В магазине обуви мама с бабушкой и продавщица внимательно смотрели на четырехлетнюю девочку, примеряющую сапожки. Мама - обычная, в спортивной куртке и джинсах. Зато на бабушке было дивной красоты серебристое каракулевое пальто, нежно-сиреневая шляпка, а на локте покачивался замшевый саквояжик. Бабушка была элегантна, как удав.
Она кого-то мне смутно напомнила.
Продавщица, надо сказать, тоже была хороша. Лосины, блестящие, как селедка в рассоле, снизу стоптанные угги, сверху огромный свитер с воротником-хомутом, и копна черно-синих кудрей над всем этим богатством.
Девочка вышагивала, мама с бабушкой тихо переговаривались, не слишком ли обтягивает под коленкой, я выбирала обувь собственному ребенку.
И тут кудрявая продавщица, восхищенно поцокав языком, заметила:
- Как идет малышка, какая походка, ой-ёй! Красотуля! Моделью будет!
Бабушка медленно повернула голову в ее сторону и с ледяным изумлением осведомилась:
- Моделью чего?
Надо отдать должное продавщице - нюх у нее оказался отменный. Я еще только смутно чувствовала, что в воздухе что-то сгустилось, а она уже вскрикнула:
- А ведь у меня еще одни сапожки есть! Турция, ваш размер. Тока привезли!
И мгновенно нырнула в подсобку, где громоздились коробки с обувью, и там зашуршала, засуетилась - в общем, скрылась с потенциального поля боя.
- Мам, ну зачем... - тихо спросила мама девочки. - Она просто хотела сказать приятное.
Не глядя на нее, бабушка ответила ровно:
- Ты ничего не понимаешь. Их нужно сразу ставить на место. - И, к девочке, совсем другим тоном: - Ну что, Лесенька? Удобно ножкам?
Она наклонилась к внучке - с нежнейшей улыбкой - и тут я вспомнила.
Эта элегантная бабушка была похожа на мать моего приятеля, с которым мы были дружны в студенческие годы. Аристократичная женщина: шляпы, духи, серебро, тонкие пальцы, в которые так и просится пахитоска, поднятые воротники мужских рубах (вообще мужская одежда шла ей невероятно) - я ею восхищалась, конечно. Она имела обыкновение, когда сын приводил в дом для знакомства очередную девочку, усаживать с любезнейшим видом гостью за стол. На столе перед жертвой уже стояла тарелка -- белый фарфор, сиреневые цветы по кайме, -- а вокруг лежали столовые приборы. Ножи, вилки, ложки, еще ложки, щипцы, лопатки, и еще вилки напротив тарелки, и слева, и справа... Столовые, закусочные, десертные, рыбные - глаза слепило от серебра! Назначения части этих приборов, больше похожих на орудия пыток, я не знаю до сих пор. Нет, это не было похоже на сцену из «Москва слезам не верит», если только не возвести ее в степень.
Девочки впадали в замешательство. Они терялись. Они чувствовали себя неотесанными деревенщинами на приеме у герцогини.
- Ну что же вы, милая? - удивлялась хозяйка дома, глядя на оцепеневшую девочку. - Вас не прельщает салат?
Потом эти сцены пересказывались гостям в лицах. У хозяйки был прекрасный подражательный дар: гости хохотали, сын краснел. Это правда выглядело очень смешно в ее исполнении.
Один раз смелая девочка взяла ложку и принялась за суп без лишних рефлексий.
- В моем доме, милая, - сказала хозяйка, - это принято есть вот таким образом.
- А в моем доме принято не делать замечания гостьям, даже если они ошибаются, - возразила девочка.
Говорю же, она была смелая.
Хозяйка, не меняя выражения лица, аккуратно положила салфетку, поднялась и сказала с милой улыбкой:
- Спасибо за приятно проведенное время. Всего хорошего.
Разумеется, больше эта девочка в их доме не появлялась.
Когда сыну исполнилось двадцать пять, мать привела домой одну из своих учениц. На ней он и женился где-то полгода спустя.
Не знаю, была ли эта девушка осведомлена о назначении того миллиона приборов, которые мать моего приятеля с иезуитским наслаждением выкладывала на стол перед очередным визитом новой пассии сына. И вообще не знаю, как сложилась их дальнейшая жизнь. Я даже отчего-то плохо помню их лица.
Зато накрепко впилось в память, как сверкало серебро и что цветы на фарфоровых тарелках были нежно-сиреневые.
http://eilin-o-connor.livejournal.com/74384.html
