Теплым и солнечным майским днем я шел с автотрассы по грунтовой дороге к родительскому дому – приехал на выходные из райцентра, где трудился после недавнего увольнения из армии.
И тут мне навстречу дядя Ибрай. В своей обычной рабочей (она же – повседневная) одежде, то есть в телогрейке и ватных штанах, с деревянным ящичком столяра, висящем на изгибе руки, в потрепанной шапке, клапана которой по случаю теплой погоды были завязаны наверху, и узелки шнурков забавно торчали в разные стороны искривленной восьмеркой.
Уставившись на меня одним большущим выцветшим серо-зеленым левым глазом через мутноватую выпуклую линзу роговых очков (второй был закрыт черной матерчатой повязкой по поводу полного его отсутствия, и стекла с этой стороны очков не было), дядя Ибрай радостно закричал:
-Эй, балам, шаво, на быходной приехал?
Он неплохо говорил по-русски, но с неистребимым татарским акцентом.
- Ага! – не менее радостно подтвердил я.
- Пошли к мине, шиво покажу!
Надо пояснить, кто такой дядя Ибрай. Он был главой третьей татарской семьи, проживающей в русской деревне в Казахстане на Иртыше. Одна была моих родителей другая – сестры отца, и вот полтора года назад появился он, семидесятилетний старик Ибрай-абый.
Он был из той же татарской деревушки, откуда на целину еще в пятидесятые приехали мои родители. Потом, в шестидесятых, моя тетка с мужем. И вот в семидесятых появился еще и дядя Ибрай. Причем с женой, вдвое моложе его.
Он по-русски говорил еще сносно, а жена его ну, может, чуть лучше. Говорили, что дядя Ибрай каким-то образом умудрился отбить Галию у сильно пьющего и поэтому нещадно бьющего ее мужа, и увез куда подальше из той татарской деревни, не то Альметьево, не то Амзя, где они в последнее время обитали.
В нашем селе эта странная пара прижилась быстро. Дядя Ибрай был хорошим столяром и очень сгодился при совхозной мастерской. А молодая жена его была просто домохозяйка.
Я ее видел пару раз, когда они приходили к родителям в гости – всегда с опущенными глазами под надвинутым на чистый белый лоб платком. Симпатичная, хотя с виду вроде как забитая. Но на самом деле не забитая, а чрезвычайно скромная. И что она нашла в этом старике? Но – чужая душа потемки, и никто не лез им в эти души.
- И чего ты мне покажешь, чего я еще не видел, Ибрай-абый?
-Золото! – понизив голос, сказал мне старик. Я с недоверием посмотрел в его единственный лукавый глаз. Врет, конечно.
- Ну и бражка быпьем, - добил меня Ибрай-абый, поняв, что я заколебался: идти-не идти к нему? Бражка у него была хорошая. С полгода назад он вот так же зазвал меня к себе, и мы с ним опорожнили трехлитровую банку на двоих. Холодненькая такая, кисло-сладкая, вроде и не крепкая, а когда уходил, ноги не слушались.
-А, пошли, показывай свое золото! – решительно махнул я рукой. – Родители не потеряют меня, небось. Тем более, я и не сообщал им, что приеду на этот выходной…
И мы пошли к дому дяди Ибрая, обыкновенной для нашей деревни саманной мазанке с плоской крышей. Жилище это стояло на земле не первый десяток лет и начало уже опасно скособочиваться (саманные кирпичи имеют свойство со временем проседать). Но дядя Ибрай в нескольких местах предусмотрительно подпер стены со двора и снаружи косо приставленными горбылями, так что хата его могла еще простоять не один год.
Надворные постройки – глинобитные сарай для коровы и курятник, дощатый дровяник, - тоже были не первой молодости, но выглядели аккуратными, без следов отвалившейся глиняной обмазки и дыр.
Я также не без удовольствия отметил, что небольшой двор у дяди Ибрая был чистенько подметен, и каждая присутствующая на нем вещь имела свое место и не валялась абы как. Хозяин, однако!
Сразу из сеней мы прошли на кухню (две жилые комнаты располагались от сеней в противоположной стороне). Еще в сенцах мне послышалось, что кто-то там, за дверью в комнаты, поскуливает. «Щенка, поди, старик завел», - подумал я.
Дядя Ибрай сам стал хлопотать по столу: принес из кладовки квашеной капусты, огурцов, затем приволок и водрузил во главе стола уже знакомую мне запотевшую трехлитровую банку, до самой горловины наполненную желтоватого цвета жидкостью с плавающими поверху темными изюминками – его знаменитая бражка. Он никогда не гнал самогонки, дядя Ибрай, а всегда пользовался только брагой, и от регулярного ее потребления постоянно ходил в приподнятом настроении.
- Погоди, дядя Ибрай, а где же твое золото? – вспомнил я вдруг о заманухе, примененной стариком для того, чтобы я сегодня разделил с ним компанию.
- Тьфу ты, сапсем бабай стал, забыл! – хлопнул себя по лбу Ибрай-абы. И далеко не пошел – шагнул к печке, пошуровал в закутке между нею и стеной и торжественно водрузил, пристукнув о столешницу, явно тяжелый газетный сверток.
- Вот, малай, смотри!
Я нетерпеливо потянулся к свертку, на секунду вообразив: а чем черт не шутит, вдруг старикан нашел где-то здесь, в окрестностях села, золото? Когда я был маленьким – ну, лет так десяти, - мы с пацанами случайно выкопали за деревней, у фундамента старинной церкви, самый настоящий клад. Вот нисколько не вру, я еще об этом целый рассказ написал.
Это был тяжеленький такой, оббитый проржавевшими жестяными полосками и доверху набитый серебряными и медными монетами и большими пачками царских денег, сундучок. И мы с пацанами его вмиг распотрошили и растащили по домам все его содержимое. Я с тех пор и начал увлекаться нумизматикой, правда, всего на несколько лет, а потом остыл к этому делу. Особенно после того, как вернувшись из армии, увидел, что младшие мои братья раскулачили всю мою коллекцию.
Дядя Ибрай поощрительно покивал мне головой, сам между тем набулькивая бражку в стаканы, и я развернул газету. И увидел, что в ней покоился кусок какого-то желто-зеленого цвета металла. Я внимательно присмотрелся и понял, что это – обломок какой-то бронзовой или медной втулки, о чем свидетельствовал фрагмент гладкого углубления с одной из сторон куска «драгметалла».
-Выкинь, - почти равнодушно сказал я дяде Ибраю. – Это не золото, а бронза, запчасть какая-то сломанная.
- Да што ты!? - с сожалением воскликнул дядя Ибрай, сверкнув в мою сторону единственной выпуклой линзой своих очков. – Ииии, балам, а я-то думал – буду отпиливать по кусошку, продавать, а как деньги накоплю, новый дом куплю, лошидь, всякий шурум-бурум для свой Галия…
И трудно было понять, шутит он или в самом деле расстроился. Вообще-то я понимал устремления дяди Ибрая – обстановка в его доме была чисто спартанская, одежда столь же непритязательная, вот в чем он ходил на работу, в том ходил и всегда. Впрочем, в деревне тогда многие жили ненамного лучше него, заработки в совхозе были не особенно большие.
- Да, а где же твоя Галия, дядя Ибрай? – вспомнил я про его жену, когда мы выпили по первому стакашку прохладненькой и кисло-сладкой бражульки и захрупали квашеной капусткой.
- Там, дома, - неопределенно махнул рукой дядя Ибрая и снова потянулся к банке. – Ребенок няншит.
- Какого ребенка? – не понял я. – Вам кто-то из соседей своего ребенка оставляет?
- Никто не оставляет, - пробурчал дядя Ибрай. – Сами родили...
Я чуть не подавился только что откушенным куском пахнущего укропчиком и чесноком огурца, закашлялся, замахал руками.
Дядя Ибрай встал со стула, зашел мне за спину и пару раз хлопнул по спине своей заскорузлой тяжелой ладонью. Огурец провалился внутрь, и я задышал свободно и часто.
- А чего ж сразу не сказал, что у тебя такое событие? – утерев выкатившиеся из глаз слезинки, спросил я дядю Ибрая.
- Да какой такой событий, - сокрушенно вздохнул дядя Ибрай. – Я малай, мальшик хотел, а Галия, зараза, депка принесла…
- Так пойдем, покажешь мне свою «депку», - с жаром сказал я. – Это ж надо: в семьдесят с лишним… Сколько тебе точно, Ибрай-абый?
-Щас скажу, - закатил к потолку свой единственный глаз Ибрай-абый, и заморгал им, подсчитывая в уме. – Симьдисят шетыре в июле будет. Придешь на день рождение?
- Вот, взял и родил в семьдесят четыре! – продолжал восторгаться я. – Это не каждый сможет… А ты смог!
- А шево там мощь? – искренне удивился Ибрай абый. – Ну, пошли, покажу тебе мою кызым.
И мы торжественно прошествовали через сени на жилую половину дома.
Галия, все в том же белом платочке, надвинутом на лоб, сидела на кровати и кормила ребенка. Увидев нас, она засмущалась и быстро упрятала белую полную грудь за вырез цветастого платья, стала ловить тонкими пальцами пуговицу, чтобы застегнуться. Плотно запеленатый ребенок недовольно закряхтел.
- Привет, Галия! – дружелюбно поприветствовал я молодую жену дяди Ибрая. Ну, по крайне мере, по сравнению с ним молодую. – Можно посмотреть на девочку? Как назвали?
- Алтынай, - смущаясь, сказала Галия, и повернула ребенка от себя, чтобы я смог его разглядеть. Собственно, смотреть там пока было не на что – недовольно искривленное (не спрося, отняли от титьки) сморщенное младенческое личико. Но что мне надо было, я разглядел.
-Дядя Ибрай, да она вся в тебя! – радостно воскликнул я. – Глаза точно твои, такие же серо-зеленые, красавицей будет! Вот оно, твое настоящее золото, а не та твоя железяка! Не было у тебя, как говорится, ни гроша, и тут вдруг Алтынай! Золотая девочка! Вырастет, замуж удачно выдашь – кто откажется от золотка? - и будете вы жить за богатым зятем как за стеной, как сыр в масле кататься будете!
Бражка, по два стаканчика которой мы уже успели пропустить, пробудила во мне самый настоящий фонтан красноречия, и я сыпал и сыпал любезностями и похвалами, как из рога изобилия.
Дяде Ибраю и Галие мои слова явно пришлись по сердцу, они разулыбались, порозовели. А маленькой Алтынайке по фигу была эта благостная атмосфера. Она хотела есть, но титьку с теплым вкусным молоком ей почему-то никто не предлагал, она возмутилась и выразила свой протест доступным ей способом: стала пискляво плакать, негодующе болтая в воздухе маленькими кулачками, как будто грозя нам.
- Ну, китыгыз, китыгыз (уходите- тат.) - посуровела Галия. – Нам кушать надо…
И мы на цыпочках вышли с дядей Ибраем в сени и вернулись на кухню.
- Ну ты, дядя Ибрай, даешь! – восхищенно сказал я, стукаясь своим стаканом с бражкой о его. – Ты меня извини, конечно, но в твоем возрасте завести ребенка – это, мягко говоря, поступок.
Дядя Ибрай не спеша опустошил свой стакан, прямо пальцами отправил в рот жменьку капусты, с хрустом прожевал ее, и только потом ответил мне:
- Ну, так полушилось, балам. Не полушалось, не полушалось, и полушилось… Как ты говоришь, за богатый зять ее отдать? А вот пусть растет, там карабыз (посмотрим ).
У меня и в мыслях не было шутливо заикнуться насчет того, почему это у дяди Ибрая и его молодой жены долго не получалась – во всяком случае, около двух лет уже прошло, как они сошлись, - а тут вдруг получилось.
Во-первых, несмотря на солидный возраст дяди Ибрая, я рисковал бы получить от него или трехлитровой банкой с остатками бражки, или куском его «золота» по голове. Во-вторых, я стопроцентно был уверен в их совместном производстве этого маленького сокровища по имени Алтынай: Галия, воспитанная в мусульманских традициях в татарской деревне и ведшая замкнутый образ жизни, была вне всяких подозрений. И в-третьих, в еще младенческом личике Алтынай уже можно было разглядеть черты, доставшиеся от отца, то есть дяди Ибрая. По крайней мере глаза – стопроцентно.
-За твою дочурку! – поднял я очередной стакан, впрочем чувствуя, что пора бы уже домой, к родителям, а то дядя Ибрай пойдет за второй банкой, а это будет явно лишним.
- За дощурка! – согласился дядя Ибрай.
Мы чокнулись, выпили, и я стал собираться домой.
-Так что, мине этот, как ты говоришь, бронза, выкинуть? – спросил дядя Ибрай, кивая все еще лежащий на столе кусок металла.
- Как хочешь, Ибрай абый. – сказал я. – Хочешь, собирай их в кучу, такие куски цветного металла: медь там, бронза, алюминий, а потом отвезешь в райцентр и сдашь, тебе за них денег дадут. Не думаю, что много, потому что много ты у нас этого металла не найдешь.
- Ну, тогда выкину, к шайтану, раз не золото, - решил окончательно дядя Ибрай. – Может, еще посидишь, я? У меня много бражки.
-Не, не, дядя Ибрай, - замотал я головой. – Мне хватит, спасибо. А то приду домой к маме с папой пьяным, чего им скажу?
- Скажешь, Ибрай абый был, дошка, моя Алтынай, обмывали! – горделиво заявил старик и рассроганно шмыгнул большим пористым носом. – Моя золотая дебошка!
- Вот правильно! – согласился я.
И повторил уже однажды сказанное:
– Вот кто у тебя настоящее золото! Ну, дядя Ибрагим, спасибо тебе за все! Живи долго-долго, пока Алтынай не вырастет и внука тебе не подарит.
-А то! – согласился дядя Ибрай.
И мы пожали друг другу руки...
Sibirskie
