Здесь не о деньгах. Не о бабле, лавандосе, капусте. О бедном, о нале, замолвите слово. За наличными пройдите за угол, к банкомату. Только безнал. Бумажные деньги легко сворачиваются в трубочку и вкладываются в труднодоступные места, без процентов.
Моя первая жена любила, когда во время секоса я хранил свой средний палец у неё в анусе. Такой естественно-принудительный наполнитель. Помню, случайно это обнаружил. И не пожалел. Как, знаете, удачный лотерейный билет. Шарил руками по её бугристому телу в поисках скрытых пружин вдохновения и вдруг… Потаённая секретка, ею можно было как джойстиком управлять моим недоделанным биороботом без мозгов. Эта маленькая деталька придавала отличной копоти нашему семейному локомотиву. Я кочегарил жену, извлекал из неё шубообразные эмоции и чувствовал пальцем сквозь тонкую перегородку, как двигается мой писюн в её нутрях. Странное ощущение, делающее меня исследователем человеческих марианских впадин. Неизвестно, чем я гордился, но переполненный светом, оргазм зрел во мне, наливался спелостью, и, крича во все горло, я мучительно ждал лишь укола маленькой тоненькой иголкой в этот болезненный пузырь сладострастья, чтобы громко лопнуть и излиться тоннами спермы, счастья и слизи, пачкая простыни, стены и захлёбывающуюся жену.
Потом я её выгнал. У меня всего лишь десять активных пальцев, а секс –это наркотик. Моя испорченная чикса присела на секс, увеличила дозняк и мне уже не хватало обеих рук. Я стал опасаться, что она лопнет по шву, по спине, просто разойдётся на две половины. Я мог её убить этим. Тут уже дело не в ебле, все принимало серьёзный оборот. Я говорил ей; ты понимаешь, что это пиздец? Но она ничего не хотела слушать. Неделями мы не вылезали из койки. Я похудел, стал мрачным и нелюдимым, мечтал просто пожрать. Отпустил бородку. Но ей было все мало, ей было плевать, стоит у меня или нет – главное руки. Я уже знал, как там у неё все внутри не хуже проктолога. Когда выходил из дома, казалось, все смотрят только на мои руки. Руки по локоть в. Я не знал, куда их деть, блять.
Моя детка. Моё солнышко.
Иди ты нахуй, дура ебучая.
Моя вторая жена. Это неинтересный чёрно-белый документальный фильм об ушедшем в песок аральском море. Утомительные вялые пыльные танцы без музыки под мерное гудение ртом.
Переворачиваем страницу.
Как летит время. Ещё год назад я был безупречно молод и глуп. А теперь.
А теперь я смотрел на эту тощую учительницу начальных классов, похожую на новенький загорелый велосипед, и почёсывал затылок. Я думал; а вдруг это она, третья? Судьбинушка. Жениться хотелось просто нестерпимо. Чтобы выебать бабу, нужно непременно жениться, это правильно. Иначе грех, расточительный переводняк жизненной энергии.
Я задал ей вопрос. Она секунду помедлила, ответила и продиктовала несколько цифр. На следующий день, сидя в машине, я набрал их в телефоне, выждал ровно пятнадцать минут, услышал как хлопнула задняя дверь, и повёз её за город.
Мы приехали в посадку. Был июнь. Я загнал машину глубоко в заросли. Тень, прохлада, все дела. Мягко зудели мухи, мошки, в земле на глубине метр с лишним копошились черви, гнили чьи-то кости. Комар сел мне на лоб, чтобы умереть в бою. Я разложил на капоте бухануть и закусить. Она буханула из пластикового стаканчика, закусила, я пил напиток «Живчик». Покурили, разговорились. Потом я её раздел, стараясь не перебивать – она любила говорить громко и долго, делая плавные жесты в стороны воображаемой указкой. Ей было все равно о чём. Речь вытекала из неё как жидкость, буквально. Я молчал, снимал с неё шмотки и аккуратно, чтобы не оставить складок, развешивал на дверцах машины. У неё было неплохое тело. Соски торчали строго на север, по фэн шую, она стояла передо мной в едва заметных чёрных трусиках, на каблуках и улыбалась. Вдалеке колхозница пасла стадо коров, мы видели торчащие из горизонта рога. Все это немерянно возбуждало. Ей нравилось. Я был полностью одет. Ну там, стали целоваться, она опустила руку мне на плечо и придавила. С нажимом так. Поощрительно кивнула. Мол, так надо, для дела. Ну, я присел. Напротив моих глаз необратимо возник ёё лобок под чёрной сеткой узоров. Лобок был выбрит примерно неделю назад – я наблюдал угрожающе-чёрную стерню. Агрессивная среда. Оттянул пальцем резинку и лизнул, смежив вежды. Тайком лизать украденную сапожную щётку в тёмном пыльном чулане, боясь разоблачения, потея от ужаса, содрогаясь от десятибалльных запредельных ощущений. Дикое веселье и свежесть этой метафоры неожиданно приподняли меня над ситуацией.
Я расхохотался.
- Что такое? – она удивлённо растопырила ноги. Сапожная щётка разделилась надвое и беззубо улыбнулась лиловой пастью.
- Ты выйдешь за меня замуж? – Я поднял на неё отёкшее от счастья лицо.
- Пока не знаю… А почему у тебя такие красные глаза? Ты что, наркоман?
- Нет, что ты. Я просто много плачу по ночам. Я ведь одинок, прикинь.
- А что ты умеешь делать?
- О, я рукастый. На все руки мастер. Хочешь покажу?
- Нет, меня интересует другое.
- А ты что, поняла, о чём я?
- А о чём ты?
- Ну… - я залился краской и шарил в мозгу, подыскивая слова, - ну это… я руками могу…
- Зачем руками?
- Ну, помолвка там, я знаю… - Вконец запутался я.
- Ты хочешь посвататься ко мне? Здесь? А при чём здесь руки? Ну хорошо, давай руками. Это даже интересно. – Будущая жена окончательно распряглась, прилегла спиной на капот, пышную гриву тщательно разложила на лобовом стекле, гостеприимно развела ноги, подняла руки ладошками кверху, сведя указательные и большие пальцы.
- Ооомммм, - сказала она и выжидающе посмотрела мне в переносицу, в третий глаз.
- Щас… - Я неловко присел на край бампера и достал сигареты, - щас, перекурю…
Я курил и смотрел ей между ног. Она медитировала и мычала «ом». От её вибраций машина слегка гудела как под током. Время шло. Видимо у неё затекла спина, она поёрзала по стеклу.
- Эй, ты там… - Осторожно позвала она, не выходя из образа. Глаза закрыты, пальцы сомкнуты в мудры. Медитация. Её щель хищно рассматривала меня, топорща короткие усики. Как у фрэди меркюри. Я колечками выпускал в неё дым и думал о первой жене. Где она теперь…
Затушив окурок, я утёрся рукавом, резко выдохнул вбок и принялся за кунилингус. Ничего тут такого зазарного нет, подумаешь. Правда, потом язык чуть щипит. Кружится голова. Попахивает мёдом и медью. «Как я трогал тебя! Только губ моих медью…» Дышать трудновато – нос упирается в клитор, но для абонента в этом дополнительный резон. Я периодически выныривал на поверхность глотнуть кислород, прислушиваясь к модуляциям её голоса, как гонщик прислушивается к работе двигателя. По ходу я вошёл в раж, её «ооооммм» стало выплёскиваться толчками и повисать на окружающих ветвях большими карнавальными лохмотьями, мой язык онемел и распух, я отчаянно пустил в ход подбородок, одновременно активничая носом. Думаю, подобным образом свинья роет жёлуди под дубом, или ищет трюфеля где-нибудь в булонском лесу. Эх, учительница, видели бы тебя сейчас твои детки.
Судя по работе двигателя, пора было включать вторую.
Я встал. Ну, то есть, встал я. По-прежнему в брюках и наглухо застёгнутой на все пуговицы рубашке, я хорошенько наслюнявил средний палец. Он у меня длиннее всех. Гибкий и чувственный, рулевой.
- Ом, - сказал я и дал рукам волю. Взял её на поруки. У учительницы резко закончилась медитация и воздух. Она родила звук, будто воткнули нож в живот. В тот момент я уже догадался, что не быть ей моей третьей женой, но отступать было поздно. Руки мои нежные помнили все азы тонкой любовной лирики, все эти сладкие муки. Мышечная память.
Учительница в резкой форме осудила мою ректальную аннексию и выразила решительный протест. В ответ я сделал заявление о недопустимости подобного тона и высказал сожаление по поводу недоразумения, возникшего из-за её территориальной целостности. Этот акт дефлорации, говорилось в заявлении, никоим образом не подвергает сомнению существование демаркационной линии, предназначенной соблюсти неприкосновенность персональных границ. Но, так же подчеркивалось в меморандуме, изначально неверно выбранная позиция субъекта привела к тому, что контрагент ошибочно трактовал моральные и нравственные приоритеты исследуемой территории, что привело к столь печальному инциденту.
- Ты прекратишь наконец?! – Преувеличенно спокойно произнесла она, стараясь ровно дышать и сохранять достоинство. Учительский лоск никуда не деть, хоть голос звенел накалённой вольфрамовой нитью. Её неразработанный девственный манжет плотным кольцом стягивал мои запястья. До онемения.
- Отпусти чуть, - попросил я.
Она отпустила. Она хорошо так отпустила.
С шумом и всем остальным.
Я выдернул руки, развёл их в стороны, беспомощно оглядел себя и поднял лицо в небо.
Какой же я дурак. Ведь можно было снять хотя бы брюки.
Помолвка, ес, тественно, не состоялась.
© евгений борзенков
