Старый и хитрый хохол Исаак Шварцман слил из литровой банки в канистру прозрачную жидкость и выключил газовую горелку под самогонным аппаратом. Следуя проверенному девизу «Доверие и строгий учёт», записал простым карандашом в засаленную записную книжку в графу «Сегодня»: пятнадцать литров и в графу «Всего»: сто пять. Улыбнулся и счастливо вздохнул: Новый год обещал быть неплохим или, по крайней мере, не хуже, чем у людей. Взяв канистру, он спустился в подвал, чтобы смешать сегодняшний самогон с тем, что гнал уже неделю, не жалея природного газа — достояния народа, а стало быть и Шварцмана. Он включил тусклую лампу на стене из необструганных досок, огляделся и замер: что-то тут было не так. И точно: ручки на тридцатилитровых алюминиевых флягах были расположены не по фэн-шую. А это значило, что их какая-то блядь двигала. А нахрена бляди двигать фляги? Уж точно не для того, чтобы вымыть пол под ними. Значит, недостача. Исаак грустно почесал породистый нос, сглотнул слёзы обиды и стал считать: на какой день новогодних каникул не хватит огненной воды. Как ни считай, выходило плохо. А он на остатки планировал ещё обить вагонкой стены бани на даче, где и была оборудована винокурня.
— Распорноебать троебаным проебом твою промандаблядскую пиздопроёбину! — покачал головой Шварцман и принял меры. Спустя некоторое время входная дверь в подвал была заменена на стальную с чрезвычайно хитрым электромагнитным замком…
Васька Гусев — сорокалетний местный Казанова — уже второй час подкатывал яйца к первой красавице близлежащей деревни — Маринке Пуговкиной. Первой и последней, поскольку в деревне из остальных красавиц были только две старухи: Серафима и Лукерья, собака Жучка и кошка Сонька. Маринка и сама собиралась податься в город на Новый год, где планировала потом остаться. Один дачник — Кирбибек — обещал ей работу официанткой в своём кафе, а так же кучную кучу других ништяков и пиздатостей. Но это на Новый год. До него было ещё пять дней, а тут сразу три соблазна: Васька, выпить и поебаться. Гусев потратил на Маринку почти все анекдоты, которые помнил с юности, три четверти обаяния и последнюю карамельку, которую держал в кармане со Дня защиты детей. Хотя конфета была в табаке, крошках непонятного цвета сухаря и прочем содержимом Васькиного кармана, она была встречена «на ура», поскольку последний раз Маринку угощали конфетами на новогоднем утреннике в …хуй знает каком году. А сейчас Гусев тратил последний анекдот, думал, что вот-вот и Маринка растает, и его допустят туда, куда давненько не допускал уже никто.
— Комиссар Жюф, бля, вынырнул из унитаза и закричал: «Сдавайся, Фантомас, нахуй! За меня люди!». А Фантомас дёрнул, бля, за верёвочку, смыл в пизду Жюфа и заржал: «А со мной техника!» — Васька зашёлся в приступе смеха, как делал двадцать пять лет назад, когда слышал этот анекдот впервые.
Пуговкина с готовностью захихикала, хотя в душе не ебла, кто такой Фантомас, и с какого хера за него техника. Но сама подумала: «Ещё один тупой анекдот, и этот гандон будет ебти свой правый кулак». Но сказала, ибо сама тоже немножко хотела:
— Васьк, пойдём в баню?
Васька подавился последним восклицательным знаком из анекдота и не нашёл ничего лучше:
— Я мылся позавчера.
— Долбоёб, — стыдливо опустила глаза Маринка.
До Васьки дошло, он покраснел и с готовность согласился:
— Нууу… чо? Пошли. А куда?
— Вон к Шварцману. Она не достроена, так что он точно париться не приедет.
В бане стояла скамейка, в углу была брошена живая ёлка, а в розетке на стене из одного контакта торчала переноска. Другой провод переноски висел в воздухе.
— Вась, а давай ёлку поставим. Типа Новый год, туда-сюда, — Маринка выдала идиотскую по простоте и наивности мысль.
Гусев, услышав «туда-сюда», моментально утратил остатки разума:
— Давай! А лампочкой её украсим, бля!
— Как?
— Щас увидишь! Или я не электрик, нахуй?
Маринка, вкурив про электрика, судорожно сглотнула, но было поздно: глупая идея, оказавшись в пустой черепной коробке, занимает её всю. Васька, тем временем, отломил два куска алюминиевой проволоки, примотал их к концам переноски, привалил к углу ёлку, повесил лампочку и, соблюдая все возможные и невозможные меры предосторожности, воткнул концы в розетку. Баня озарилась праздничным светом мощностью в двадцать пять свечей. От Шварцмана особой расточительности ждать было глупо. Пуговкина взирала на праздничную иллюминацию и переваривала мудрую мысль. Она думала, что её согласие проводить четверых дачников коротким путём через лес было не самым хуёвым решением в короткой, но насыщенной событиями жизни. Но предоплата «Полёт» была уже съедена вместе с табаком и сухарями. Деваться некуда.
Васька понял это и бросил телогрейку на пол:
— Давай…
Трофим Концов — сторож дачного кооператива — хорошо знал три вещи: вкус самогона Шварцмана, подход к слесарю, сочинившему дверь и хитровыебанный замок, а так же то, что если он не похмелится в ближайшие десять минут, то до Нового года может и не дотянуть. Ещё он крутил в голове информацию, полученную от «кулибина», куда нужно прилепить магнит, чтобы замок открылся и, что не нужно его отлеплять, а то можно остаться там жить. Жить в том подвале Концов был бы не против, но по своей воле, а не будучи запертым. Он пришёл в подвал, примагнитил в нужное место динамик от радиолы «Илга» и, прикрыв за собой дверь, ввалился в тайную комнату. Дрожащими руками открыл крышку, вытащил из кармана стакан, зачерпнул его полный и выпил. Не дыша, Трофим слушал свой организм, ощущал, как загорается приятный огонь в желудке, потом выдохнул и закурил. Спустя пару минут, Концов уже цедил через резиновую трубку самогон в трёхлитровую банку…
— Сиськи мацать будешь? — спросила Маринка, задирая свитер.
Сиськи Гусева не впечатлили. К тому же он боялся, что малолетняя зараза затаила каверзу, и торопился приступить к главному.
— Не-а.
Звякнула пряжка, брюки упали. Васька с торжеством уставился на Маринку, ожидая восхищённых возгласов. Но Пуговкина просто легла на спину и, отвернувшись, раздвинула ноги. Сначала, охуевший от наглости подруги, Гусев хотел возмутиться, но потом вид готовой ко всему Маринки вышиб из его и без того пустой головы остатки интеллекта. Он улёгся и, дорвавшись до «сладкого», как верблюд после двухнедельного перехода по пустыне дорывается до воды, с размаху воткнулся хуем в пизду и задёргался. Через какое-то время Пуговкина поняла, что её начинает разбирать. Она ожила, зашевелилась, задышала.
— Нравится, сучка? — задыхаясь, по-иезуитски поинтересовался Гусев.
— Да, бля! — не соврала Маринка. — Давай! Сильнее! А!
— Дам! Даю! А! А!
— Подожди меня! Я сейчас! Сейчас!
Маринка напряглась, раскинула руки, схватила первое, что попалось, и потянула на себя. Первое попалось — ёлка. Она с радостью полетела на горе-любовников. Сначала лампочка обожгла Ваське ногу. А потом проволока со всей неотвратимостью двухсот двадцати вольт прилипла к Гусевской сраке. Редкая рыжая шерсть оказалась хуёвой изоляцией. Между двумя полужопиями зародилась дуга, которая свалилась в биологическое Васькино отверстие, протекла по его хую и нашла приют в Маринке. Две пары глаз, которые уже начали было закатываться от наслаждения, полезли на лоб. Захотелось заорать, но не было сил. Их трясло и било так, что они в любой момент могли проломить пол. Маринкина мокрая дырка всосала в себя столько электричества, что пробки не выдержали, и дача Шварцмана погрузилась во тьму…
Трофим Концов, пребывая на седьмом небе от лекарства и собственной хитрости, вдруг оказался в кромешной темноте. Замок, разом перестав быть и электро, и магнитным, превратился в обычную защёлку без движка изнутри и отрезал Концова от остального мира. Трофим оценил своё положение, махнув рукой, на ощупь нашёл ополовиненную флягу и достал стакан.
Утром Шварцман нашёл полуживого Трофима. Сложив два и два, он приволок «кулибина» на очную ставку и предложил друзьям в обмен на молчание и не постановку в известность известных органов обшить ему баню. Получив в ответ: «Да ну нахуй! Мы не умеем», он резонно и очень вежливо возразил: «Не ебёт — оплачено». А если приятели будут и дальше выёбываться, тогда все узнают, что он нашёл их тут двоих — пьяных и голых. В общем, восьмого марта Исаак поздравлял свою жену в новой бане.
Васька и Маринка пришли в себя где-то через полчаса. На дрожащих ногах она вышли из бани. Пребывая в высочайшей степени охуения, они не сразу смогли говорить. Когда разговорились, пришли к выводу, что так пиздато в реальности быть не может. Договорились попробовать ещё раз, но батарейки должного эффекта не дали. К тому же секс — вещь, в которой естествоиспытателю делать нехуй. Только Васька начинал ждать и тянуть к сраке провод, глядь, а у него уже висит. Маринке это быстро надоело, и она послала Гусева в Катманду. Гусев пробовал заниматься наукой наедине с собой, но на много батареек у него просто не было бабла, а аккумулятора он откровенно ссал. Что говорить о бытовой сети.
А у Маринки открылся дар. Она начала мужиков от слабости лечить. Возьмёт в руку висячку, больного тряхнёт электричеством разок не по-детски, и всё у него налаживается и начинает работать лучше, чем в юности. Стала Пуговкина деньги лопатой грести, послала пускавшего слюни Кирбибека в дыру, открыла банк да прогорела.
Но это уже другая история…
© ФельдЕбель Мудэ
