За пару лет до окончания средней школы, мама и папа строго сообщили мне, что я никогда не буду ПТУ-шником. И учащимся техникума мне тоже не быть. По крайней мере, до тех пор, пока они живы. И что путь у меня, как и у всех приличных людей лежит в институт. И что у всех в семье есть высшее образование, и что я в этом вопросе исключением не буду. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал.
Был задействован весь спектр ресурсов, включая папины связи, мамину родню, подготовительные курсы и репетитора, злобную старушку Валерию Абрамовну. Были перебраны все приличные профессии и строго взвешено моё им соответствие, равно как и учтено моё же желание стать тем или иным специалистом высочайшего уровня.
И я учил, налегал, подтягивал и в результате – поступил в один из трёх ВУЗов, штурм которых был намечен на семейном совете.
А через три с небольшим месяца после того, как я стал студентом, началась первая чеченская. И мои школьные дружки, учившиеся на год старше и не поступившие никуда, поехали в далёкую и не очень тогда ещё известную республику за что-то там воевать. А зимой девяносто пятого начались первые похороны. Я ходил на четыре таких мероприятия.
Скажу вам, что это достаточно противоестественно, видеть человека, с которым ты ещё совсем недавно курил за школьным углом моднейшие тогда сигареты «Magna» и обсуждал , которая из девчонок уже даёт, а к которой и подкатывать даже не стоит, видеть вот этого самого человека теперь лежащим на столе в деревянном ящике, обтянутом красной тканью.
С синим, неузнаваемо распухшим лицом и чёрной коркой на губах. Без ресниц, без бровей и без волос. С засохшими волдырями на щеках.
В нелепом, двубортном пиджаке, купленном на выпускной. В пиджаке, который разрезали на спине на две половины, что бы натянуть его на плохо гнущийся труп.
В больших, не по размеру, и теперь нелепо торчащих туфлях, потому что ноги мертвецов отекают, и не всегда удаётся обуть их в привычную обувь.
С ободранными руками, сложенными на груди. С какой-то церковной бумажкой, прикрывающей дыру во лбу.
С ватными, набухающими коричневой сукровицей тампонами в ноздрях.
С тяжёлым мёртвым запахом. С запахом, проникающем везде и долго потом ещё витающем фантомным смрадом в закоулках памяти.
С почерневшими до неузнаваемости родителями. С теми самыми, которым ещё недавно ты кричал снизу, задрав голову на балкон: дядь Коль, а Витька дома? А позовите?!
А теперь кричать незачем, потому что Витька – обожжённым, разлагающимся мясным сгустком лежит на столе и никуда уже, никогда уже больше не выйдет. Он уже вышел. Весь.
И я очень хорошо тогда понял для себя, что все эти ребята погибли просто так. Ни за что.
Потому что какие-то политические амбиции, передел бизнеса, имперские замашки, ещё что-то. Не важно, я не разбираюсь в этом и не хочу разбираться. И что мне просто повезло, и хрупкая грань, отделяющая меня от всего этого ада – очень иллюзорна. Можно вылететь из института, можно окончить его раньше, чем окончится всё это, ещё что-нибудь может быть.
И это был не страх, а хотя возможно, что и страх. Да точно страх. Страх и дикая ярость. Ярость и абсолютное нежелание вот так вот, бессмысленно подыхать за Ельцина и за прочие рожи из телевизора. Подыхать, когда вся остальная страна весело осваивает буржуазные ценности, открывает казино, покупает первые мабилы и мерседесы. Подыхать не на околице маленькой деревеньки, в которой одни старики, защитить которых больше некому, а на окраине бухающей и рыгающей нефтью страны, которая даже точно не знает, был ты вообще когда-то, или штабной писарь просто опечатался.
Подыхать в самый разгар кутежа.
Поэтому когда сейчас многие патриотически настроенные граждане пишут и говорят разный там милитаристский содом, и чеканят героической риторикой, потрясая и бряцая виртуальным оружием, мне хочется просто плюнуть в их тупые рыбьи лица.
Не объяснять, не спорить, не доказывать. Просто плюнуть в их тупые, рыбьи лица. И всё.
Доклад окончен.
soba4ki
