклассники и хуже, чем бойфренд. Ни интересного, ни рокового здесь не могло быть ничего. Впрочем, мама ведь намекала, что интересные мужчины водятся не среди кургузых унылых инженеров, а среди молодых режиссеров, на худой конец художников, хотя если все совсем плохо, то и музыкант тоже сойдет. Надо было лучше слушать маму, думала я, теперь вот сиди среди этой некондиции.
...
Я в ужасе съездила с некондицией на картошку и в недоумении ходила с ней на лекции. За два семестра я ни одного из них не запомнила по имени. Похоже, придется выходить за бойфренда, думала я, совсем плохо мое дело.
На картошке было безмерно скучно, но и там случались светлые моменты. Когда вечером зажигали костер под звездным небом, и запах дыма обещал что-то важное, и Сан Саныч с кафедры акустики брал гитару и пел душевное собственного изделия.
Сан Саныч был звезда факультета, знатный КСПшник и кумир молодых инженеров.
На мой вкус это был пожилой черноусый дрищ в заношенной фланелевой ковбойке.
И вот ближе к весне этот Сан Саныч подсел ко мне в студенческом кафетерии и понес околесицу. Я была уже тренированная, улыбалась и думала о своем. Вы необычная девушка, сказал он, вы, наверное, стихи пишете. Ну пишу, сказала я. Я уверен, что вы еще и поете, сказал он, тут в одной группе нужна солистка. Я приведу вас на прослушивание, сказал он, и действительно привел в какой-то ДК, где живьем тусовались питерские музыканты третьей-четвертой линии, если считать от береговой кромки, т.е. люди, которых никто не знал, но друг друга они знали очень хорошо и типа того что прямо жили искусством, и кого-то из них я уже видела в телевизоре, это в 1984-то году. Я была ослеплена. Вот она, подходящая компания, думала я, сидя в уголке в своих джинсиках и с сумочкой, и мама одобрит, и может быть, у них и мужчины какие-то есть?
В этот момент в зале репетировала роскошная хохлушка Марина Капуро с голосом, от которого тряслись люстры, а ансамбль сопровождения был как семь гномов, и мне шепнули, что самый облезлый гном ее муж.
Потом Сан Саныч пригласил меня на какой-то фестиваль и даже проводил домой, чтобы родители отпустили - фестиваль был где-то за городом, а меня держали строго. Мне страшно неловко было ехать с ним в метро, идти по двору и ехать в лифте, я все время думала о голосистой красотке Капуро и этом ее кошмарном муже. Мои родители тоже прифигели, увидев в виде кавалера этот отстой, но пожилой отстой был любезен и надежен, и разрешение на фестиваль было получено.
Накануне я засыпала вся в мечтах. Там будут музыканты и их знакомые, творческие люди, и наверняка там будут интересные мужчины, и может быть, я с кем-то познакомлюсь! Тогда прощай ненавистный бойфренд, у меня будут новые, достойные друзья, и роковые страсти тоже будут наконец-то, а не этот маразм, в котором я живу. Немного смущало, что я туда приду с Сан Санычем, такой спутник, мягко говоря, не украшает, но надо перетерпеть этот маленький позор, чтобы влиться в компанию, а там уже меня приглашать будут совсем другие люди.
Я ходила по дому бледная и с маникюром, не говоря никому ни слова. Мои бедные родители, наверное, думали, что я волнуюсь перед свиданием с этим советским инженером с плохими зубами, и размышляли, не показать ли дочь психиатру.
Утром я встала, накрасила глаза по моде тех лет, и села ждать своей судьбы. На покрывале лежало отглаженное шелковое мини и единственные, парадные финские колготки. Сан Саныч должен был заехать за мной в одиннадцать.
В два часа я смыла сложный трехступенчатый макияж и повесила платье в шкаф. Он не заехал. Никто не любит, когда его используют.
Я плохо улыбалась, сказала я себе тогда. Надо было улыбаться лучше. Я научусь, и я буду улыбаться лучше всех, сказала я себе.
