- Аллаааааа... - протяжный, чуть дребезжащий голос муэдзина с минарета поплыл над кишлаком, призывая правоверных на утреннюю молитву, как только солнце окрасило в розовый цвет вершины отрогов Гиндукуша.
У саперов была своя молитва - по данным наблюдателей, ночью неподалёку шастали "духи", и, возможно, подложили "подарки", или "подарунки", как называл мины прапорщик сапёрного взвода Горобец.
"Подарунчики" были разного производства - штатовского, итальянского, китайского, ребристые и гладкие, общим у них было одно: они несли смерть, смерть подлую, злую и беспощадную, курочащую броню, огнём и осколками палящую, рвущую живую плоть.
И от опыта сапёра, от чутья его собаки зависели жизни, человеческие жизни.
Валерка был опытным сапёром. За почти два года службы он обезвредил сотни мин, многие - со зловредным секретом: бывает так, что извлекаешь один взрыватель - и тут же срабатывает другой...
Есть расхожая поговорка: "Сапёр и девушка ошибаются один раз". Только цена ошибки девушки - мокрая от слёз подушка, бессонная ночь, да незначительные нарушения в организме, возникающие при дефлорации, а цена ошибки сапёра - его собственная жизнь, жизни его товарищей, горе, слёзы и отчаяние родных и друзей.
Но что бы делал сапёр без своего верного друга и помощника - собаки? Смерть, заключённую в пластиковую оболочку, миноискатель не определит, и тут на помощь приходят четвероногие друзья. Такой подругой у Валерки была Альма - невысокая, поджарая овчарка. Почему-то она сразу выделила Валерку, ничем не примечательного паренька из Барнаула, в толпе новобранцев, поступивших в учебку. Чем он её приворожил - никто не знает, но доподлинно известно, что и Валерка в ней души не чаял, а Альма, ожидая его приход, радостно повизгивала, металась по вольеру, причём не только потому, что Валерка всегда приносил с собой что-нибудь вкусненькое, сверх собачьего пайка. Альма была молода и игрива, она то угрожающе наскакивала на Валерку, делая вид, что вот-вот укусит, то "испуганно" отпрыгивала в сторону, с тем, чтобы в ту же секунду броситься к нему, заливаясь счастливым собачьим лаем.
Но в работе Альма вольностей не допускала, была сама собранность и сосредоточенность, неторопливо и внимательно отрабатывала территорию, и присаживалась - обозначала подозрительные объекты, и никогда не ошибалась, а дальше всё зависело от мастерства и опыта сапёра.
В тот день... В тот проклятый день солнце стояло уже высоко, и нещадно жарило спину, обтянутую "хабэ", выгоревшим до белизны и пропитанным солёным, терпким потом.
Альма обозначила очередной "подарунчик" от "моджахедов", на этот раз это была штатовская мина, которые Валерка уже не раз обезвреживал. Он осторожно очистил корпус мины от каменистого грунта, неспешно извлёк взрыватель, и с ужасом увидел второй, с элементами неизвлекаемости... Через какие-то доли секунды полыхнуло пламя, земля вздрогнула, как норовистый конь, и грянул взрыв, эхом забившийся между горных языков...
Взрывной волной Валерку отбросило на десяток метров, обмякшее тело перекатилось несколько раз, и застыло, заливая кровью выжженную беспощадным солнцем афганскую землю...
Альму тоже зацепило - осколки впились в левое бедро и бок. Оставляя за собой кровавый след, она с трудом подползла к не подававшему признаков жизни Валерке, ткнулась носом в грязную, окровавленную, ободранную мелкими камушками щёку, заскулила, лизнула в нос, как бы говоря: "Вставай, хозяин, ты чего разлёгся?" Валерка застонал.
Альма всё лежала возле распростёртого Валеркиного тела, и угрожающе рычала и скалила жёлтые клыки, когда кто-нибудь из сослуживцев осмеливался приблизиться к ним, но когда прилетела "вертушка" с медиками, как будто поняв, что это самые нужные хозяину люди, она безропотно подпустила их, положила голову на лапы, и затихла. Они бережно положили Валерку на носилки, и споро затащили в гулкое нутро вертолёта, а один из них, очевидно, ветеринар, осторожно взял Альму на руки, и понёс вслед за хозяином...
* * *
Валерка приходил в сознание постепенно. Сначала вернулся слух, и он, как будто из-за стены, услышал людские голоса и обрывки фраз: "Большая кровопотеря...", "Один осколок прошёл здесь, задев сердечную сумку...", "Травма правого глазного яблока...", "Травматическая ампутация пальцев правой руки".
С новой волной боли ухнуло в небытиё и опять вернулось сознание, потом зрение, и Валерка прозрел, почему-то одним глазом, и сперва зажмурил его от яркого, режущего света бестеневой хирургической лампы, потом снова открыл, скосил взгляд левее - увидел две спины в зелёных балахонах - врачей, разглядывающих блестящие, ещё не просохшие после проявки рентгеновские снимки. Слух зацепил конец очередной фразы: "Видишь, осколок в позвоночнике, если и выживет, то ходить уже не будет...", и сознание снова покинуло Валерку, он провалился в бездонную и бесконечную черноту...
* * *
Как же обидно сидеть сиднем дома весной, когда в палисаде распустились и одуряюще пахнут нарциссы, тополь весело стучится в окно молодыми, клейкими листочками, с пронзительно голубого неба румяной девчонкой лукаво подмигивает солнышко, а мимо по улице проходят девушки в лёгких платьях, о чём-то весело щебеча. Ах, какие красивые, манящие, но... недоступные... И стократ тяжелее инвалиду в двадцать лет, когда приходит горечь осознания того, что весь мир ограничен для него стенами комнаты.
Валера глянул на себя в зеркало, висящее на стене - на него глянул обезображенный парень, правая половина лица которого представляла собой уродливый розовый шрам от ожога с пустой глазницей. Он поднял правую руку к шраму, намереваясь его потрогать, но тут же отдернул, как будто обжёгшись, вспомнив про беспалую культю.
Валера вздохнул, в который раз сглотнул горький ком в горле, и, перебирая колеса инвалидной коляски, выехал на крыльцо, здоровой левой рукой ловко чиркнул спичкой по коробку, закурил, и стал задумчиво смотреть на причудливые кольца сигаретного дыма, уносимые лёгким ветерком.
Альма... В который раз он вспоминал о ней... Где она, что с ней? На его письма, писанные рукой матери, однополчане сообщали ему, что она осталась жива, ветеринарный врач умело прооперировал собаку, только Альма стала припадать на раненую лапу. Сперва жутко тосковала, отказывалась от еды, никого не подпускала к себе, страшно исхудала, потом стала понемногу принимать пищу, окрепла, и в один из дней солдат, приносивший ей еду, обнаружил пустой вольер...
Валера докурил, вздохнул полной грудью, жадно вобрав в лёгкие пьяные, манящие, одуряющие ароматы весны, прикрыл единственный глаз, и задремал.
Он проснулся от того, что в его руку ткнулось что-то горячее и влажное. Он открыл глаз, и не поверил ему: перед ним была Альма! Сильно исхудавшее тело, шерсть грязная, местами свалявшаяся в колтун, в хвосте застряли прошлогодние репьи, один бок ободран и кровоточит; лапы, стертые до мяса, оставляли на ступеньках крыльца следы, но это была она!
Как, каким чутьём она нашла его, находящегося за сотни километров?
Альма, увидев, что он открыл глаз, стала радостно лизать ему лицо, слизывая внезапно хлынувшие слёзы.
-Альма... Альмочка... Хорошая моя, славная моя собача... - Валера плакал и смеялся, лаская её и зарывшись лицом в шерсть, не обращая внимания на густой запах псины, целовал и целовал её морду.
Вышла мать, нестарая ещё, сорокалетняя, но вся седая женщина, и молча застыла, сложив натруженные руки на переднике...
© Штурм
