С тунгусом дядей Ваней со странной, на первый взгляд, кличкой Бляха-муха, Сергей познакомился в окружной больнице – лежали в одной палате. Это был маленький пузатый крепыш лет шестидесяти с седым бобриком волос, коричневым от загара лицом и хитроватым прищуром смородиновых глаз. Когда он поближе узнал соседа по койке, то сразу нашел объяснение его прозвище – Бляха-муха: так дядя Ваня иногда беззлобно поругивался. И это было его самое крепкое ругательство, что и было на самом деле странным.
Но чем по-настоящему привлек внимание Сергея дядя Ваня сразу – так это деревянным самодельным протезом вместо ноги, упрятанным в зеленую спортивную штанину, примотанную снизу к деревяшке медной проволочкой.
Дядя Ваня оказался неунывающим и очень живым человеком. Он резво култыхал по палате, коридору, при каждом шаге ныряя вниз (видимо, самодельный протез был коротковат), то и дело задирал своих соседей. Часто уходил в холл играть в шахматы, держа под мышкой громыхающую фигурами истертую доску; время от времени громогласно ругался с кем-то из персонала хирургического отделения.
Устав култыхать туда-сюда, дядя Ваня заваливался на кровать, и тогда протез с резиновой нашлепкой внизу грозно торчал в сторону двери как ствол крупнокалиберного пулемета. Устраиваясь на ночь, дядя Ваня сбрасывал с плеча лямку, на которой через плечо держалась на культе эта деревяшка, вместе с привязанными к ней штанами, и грузно умащивался поудобней. При этом из под одеяла высовывалась бледная толстая культя, за которую невольно цеплялся взгляд Сергея.
Вольготно разложив обширный живот, дядя Ваня почти тут же засыпал. А Сергея донимало нездоровое любопытство (у самого к тому времени заболели ноги, особенно левая, и лечащий врач все время пугал: «не бросишь курить, оттяпаем к чертовой матери!»): как же это дядя Ваня дошел до жизни такой? И однажды, смущенно покряхтывая, спросил его об этом. А дядя Ваня просто и буднично ответил:
- Из-за белой горячки, бляха-муха!
- Как это? – не понял Сергей. И дядя Ваня рассказал.
* * *
Где-то в семидесятых годах, когда он жил на отдаленной таежной фактории Учами и особенно крепко «зашибал», посетила его белая горячка. И дядя Ваня, не помня себя, ушел с фактории в тайгу.
- Мороз – под шестьдесят, а я гуляю себе по тайге, «белый, совсем горячий», бляха-муха, - топыря лиловые губы, неспешно рассказывал он. – Сразу не замерз потому, что как раз перед запоем жена одела меня во все новое меховое, сама пошила. Два дня искали меня, а нашли, когда я уже отморозил ногу. Потом уже ругал бабу: зачем так тепло одела, лучше бы сразу замерз…
Дядя Ваня поерзал на кровати, отмахнулся от назойливой мухи и продолжил:
- Сначала отрезали только ступню. Встал на протез – сам, между прочим, выстругал! - даже в тайгу на охоту на нем бегал, однако. Все нормально было. Да сам дурак…
- Это почему же?
- Эй, Прокопий! Пошли курить! – вдруг без всякой связи со сказанным оглушительно крикнул дядя Ваня в сторону мирно дремавшего соседа. Когда Прокопий от неожиданности подскочил на кровати и что-то сердито пробормотал по-эвенкийски, дядя Ваня радостно захохотал:
- Не хочет: говорит, я не затем в больницу приехал за триста верст, чтобы гробить свое здоровье. Через раз курит, бляха-муха. Молодец!
Он откашлялся и вернулся к своему рассказу:
- Гостевал я как-то в Туре. Ну и поплыл со знакомыми мужиками на рыбалку. Врезали, конечно, - не без этого. Да и перевернулись на лодке. Никто, правда, не утонул, все выплыли. Ну вот, топаю я, значит, по поселку мокрый, но веселый – не протрезвел еще. А навстречу землячка, тащит куль с чем-то. Помоги, просит, донести. Как не помочь? Оттащил куль, куда она сказала. А она попросила еще пару ящиков с консервами принести из магазина. И их притащил, здоровье-то вроде тогда было еще у меня. А протез внутри мокрый, да еще грязь туда попала, вот я и натер культю. Сначала внимания не обращал. Но болит все сильнее и сильнее, бляха-муха. Я в больницу. Оказывается, заражение началось. Ну и отхерачили этот гнилой кусок. Не проходит. Другой кусок ноги отпилили. И так – шесть раз подряд, только выше колена заражение прекратилось…
Сергей поежился, представив весь этот ужас. А дядя Ваня лукаво щурится, как ни в чем не бывало:
- А хочешь, расскажу, как я за новым протезом в Красноярск ездил?
- Хочу, конечно.
Сергею нравится слушать дядю Ваню. Как многие эвенки, он не лишен художественного воображения и при рассказе подбирает точные и емкие фразы, обороты, к месту лепит эпитеты, так что живо представляешь себе все, что он тут «буровит». Хотя чувствуется, что не врет – так не соврешь.
* * *
- Вот, значит, выписали мне и Никите (забыл фамилию, бляха-муха, но ты его должен знать, он начальником по всем инвалидам в Эвенкии) направление в Красноярскую «протезку», и полетели мы с ним. Никита меня сопровождал и отвечал за меня. Ну, сняли с меня в «протезке» размеры, сказали, что примерка через месяц – очередь большая. Можно было там же, где протезы делают, пожить – койку давали, кормежку. Да не захотел я – в тайге самые заготовки начались, а я тут буду валяться целый месяц, бляха-муха?
Ну, Никита отвез меня обратно в порт, купил билет и велел, чтобы я без него летел, а я, говорит, останусь пока, дел еще много в Красноярске. Ну и ладно. Походил я туда-сюда по порту, что-то мне скучно стало, бляха-муха А до самолета моего еще три дня – на раньше билетов не было. Ну, я друзей тут же нашел и за один вечер пропил все деньги, веришь?
- А чего тут не поверить-то, - пожал Сергей плечами, на своем опыте зная, как обычно спасаются от скуки северяне в красноярских аэропортах, сутками ожидая своего рейса.
- Н-да-а, - задумчиво тянет дядя Ваня. – Утром просыпаюсь на лавке в зале ожидания. Голова трещит, жрать охота, а в кармане – ни копья, бляха-муха. Ходил, ходил по порту – ни одного вчерашнего приятеля не найду, ни одного знакомого. А живот-то уже к позвоночнику липнет.
Поднялся на второй этаж в буфет, поглядел, чего там есть на прилавке и как люди жуют – чуть слюной не захлебнулся, бляха-муха! Эх, как же муторно стало! Брожу потихоньку по залу, думаю: какая все же паскудная эта штука – жизнь, бляха-муха: вчера был богатый и поддатый, а сегодня нищий и, как его, без пищи! Во, ты давай записывай за мной!... И вот смотрю, на одной из лавок сидят два молодых азиата, о чем-то тихо лопочут и трескают колбасу с хлебом, бляха-муха!
А у меня глаз на людей наметанный, сразу вижу, кто путевый, а кто сволочной. Эти парни показались мне нормальными. Покрутился я около них, набрался духу и говорю: «Ребята, хотите – верьте, хотите – нет, но я подыхаю с голоду и деньги кончились. Дайте пожевать чего-нибудь, если не жалко». Они посмотрели на меня, о чем-то гыр-гыр между собой (оказалось, это были казахи, в Норильск зачем-то летели), и отрезают мне хлеба, отламывают кусок колбасы и наливают из термоса горячего чая, бляха-муха!
Дядя Ваня просветленно улыбается:
- Хорошие, душевные ребята попались. А я нет, чтобы поесть, поблагодарить да отчалить, еще и принаглел. Чавкаю колбасой да приговариваю: «Эх, закуска какая пропадает почем зря. Сейчас бы еще стопарик, здоровье поправить…»
- Ну ты, дядя Ваня, даешь! – осуждающе заметил Сергей.
- Во-во! – оживленно завозился на кровати дядя Ваня и сел, отчего деревяшка его, описав полукруг, нацелилась Сергею в живот. – Другие бы, если и не напинали, то матом послали бы точно. А эти опять – гыр-гыр, вытаскивают из сумки бутылку водки, открывают ее и наливают мне полную кружку. Представляешь, бляха-муха?
* * *
Голос дяди Вани подрагивает от возбуждения, и Сергею нетрудно представить, что творилось у него в душе тогда.
- Выпил я, закусил, - передохнув, продолжает дядя Ваня. - И попросил ребят далеко не уходить – рейс у них только через несколько часов был. Спустился к кассам и сдал билет.
- Да ты что, дядя Ваня? – изумленно подпрыгнул Сергей на койке.
- Не мог я так просто отпустить этих ребят, не по-русски было бы. (Ну да, подумал Сергей, разве могли два казаха и эвенк расстаться не по-русски, бляха-муха?). Набрал водки и к ребятам: давайте, мужики, теперь я вас угощаю. Отнекивались они, отнекивались, но все же по соточке со мной выпили, больше не стали.
А у меня уже душа нараспашку, потому как я снова богат и счастлив. Шарахаюсь по аэропорту на костылях – деревяху свою дома оставил, - меня уже штормить начало, и чтобы не разбить бутылки, если вдруг упаду, я рюкзак с вещами и водкой таскал за собой волоком.
Сергей представил эту картину и сдержанно хохотнул.
- Снова кучу друзей нашел, - воодушевленно повествовал далее дядя Ваня. - А раз пошла такая пьянка – то режь, как говорится, последний огурец, бляха-муха! В общем, просадил я и эти деньги. Снова просыпаюсь на лавке больной, голодный и злой. И опять ни друзей вчерашних, ни денег. И самолет мой уже улетел. Что делать?
- Да, дядя Ваня, уж попал ты, так попал, - сочувственно сказал ему Сергей. – Как выпутался-то?
- Одна надежда была на Никиту. В этот день как раз был мой рейс на Туру, и Никита, помнится, говорил, что в субботу улетит домой. Вот один автобус приехал из города, второй, третий, а Никиты все нет и нет, бляха-муха. Вот уже и регистрацию объявили…Смотрю, наконец появляется мой Никита. С полными сумками, да еще с рюкзаком за плечами – набрал дефицита, барыга, тогда же, в восьмидесятые-то, плохо со всем было. Заходит он в зал. А я свешиваюсь с балкона и кричу ему: «Э, бойе (друг – эв.), ты почему опаздываешь? Я уже устал тебя ждать». Так Никита даже сумки поронял, покраснел и матом на меня на весь аэропорт:
«Ты почему, нехорошая твоя тунгусская мама, не улетел?» А я ему: «Не ори, я билет потерял, бляха-муха». Только спустился к нему, он как даст мне по лбу при всех и кричит: «Знаю я, как ты билет потерял! Пропил ты его…» Я шибко обижаться на него не стал, думаю: «Ори – не ори, а за меня отвечаешь, обязан доставить обратно, где взял…»
* * *
…Сергей уже больше не мог сдерживаться и захохотал во все горло, хихикал и окончательно проснувшийся Прокопий, тоже внимательно слушающий эпопею дяди Вани. . .
– Смотрю, Никита к одному знакомому сунулся, к другому, третьему и побежал в кассу, - довольный произведенным впечатлением, продолжал дядя Ваня. - Прибегает весь мокрый. «Бери, - говорит, - хоть мой рюкзак, что ли, скотина, да пошли на посадку». Ну, прилетели в поселок. «Тебе, - говорю, рюкзак прямо домой занести?» А он аж затрясся: «Пошел ты! – кричит. – Чтобы я тебя больше не видел, козел одноногий…»
Дядя Ваня озабоченно нахмурился:
- Однако до сих пор на меня сердится. А мне ведь скоро снова за протезом ехать. С ним, что ли, опять? С Никитой эти малахольным? Так на него же никаких нервов не хватит, бляха-муха!
У Сергея уже живот болел от смеха и в ответ он лишь беспомощно мотал головой.
Дядя Ваня взъерошил свой седой бобрик, потом неожиданно спросил:
- У тебя конверта, случайно, не найдется? Надо кое-кому написать.
Он сполз с кровати, сделал пару шагов к выходу и обернулся:
- Как-то лежал здесь, только в другой палате. Дай, думаю, жене напишу. Написал. А делать все равно нечего, времени навалом. Ну-ка, думаю, напишу я еще и первой своей жене. Развелся я с ней, она в Байкит уехала, сын у меня от нее там, взрослый уже. Написал. Отправил оба письма. Потом приезжаю домой, в Нидым. Жена дуется. В сельсовет меня зачем-то вызывают. Как всыпала мне там наша председательша по первое число! Оказывается, я конверты перепутал и письмо к первой жене попало ко второй, то есть нынешней, и наоборот. Во как, бляха-муха!
Дядя Ваня топнул деревяшкой, насаживая ее плотней на культю, и бодро затопал к выходу…
Потом он неожиданно исчез. Оказалось, что его досрочно выписали за нарушение больничного режима – дядя Ваня сходил к своим знакомым, «накушался» у них водки, а ночевать все же решил вернуться в свою палату. Больницу на ночь уже закрыли, дядя Ваня орал, орал под дверью, чуть не выломал ее, утром дежурная медсестра обо всем доложила заведующему отделением, и он выгнал дядю Ваню. Сергей был в физиокабинете на процедуре, когда мрачный дядя Ваня прикултыхал в палату, собрал свои вещички и скорбно потянулся на выход. Больше Сергей его не видел.
* * *
Но спустя полгода дядя Ваня снова «прорезался». Сергей (он работал корреспондентом) к тому времени написал о нем рассказ и тиснул его в местной газете. Оказывается, дядя Ваня этот рассказ прочитал и прислал в редакцию письмо, в котором благодарил за внимание к своей скромной персоне, а еще поругал Сергея за какую-то вольность или неточность. А также он сообщал, что поскольку стал полным вдовцом – к тому времени и вторая его жена перекочевала в «нижний мир», - то его определили на жилье в «стардом», окружной интернат для престарелых и инвалидов в поселке Ванавара, на юге округа.
Дядя Ваня также расписал, как ему сейчас хорошо живется в стардоме. Прочитав это письмо, Сергей хохотал, приговаривая: «Ну, дядя Ваня, ну, жук! Узнаю!» А писал дядя Ваня буквально следующее: «…Сообщаю, что живу в стардоме. Так-то можно жить, в чистоте, тепле для лентяев. Я за эти годы сделал 25 топорищ с насадкой и 20 ондатр выделал для шапок, вот и вся моя работа, бляха-муха. Знай жри и спи. С питанием хорошо и с одеждой, за нами убирают санитарки, живем в комнатах по два три человека. Я сошелся с одной бабкой, чтоб не скучать. Пенсии получаем 25%, остальное идет интернату. С пенсии маленько гуляем, дня три,четыре. Многие потом попадают в милицию, а мне Бог не дал, чтобы входить в милицейские двери, чтобы кто меня трогал. Однажды 35-летний мужчина меня пьяного отмудохал, а наутро я его отколотил в столовой, бляха-муха, чтобы остальным было понятно. И сейчас меня никто не трогают, потому что боятся. Теперь все работники нашего стардома меня уважают, особенно директор…»
Дальше хитрый дядя Ваня просил отблагодарить в газете от его имени «нужных» ему в интернате людей – в первую очередь директора, затем завхоза, заведующего кухней. «Жить-то надо и здесь, - философски завершал он свое письмо. – Так ведь, Серега?»
Сергей посмеялся, но благодарственное письмо за подписью дяди Вани (исключив некоторые подробности) к печати все же подготовил и сдал его в очередной номер газеты. А узнав, что в окружном центре в это время находился директор «стардома», разыскал его и взял интервью по делам интерната – наверняка для дяди Вани это лишним не будет, бляха-муха!
