Командир отдельного фельдъегерского взвода, называемого в полку «дикой дивизией», был, по жизни, очень невезучий человек. То ногу ломал, то руку, и на время отсутствия, его обязанности приходилось исполнять его заместителю, кем и являлся в то время Саня Белозеров.
Почему их звали «Дикой дивизией» объяснялось просто. Нервные были ребята! Достаточно было почитать инструкцию по сопровождению документов, типа: «При нападении на машину фельдъегерской связи, необходимо применить все меры для отражения нападения. В случае невозможности отражения нападения, применить все меры для уничтожения документации и ликвидировать носителя информации…»
То есть кто её везет. Поскольку некоторые виды информации, особо важные, передавались в устной форме фельдъегерям, на случай её утраты… Ну, вы поняли, как говорят в Одессе! И как потом рассказывал Белозерову один знакомый «секретчик», который воевал в Афганистане: «Сижу в бронетранспортере, с канистрой бензина в одной руке и секретными документами в другой и жду, когда граната упадет в люк, нервничаю…».
Помимо фельдъегерей во взводе служили водители автомашин старших офицеров полка и сотрудники строевой части, то есть полкового отдела кадров. Сам фельдъегерский взвод, хоть и назывался «отдельным», был прикомандирован к третьей роте полка для того, чтобы хоть кто-то из офицерского состава был надзирающим над этой «дикой дивизией».
Когда при построении присутствовал командир батальона, из раза в раз повторялась одна и та же сцена:
— Батальон! Равняйсь! Смирно! Белозеров, уведи своих раздолбаев на левый флаг и встань за четвертой ротой. Мне людей надо считать, а не раздолбаев! – слышался грозный рык командира второго батальона майора Маслова.
— Не могу, товарищ майор! По штату я прикомандирован к третьей роте и обязан стоять вместе с ними, – отвечает Белозеров.
— Что? Пререкаться? Выйти из строя, шагом марш!- командует «Масёл».
Белозеров, нарочито чеканя шаг, выходит из строя и, лихо, развернувшись к Маслову лицом, замирает по стойке «смирно». Комбат подходит к Белозерову:
- Ну что, сержант, служба надоела? Решил попререкаться с начальником?
- Никак, нет, товарищ майор! Только по штату…- Саня не успевает досказать, когда его прерывает майор.
- Ты поговори ещё у меня! На «губе» сгною! Почему ремень висит на…яйцах? Подтянуть!
- Есть подтянуть! – Белозеров, сделав вид, что уменьшил длину ремня, просто цепляет его за нижнюю пуговицу кителя.
- Встать в строй! – командует Маслов.
Белозеров, чеканя шаг, становится в строй, но при развороте кругом, «наглый» ремень опять сползает вниз, отцепившись от пуговицы!
Это всё видит «Масёл» и, побагровев от гнева, орёт:
- Трое суток ареста!
- Есть трое суток ареста, товарищ майор! Только если их объявит начальник штаба, подполковник Феоктистов, поскольку я подчиняюсь только ему, в соответствии со штатным расписанием!
«Масёл» багровеет ещё больше и медленно говорит:
- Сержант Белозеров, бегом марш к начальнику штаба. И доложите подполковнику Феоктистову, что я объявил Вам трое суток ареста!
- Есть, товарищ майор! – кричит Белозеров и бегом мчится к зданию, где располагается штаб.
Как шелудивый кот, Саня скребется в дверь к начальнику и, получив разрешение, входит в кабинет.
- Что тебе, Белозеров? — спрашивает «шеф».
Шеф – подполковник Феоктистов, еще достаточно молодой мужчина, небольшого роста, немного полноватый. Своё округлившееся «брюшко» он старательно затягивает в широкий офицерский ремень. Если внимательно приглядеться, то в его облике можно найти большое сходство с бывшим императором Франции Наполеоном Бонапартом.
Это сходство быстро подметили все военнослужащие и «за глаза» называли подполковника «Бонапартом» или просто «Наполеоном».
Узнав об этом, «шеф» иногда спрашивал Белозерова, что, мол, он действительно похож на Наполеона? Подходил к зеркалу и, вскинув голову, закладывал пальцы правой руки между пуговиц мундира. Впоследствии этот жест вошел в привычку, и шеф ходил так постоянно, не обращая внимания на «хи-хи» за его спиной…
- Товарищ подполковник! Тут такое дело – Саня топчется с ноги на ногу.
- Короче, Александр! Не топчись, как кот на мягком одеяле. Мне некогда, готовлюсь к московской комиссии. Кстати, ты мне через полчаса будешь нужен, пойдем по караулам. Надо всё привести в порядок, чтобы «ни сучка, ни задоринки», будут проверять караульную службу. Ну, что у тебя?
Белозеров вкратце рассказал о случившемся и доложил по форме, что комбат объявил ему трое суток ареста.
- Какие трое суток? Комиссия на носу. Пошел вон! И комбата своего прихвати туда же. Бегом, марш! Выполнять! – крикнул начштаба.
Белозеров, пятясь, выскочил из кабинета начальника штаба и сразу наткнулся на «Масла», который решил проследить, пойдет Белозеров докладывать, или нет.
- Ну, что? Доложил? – спросил Маслов.
- Так, точно! Доложил! – сказал Саня, вытянувшись по стойке «смирно».
- Ну, и?
- Да, как бы сказать, товарищ майор, помягче… – помялся Белозеров – В общем, нас с Вами послали в «одно место»!
- Что?!!! – прорычал Маслов и без стука вломился в кабинет «шефа».
Саня сделал вид, что уходит, но, когда майор скрылся за дверью кабинета, сразу вернулся и приложил к двери ухо.
- Товарищ подполковник! Ваш Белозеров просто обнаглел! – кричал, распаляясь, майор.
- Слава, ну, угомонись. Тебе что, командовать некем?
- Но, он, же распоясался совсем!
- У тебя что, дел нет, заняться нечем? – повысил голос Феоктистов. – Белозеров сейчас исполняет обязанности командира взвода. Взвод отдельный, приравнивается к батальону и подчиняется только мне и командиру полка. На носу московская комиссия и что, Белозеров будет на «губе» сидеть, а нам с тобой отдуваться? Вы же два командира батальонов, ну разберитесь между собой полюбовно. Ну чего ты к нему пристал? У меня от вас уже голова болит. Свободен, Слава!
Услышав последние слова «шефа», Саня бегом бросился по лестнице вниз и закрылся в офицерском туалете.
Только вечером, когда основная масса сотрудников уже ушла домой, ему рассказали в штабе, что «Масёл» бегал по территории части с пистолетом в руке и орал: «Убью засранца! Замордую! Дерьмо жрать заставлю!!!»
Просидев полчаса за закрытой дверью туалета, Саня вернулся на второй этаж штаба, постучал в дверь кабинета «шефа» и, на всякий случай, оглядевшись по сторонам, тихонько зашёл, сделав вид, что ничего не случилось.
- Александр! Пошли по караулам. Надо подготовиться к комиссии. Будешь фиксировать все недостатки, а я потом дам команду, чтобы их устранили.
Они с подполковником обошли всю территорию части. По пути начштаба давал необходимые указания:
- Здесь новые доски пусть прибьют к забору. Здесь надо поменять колючую проволоку. Эти бочки убрать к ядреной бабушке. Тут пусть обновят огнетушители, и караульную будку покрасят. Так, а здесь у нас склад артвооружений? Значит, по инструкции должна быть караульная вышка, а под ней окоп полного профиля.
- Так точно! – ответил Саня. — Вышка присутствует, а окопа никогда не было.
Караульная вышка действительно была и стояла она на огромной гранитной плите самого, что ни есть, естественного происхождения.
Шеф обошел вышку, потоптался по снегу, прикрывающему плиту, и сказал:
- К утру, чтобы был окоп полного профиля! Твой взвод займется. Утром доложишь об исполнении.
Белозеров хотел было возразить шефу, что задание невыполнимо, что здесь не то что вырыть окоп, даже взорвать эту плиту невозможно, но поток его мыслей подполковник прервал одной фразой:
- Доложишь о выполнении — всему личному составу на три дня увольнение в город, в обход Устава! Как меня понял? Всем увольнение, всем…
Мысль о трех днях увольнения помутила рассудок, и Саня бодро ответил: — Так точно, товарищ подполковник! Сделаем, не жалея ни сил, ни здоровья! Не подведем! Разрешите выполнять!
- Утром жду с докладом. Всем скажи, чтобы при необходимости содействовали в выполнении задачи. Это мой приказ! Выполняй!
Вернувшись в роту, Саня собрал и построил свой «дикий» взвод и, медленно расхаживая перед строем солдат, озвучил поставленную перед ними задачу:
- Итак, товарищи бойцы! Перед караульной вышкой, возле склада артвооружений, необходимо выкопать окоп полного профиля, как положено по Уставу. И утром доложить руководству части об исполнении.
- Но там же, товарищ сержант, гранитная плита, её же надо отбойными молотками месяц долбить и то не факт, что получится.
Белозеров сделал страшное лицо и заорал:
- Что? Молчать!!! Разговорчики в строю! Кто разрешил? – и, видя изумленные лица солдат, уже нормальным голосом, добавил. – Что? Подумали, что у сержанта «крыша поехала»? Да, бойцы? Ладно, вольно, можно расслабиться и покурить. Пойдем в курилку, всё обсудим!
Закурив сигарету, Саня распределил бойцов, дав каждому конкретное задание:
- Вы двое за лопатами и песком. Вы — за ведрами и ломами, и организуйте воду. Ты, Новак, организуй доставку к вышке бетонных плит, которые лежат в автопарке, неизвестно зачем туда привезенные и неизвестно для каких целей. Если будут лишние вопросы, скажи, что это приказ начальника штаба, будут упрямиться — отправляй всех ко мне! Как поняли? Приём! Выполнять, быстро!
Солдаты разбежались выполнять приказ и, через пятнадцать минут, уже стояли у караульной вышки. Снега в этот год насыпало много и ребята без труда вырыли и сформировали в снегу окоп «полного профиля». Потом это сооружение облили водой, а когда она замерзла, засыпали песком. Процедуру обливания водой и засыпания песком, для верности, повторили несколько раз. После окончательного «оледенения» дно и стенки окопа немного аккуратно подолбили ломами, чтобы остались следы «непомерного труда». Сверху уложили бетонные плиты и организовали ячейки для стрельбы, которые обложили досками, чтобы «не рикошетили пули». Через час работа была закончена.
Вернувшись в роту, Белозеров проинструктировал дежурного, чтобы его взвод не поднимали по команде: «Подъем», а потом принесли им всем еду из столовой прямо в казарму, объяснив интересующимся, что люди работали всю ночь по приказу начштаба.
Утром в казарму зашел «шеф» и, выслушав объяснения дежурного по роте, дал команду «Белозеровских» не будить. Часам к десяти, когда уже надоело лежать в койке, Саня пришел к начштабу и сонным голосом доложил:
- Товарищ подполковник, Ваше приказание выполнено! Окоп полного профиля у караульной вышки сооружен. Люди работали всю ночь, теперь отдыхают! Сделали всё, что могли! — Знаю, видел. Отличный окоп! Трудно было?
- Да мы люди привычные, жду Ваших дальнейших распоряжений!- бойко отрапортовал Белозеров.
- Я свои обещания держу, – сказал шеф, вручая Сане пачку увольнительных листов.- Заполни сам, моя подпись и печать есть. Если спросят, почему увольнение в будние дни, скажи — приказ начальника штаба! Гуляйте! Молодцы!
«Молодцы» гуляли три дня.
И всё бы было хорошо, если бы не наступила весна! Случается такое иногда в природе, ну примерно так раз в год. И случилась долгая оттепель, после которой окоп банально, не испросив ни у кого разрешения, … растаял!
Когда Белозеров, в очередной раз, пошел с начальником штаба по караулам, то многие сослуживцы могли увидеть, как «Наполеон», заложив правую руку за борт шинели в позе своего великого двойника, тупо смотрел на бетонные плиты, лежавшие на гранитной сопке, да горки песка, обозначавшие место бывшего «окопа полного профиля».
Потом его лицо стало цвета спелой свеклы и, набирая обороты, и разгоняя густые облака над территорией части, в небо понеслась «ненормативная лексика», продолжавшаяся минут пятнадцать. А Белозеров, сняв ремень, отправился на местную гауптвахту, сидеть трое суток в одиночной камере, которую называли «камера смертников».
Гарнизонная гауптвахта, представляла собой небольшое помещение, разделенное на несколько камер для солдат и сержантов и, отдельно, для офицеров и прапорщиков. Вся территория гауптвахты была огорожена высоким забором, за которым был плац для проведения строевых занятий, в целях воспитания «заключенных» и наставления их на путь истинный.
Это была солдатская «тюрьма», но иногда из других гарнизонов привозили и матросов. За отсидку матросов платили краской и спиртом, поэтому начальник гауптвахты, майор Сидоренко, был самым уважаемым в гарнизоне человеком, у которого всегда можно было добыть необходимое количество краски для нужд части. Про спирт история умалчивает.
Была также одна одиночная камера, в которую сажали особо опасных преступников. К ним и был отнесен Белозеров по приказу начштаба после истории с окопом.
Майор Сидоренко был худой высокий мужик с черными усами, как со старинной картины. В мирной жизни это был человек безобидный, но с болячкой – язвой желудка. Язва эта грызла его изнутри, а он вымещал свою боль на подчиненных и сидельцах гауптвахты. Порядки в этой тюрьме были просто драконовские, если не сказать хуже. Гестапо отдыхает!
День начинался примерно так. В шесть утра подъем. После построения «зэков» на тюремном плацу, выходил майор Сидоренко, которому отдавали рапорт. Начиналась перекличка. После этого майор задавал, какой-нибудь безобидный вопрос. Что он мог спросить, нельзя было угадать никогда, потому что всякий раз вопросы были совершенно разные. Ну, где-то так:
- Доблестные связисты есть? – кричал майор.
- Так точно, товарищ майор! Есть! – всегда кто-то из вновь прибывших попадался на эту «удочку», думая, что можно будет получить послабление режима или просто провести день в тепле, ремонтируя какой-нибудь старенький обшарпанный радиоприёмник.
- Выйти из строя! – командовал Сидоренко.
А когда гордый связист выходил, свысока глядя на остальных «зеков» звучало:
- На самые грязные работы засранца! В гальюн его, и чтобы очко потом блестело как кошачьи радости! Зубной щеткой пусть его драит, без всякой химии! Я лично буду проверять и чтобы не единого пятнышка!
- За что, товарищ майор? – недоумевал «засранец».
- За то, что позоришь эти уважаемые войска! А за вопрос без моего разрешения, дополнительно ещё одни сутки ареста!!!
Счастливчик отправлялся чистить местный туалет, а у всех остальных повышалось настроение. Всё-таки им хоть чуть-чуть, но было лучше, чем «засранцу».
Хотя и началась весна, на улице ещё лежал снег, и было очень холодно. Печи, расположенные в помещении гауптвахты, топились строго по расписанию. Расписание висело, в виде таблички, на каждой печи. Выглядело оно примерно так:
Первая топка: с 6.00 до 8.00
Вторая топка: с 12.00 до 14.00
Третья топка: с 18.00 до 20.00
За эти положенные по расписанию два часа на топку нужно было успеть принести дров, наколоть их, уложить в печь, разжечь, дать погореть и затем… залить водой. Всё в строго отведенное время. Короче, стоило поленьям разгореться, а их уже пора было заливать. Так что ничего, кроме дыма, эти печки не давали.
В камерах были только деревянные лежаки, как на пляже, под названием «арестантские нары», или сокращенно «АНы».
В то время самолеты типа «АН-24» были очень популярны, поэтому все арестованные, которым приходилось спать на «АНах» назывались летчиками, независимо от рода их войск.
Камера — одиночка, куда попал Саня, представляла собой помещение два на два метра в длину и ширину и три метра в высоту. Под самым потолком было небольшое зарешеченное окно без стекла и в него жутко дул холодный ветер. На ночь выдавали табурет, на котором можно было прикорнуть до утра. Утром табурет забирали и, чтобы согреться, приходилось «мерить» камеру постоянными шагами. Раз, два, три, поворот, раз, два, три, поворот!
Саня шагает по камере, а в голову лезут стихи Маяковского, которые он тут же переделывает в соответствии с обстановкой:
— Под старою телегою солдатики сидят, а вместо гауптвахты здесь будет город-сад! Нет, лучше так. На арестантских нарах солдатики лежат, а лучше бы на пляже, среди раздетых баб, ну… и конечно пусть будет город-сад!
Чушь какая, но вроде стало как-то теплей.
Воды лучше было пить поменьше, так как выводили в туалет из одиночки весьма неохотно — считали, что сидят там одни убийцы! Чтобы выйти в туалет, надо было позвать выводного солдата криком: «Ружьё! Ружьё!», так было принято на «губе».
— Ружьё! Ружьё! Я в туалет хочу! – заорал Белозеров и отошел к дальней стене, ожидая пока откроется маленькое окошко в двери камеры.
В окошке появилось круглое румяное лицо:
— Ну, чё тебе, убивец?
— Я не убивец, я такой же сержант, как и ты, и я хочу в туалет!
— А больше ты ничего не хочешь?
— Я сейчас помочусь в камере, а ты потом будешь объяснять начальнику «губы» кто здесь у «убивца» будет убирать. Не боишься отправиться в соседнюю камеру? А?
Посадить в камеру «выводного» было действительно достаточно просто. Если последний был человек-дерьмо, жестоко обращался с содержащимися на «губе», и его хотели проучить, то для начала выбирали из числа арестантов «водящего», выбрасывая жребий на пальцах. Затем, при общем построении, когда начальник губы осматривал и учил «уму-разуму» нарушивших Устав, «водящий» просил у начальника прикурить и доставал из шинели сигарету.
Курить на «губе» было строжайше запрещено, а сигареты изымались ещё при личном досмотре, доставленного на «отсидку». Но, естественно, найти можно было не всё! После этого «водящий» получал дополнительный срок, а «выводного», сняв с него ремень и отобрав оружие, сажали в камеру. Ну, а уж там были разборки «по существу вопроса». Поэтому солдаты, которые охраняли арестантов, обычно вели себя достаточно корректно.
— Ну, идем или как? — опять спросил Белозеров. – И нечего на меня так влюблено глядеть. Я не девочка и не зеркало. Или ты решил, что попал в Эрмитаж? Я чё похож на картину «Не ждали»?
— Кого не ждали? Эрмитаж? – недоуменно спросило румяное лицо.
— Ну, не тебя это точно.
— Ладно, выходи, лицом к стене, руки за спину! Держаться правой стороны коридора, бегом марш!
Белозеров побежал к туалету, на ходу расстегивая штаны. Кабинок в туалете не было, в центре помещения стояли только два унитаза, каждый из которых был обложен со всех сторон кирпичами, чтобы можно было взобраться на него, как на трон. В зад Сане сразу больно уперся штык от карабина сопровождающего его сержанта — «выводного».
— Ты чего делаешь, больно ведь, убери штык! – наигранно завизжал Саня.
— Давай, давай! Быстрее опорожнишься, убивец! – сказал выводной, продолжая держать под прицелом Санину задницу.
— Я тебе уже говорил, никакой я не «убивец».
— Знаю я, кого в одиночные камеры сажают! — сказал сержант, продолжая «охранять» бесценное заднее место Белозерова. – Одних только убивцев. Шевелись, давай, тут тебе не Ермитаж.
— Ну, убивец, так убивец, – бормотал Саня, шагая назад в камеру, поняв, что спорить с «выводным» не имеет никакого смысла.
Холодно, и время тянется как резиновое. Раз, два, три, поворот. Раз, два, три, поворот. Белозеров ходит по узкой камере-пеналу, чтобы хоть как-то согреться. А еще жутко хочется есть. После того, что здесь давали сегодня на обед, еда в солдатской столовой кажется приготовленной в перворазрядном ресторане. Белозеров попытался вспомнить, что он ел за обедом, но так и не смог. Помнил только, что всё было ужасно холодное и что всё это надо было обязательно съесть. Иначе в ледяной камере не согреться никогда и можно замерзнуть насмерть!
Сейчас Саня согласился бы съесть даже ту квашеную капусту, от одних только воспоминаний, о которой его тошнило после первого наряда на кухню. Тогда его сначала поставили в группу, которая получала на складах продукты…
Пожилой прапорщик подвел Белозерова к огромной бочке с квашеной капустой, в которую он влез по лестнице прямо в сапогах, предварительно бросив вниз несколько алюминиевых бачков. Наполнив их капустой, он передал бачки наверх Белозерову. Когда Саня с другими солдатами тащил капусту на кухню, он спросил прапорщика:
— Товарищ прапорщик! Как же эту капусту есть, Вы же прямо в сапогах в бочку залезали?
— Ничего, сынки, сожрете. Всё равно капуста такая переквашенная, что её, чтобы есть, ещё надо целый час промывать под проточной водой. Так что будет она стерильная, что твой бинт, а ещё зальют её постным маслицем, да с лучком прошлогодним. Объедение, да и только. Ну, стошнит один раз, а потом, с голодухи, пойдет она как по маслу! Ещё добавки просить будете. Всем понятно? Не слышу?
- Так точно! – буркнули все хором и, молча, поплелись в сторону кухни.
Дальше было интереснее. День был воскресный, и в этот день варили «кофе» с молоком. Повар вскрыл металлические банки со сгущенным молоком, обмазанные сверху густой технической смазкой, типа солидола, чтобы не ржавели от длительного хранения в сырых помещениях склада. После этого банки вместе с приклеенными к ним этикетками перекочевали в большой электрический котёл, где были залиты водой и доведены до кипения.
Потом повар долго мешал их большим деревянным веслом. Когда эта процедура была закончена, пустые, чисто вымытые банки из-под «сгушенки» и бумажные этикетки от них были выловлены из котла ситом на длинной деревянной ручке. Затем в котел был засыпан «ароматный кофе». На пачке, из которой насыпался «кофе», Саня прочитал:
- Кофейный овсяный напиток «Кубань».
Причем, слово «овсяный» было написано очень мелким шрифтом, вероятно, чтобы не расстраивать читающих этикетку любителей этого экзотического напитка.
Переваривая в голове всё увиденное утром, во время наступившего обеда, Белозеров честно пытался запихнуть в себя недоваренные макароны, но они, ни в какую не хотели жить в Санином организме. После этого наряда на кухню Белозеров не ел три дня. Только немного хлеба. Потом, конечно, голод, который «не тетка», взял свое и Белозеровский организм со словами: «Спасибо товарищ Сталин, за наше счастливое детство!», стал принимать в себя всё, даже недоваренные гвозди и мелко нарезанные солдатские ремни.
А за поговорку: «Пусть эту кашу медведь ест. У него желудок кожаный», можно было и в морду получить. Ишь ты, медведь, самим каши мало!
Есть хотелось всегда, и ребята втихомолку воровали со столов недоеденный хлеб и прятали его по карманам, чтобы съесть после отбоя в кровати или запершись в кабинке туалета.
Продолжалось это недолго, кого-то поймали за этим занятием, и всем дали команду зашить наглухо все карманы на одежде.
Помня «уроки прошлого» Белозеров не давал команды своим подчиненным, чтобы они зашивали карманы. Он просто останавливал взвод возле входа в казарму и заставлял добровольно предъявить все содержимое карманов на досмотр. Съестное разрешалось съесть на месте, только после этого все заходили в помещение казармы. Иначе было нельзя, могли одолеть тараканы, а так же мышки, крыски и другие «забавные животные», которые в достаточном количестве водились на местном свинарнике…
— Да! Капустки бы сейчас прошлогодней, с душком и засохшим хлебушком, да с машинным маслицем! – помечтал Белозеров и, сунув руку в карман шинели, извлек оттуда небольшую хлебную корочку, припрятанную им ещё в обед.
Поднеся её к носу, он глубоко втянул ноздрями воздух. От хлебного запаха закружилась голова и Саня, чтобы не упасть сел на корточки, прислонившись спиной к холодной каменной стене.
— Нельзя, – сказал он себе, — это Серому, скоро придёт мой маленький, наглый брат. Сейчас его время наступает. Саня посмотрел на часы.
С маленьким братом он познакомился в свой первый день пребывания на гауптвахте. Ближе к ночи в углу камеры возле табурета что-то зашуршало, и в полоску света на самую середину вышел… небольшой серый мышонок. Нисколько не боясь, он с любопытством уставился на «сидельца», как бы вопрошая: «А ты кто такой? И чего здесь делаешь? Это моя территория».
Белозеров замер, чтобы его не спугнуть. Так они и просидели минут десять. Потом мышонок, совсем осмелев, начал бегать по камере и подбирать мелкие крошки от хлеба, упавшие во время еды на пол. Побегав еще минут десять, он подбежал к своей норе, обернулся на прощание, и как бы спрашивая: «Точно больше ничего нет?», блеснул черными глазками на хитрой усатой мордочке и скрылся в темноте.
На другой день Саня «заначил» небольшой кусочек хлеба и вечером с мышонком они уже были друзья, «проболтав» часа полтора. Сегодня он решил попробовать покормить мышонка с руки и тихо сидел на корточках в ожидании прихода своего маленького друга.
— Да. Я-то выйду отсюда через день, а ты брат будешь сидеть в этой тюрьме до самого дембеля. Бедолага. Правда, где родился там и Родина. Не всем же на Багамах жить,
– бормотал Белозеров, прикрыв глаза и сунув замерзший нос в воротник шинели.
— Ничего хвостатый, мы их всех переживем и будем с тобой знаменитые на весь мир. Не веришь? – Саня наклонил голову и заглянул в темную нору. – Мне ребята рассказывали, что в Корзуново, есть такое место, где летчики базируются, служил первый в мире космонавт – Юрий Алексеевич Гагарин. Спросишь: «Ну и что?». А то. Он тоже был, оказывается не самый примерный в мире солдат. И тоже неоднократно сидел на местной гауптвахте. Вот так.
Там даже в камере, где он сидел, была надпись: «Здесь сидел Гагарин». Надпись конечно закрасили, а после того как Гагарин полетел в космос, не поверишь, восстановили. И теперь в эту камеру сажают только по большому блату, ну чтобы тебе было понятно, то по знакомству. И только отличников боевой и политической подготовки. Вот так, брат! А поскольку я отличник боевой и политической подготовки, то я обязательно полечу в космос. Ну и естественно возьму тебя, или кого-то из твоих родственников. Ты только им всё расскажи, что я тебе говорил. А сейчас давай оставим в этой камере надпись: «Здесь сидел Саня».
Белозеров встал и звездочкой от пилотки нацарапал на стене: «Здесь сидел Саня», он хотел ещё приписать фамилию, но немного подумав, зачеркнул и всё написанное ранее.
— Нет, Серый, не будем торопить события. А то ещё и схлопочем дополнительные трое суток ареста. И не быть нам космонавтами. А когда станем космонавтами, вернемся сюда и напишем на всю стену:
«Здесь сидел Белозеров Саня и его друг Серый». И пусть потом историки перероют всю мою биографию, отыскивая моего неизвестного друга по имени Серый!
Белозеров опять сел на корточки и прислонился к стене, поглядывая на нору и держа в руке корочку обалденно пахнущего хлеба. Но мышонок так и не появился.
Вскоре от холодной стены пошли мурашки аж по всему телу. Саня быстро поднялся на ноги и зайчиком запрыгал по камере, пытаясь согреться.
Минут через десять в камеру потянуло дымком. Это водой «тушили» в коридоре печи, после того, как кончилось время, отведенное на их протопку и обогрев помещений. Какой дебил и когда придумал этот ритуал, не знал и не помнил уже никто, но соблюдался он безукоризненно!
В камеру к Белозерову вернули отобранный с утра табурет, на котором он, прислонившись к стене, мог немного вздремнуть до следующего подъема. Он почти задремал, подняв воротник и пытаясь согреться собственным дыханием, когда дверь камеры со страшным лязгом распахнулась, и солдатик-«выводной» прокричал:
— Арестованный, на выход! К начальнику гауптвахты!
Белозеров встал, сунул руку в карман, вытащил хлебную корочку и незаметно бросил её под табурет к мышиной норе. После чего заложил руки за спину и, под команды «выводного»: «Лицом к стене! Налево! Прямо по коридору! Шагом марш! Стоять! Лицом к стене!», постоянно ощущая уткнувшийся ему между лопатками штык карабина, медленно побрел в помещение, которое называлось кабинетом начальника гауптвахты.
Оно почти не отличалось от остальных камер, разве что в нем было немного почище, да стояла деревянная мебель, состоящая из стола, трех стульев, шкафа для бумаг и дивана. На стене висел портрет одного из тогдашних руководителей страны и обязательный портрет Ленина. А еще здесь была своя отдельная печка, в которой жарко горели березовые поленья, от чего становилось очень тепло. А по сравнению с одиночной камерой, даже уютно!
— Товарищ майор, арестованный Белозеров, по Вашему приказанию доставлен! — бодро отрапортовал выводной и, получив разрешение уйти, вышел из «камеры» начальника, закрыв за собой дверь.
— Ну, друг ситный, расскажи, за что же тебя отправили на гарнизонную гауптвахту? А то в сопроводиловке написано: «За обман руководства». Я уже пять лет здесь начальником и впервые встречаю такую формулировку. Обычно же, как пишут: «За отклонение от Уставного требования», что это значит? А это – самовольные отлучки из части, ну и вытекающие от сюда последствия, то бишь, бабы и пьянка. А тут: «За обман руководства». Да еще с направлением именно в одиночную камеру. Ну, я весь внимание!
Чтобы подольше побыть в теплом помещении, Белозеров не торопясь начал рассказывать про шефа-начальника штаба, про московскую комиссию, про вырытый в снегу окоп, который, естественно, растаял, ну и что из этого получилось. Ну, а почему в одиночную камеру, так шеф так и сказал, что в общей камере — это, мол, не наказание. Там компания таких же раздолбаев, как и ты, и какое-никакое, но общение. Кто анекдот расскажет, кто про свои похождения с девчонками. А подумать про жизнь и свое поведение можно только в одиночке. Пять дней это, мол, многовато, а три в самый раз для неокрепшей психики.
Рассказывать в лицах, меняя голоса и интонации, Саня умел, и вволю потешил начальника гауптвахты, который в процессе Саниных россказней от души хохотал и, утерев глаза носовым платком, показал Белозерову на стул, разрешая ему сесть. Саня сел, а майор закрыл дверь на ключ и достал из шкафа банку тушеной говядины и три стакана. Потом открыв ножом банку тушенки, он налил в два стакана немного неразведенного спирта, а в один воды из графина.
— На, выпей немного, а то у тебя в камере «дубак» и кушай тушенку. Но смотри, если хоть одна живая душа узнает про это, ты у меня отсюда год не выйдешь! Тут и похоронят. Ты меня понял?
– сказал майор и посмотрел на Белозерова так, что тот понял, майор не шутит.
— Так точно! – сказал Саня и, выпив немного спирта, запил его водой, налитой в третий стакан. Внутри всё обожгло и в животе сразу появилось ощущение тепла.
— Ну, вот и хорошо! Да ты ешь, ешь! – сказал начальник «губы» уже смягчившимся голосом, пододвинув к Сане банку тушенки. Потом он выпил одним залпом свой спирт и даже не запил его водой, взял только на кончик ножа немного тушенки из банки.
«Силён!» — подумал Саня, округлив глаза, но вслух сказать это, не решился, не зная, как прореагирует на это майор. Уж больно не хотелось ему идти сейчас назад в камеру с ледяными стенами и разбитым окошком.
Они посидели вместе еще полчаса. Белозеров веселил майора анекдотами, которых знал множество. После этого начальник «губы» дал ему время, чтобы выкурить сигарету, полученную в качестве «презента». И, вызвав «ружьё», отправил Саню в камеру. Завтра Белозерова должны были вернуть в строй, так как срок его заключения заканчивался.
Вернувшись в камеру, Саня устроился на табурете и тихо позвал
— Серый, Серый. Пи, пи, пи, пи. Пи…
Никто не отозвался. Ни шороха. Белозеров наклонился и заглянул под табурет. Хлебной корки там уже не было.
— Значит всё-таки приходил дружбан. Жаль не повидались, ну хоть поел немного, и я тоже поел немно…- пробормотал Саня и тихо захрапел…
— Товарищ Председатель Президиума Верховного Совета первый космонавт СССР Белозеров Александр Феликсович к полету готов. – Саня поднял вверх правую руку с мышонком на руке, одетым в маленький оранжевый скафандр, — Второй пилот Серый тоже к полету готов, разрешите выполнять задание Родины. Сделаем всё возможное и невозможное, чтобы советские трудящиеся гордились своей страной. Разрешите выполнять!!!
Полноватый пожилой мужчина, одетый в темно-серое пальто и серую шляпу, отделился от общей толпы провожающих и, пожав Сане массивную перчатку, чмокнул в прозрачный гермошлем мышонка. Потом утерев носовым платком влажные глаза, сказал:
— Ну, с Богом сынки. Даю разрешение на старт, — он ненадолго замолчал и тихо добавил, — Вы там обсмотритесь. Ну, если, что попросите прощения у НЕГО и за нас. – Стыдливо оглянувшись по сторонам, он перекрестил космонавтов. Потом напустив на себя серьезное выражение лица, сказал: «Приступить к выполнению задания Родины!».
Саня, держа Серого на вытянутой руке строевым шагом зашагал по красной ковровой дорожке, ведущей в ракете. Поднявшись по высоким ступенькам, они зашли в лифт и через пару минут с трудом пропихнулись в отверстие на входе в ракету.
Устроившись в кресле Белозеров кожаными ремешками пристегнул Серого к правой ноге и доложил:
— Экипаж к полету готов! Разрешите взлет!
В динамиках зашуршало, и пошел отсчет времени:
— Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Пуск!!!
— Поехали!!! Ешкин кот! – закричал Белозеров.
— Пи, пи, пи. Пипец!!!!!! – закричал мышонок «нечеловеческим» голосом.
Ракета, чихнув три раза, затряслась, застонала и тихо ойкнув, стала отделяться от земли. Что-то тяжелое навалилось на тело Белозерова, и кресло больно ударило по его мягкому месту. Яркие лампочки перед глазами закружились в цветной хоровод. Космонавт, выкатив глаза, оторвал от правой ноги скафандр с мышонком и жутко закричал: «Прощай, Серый!!! Не быть нам космонавтами!!!».
— Подъем, боец!!! На выход, — это были последние слова напутствия с центра управления полетами, которые космонавт Белозеров услышал, перед тем как упасть на пол с табурета, который удачно выбыл из-под него «ружьё»….
Эта ночь пронеслась быстрее остальных. И утром потирая ушибленные места, после неудачного жесткого приземления, Саня в сопровождении знакомого прапорщика из штаба, шагал в родную часть на доклад к шефу, после чего чуть не был возвращен назад на «губу». Космонавта Серого после этого случая в камере «смертников» больше никто и никогда не видел.
Правда говорили, что на Марсе мышь…, то есть жизнь ЕСТЬ!
Ну, по крайней мере, следы похожие на мышиные есть точно…
