Меня часто спрашивают об этом. Знакомые знакомых, офисные бойцы, место увольнительной – кабак, взирают на меня с интересом. Таращатся из-под стёкол очков, забыв расслабить громадные узлы галстуков, сжимают в руках бокалы мохито. Слышь, а как ты стал ментом? Ведь ты совсем не похож на мента, спокойный, тактичный, не злой.
Дети, - думаю я, - милые креативные дети! Откуда вам известно, как он выглядит, настоящий мент? Знаете ли вы, что мой наставник Рома Павлов, мог облачиться в простенькую куртку, сесть в камеру и раскрутить на доверительную беседу матёрого урку, изворотливого коммерса, внешне тупорылого таджикского наркодельца? Любого мог раскрутить прожжённый мент Рома Павлов! Подполковник милиции с внешностью профессора истории.
Нет, не хочу их заморачивать. Ведь в обществе креативных людей принято четко отвечать на вопрос, верно? Поэтому я спокойно вру, загоняя дежурную телегу о продолжении династии. И мне охотно верят. Обмануть современного креативного человека – дело несложное.
Но сегодня я врать не намерен. Передо мной – Вы, внимательный, умный слушатель. И Вам я признаюсь, что облачение в синюю форму никакая не дань семейной традиции. В неё меня одела месть.
….Я не хотел быть ментом в детстве. Кем угодно, дворником, плотником, слесарем, только не ментом. Поздние приходы отца, мамина ругань. Нет, думал я. Ну уж, нет.
- Ты опять пьяный! – кричала на отца мать.
- Лена, ты же понимаешь…Работа…
Глуповато улыбался отец, пожимал плечами.
А Лена не понимала. И я тогда тоже не понимал. Причем тут работа и запах водки? На работе же работают, а не пьют.
Такое происходило раз в неделю, не реже. Я не мог слышать этого, затыкал уши, уходил в свою комнату. Но и там я не мог спрятаться от маминых криков.
Они затихли только в 98-ом. Да, это был 1998 год, я помню. Отец сидел на кухне в зелёной форме, вещмешок между ног.
- Ничего, Лена. Временный отдел, вокруг войска. С местными контакт налажен. Мы их не трогаем, они нас. Всё нормально будет, Лен. Заработаю…
Уезжая, отец подмигнул мне и крепко поцеловал в щёку. Он уезжал в Чечню зарабатывать деньги. В 90-е все были помешаны на деньгах, особенно в нашей подмосковной провинции. И каково было моё удивление, когда я узнал, какие это были деньги. Жалкие, никчемные копейки, которые озлобленные менты годами выбивали через суд.
… Лис возник в моей жизни на следующий день после отцовского отъезда. Он тормознул меня на улице, возле школьной волейбольной коробки.
- Бери, - сказал он, протягивая свою сумку.
Растерявшийся, хлопающий ресницами, я взял её.
- Теперь ты мой раб.
Передо мной, романтичным и добрым мальчиком, всегда уклоняющимся от конфликтов, стоял самый страшный гопник нашей школы. Я не знал, как себя вести с ним. Поговаривали, что он водит дружбу с бандюками, и единственное, что у меня получилось, это пробормотать:
- Я…не раб.
Прозвучало, наверное, крайне неубедительно.
Сплюнув сквозь зубы, Лис подпрыгнул и махнул ногой. Он ударил меня носком кроссовка в подбородок, и я упал, больно ударившись затылком о борт волейбольной коробки. Кровь из носа, слёзы из глаз от дикой обиды, сполз я по борту на землю, утонув в хоровом хохоте, ведь Лис никогда не ходил один. Его постоянно окружали подонки типа него или желавшие стать таковыми. Они смеялись, тыча в меня пальцами. Мои слёзы, сопли и кровь смешили их больше, чем популярные в те годы «Титаны реслинга на ТНТ». Помните такую передачу? На арену выходили огромные американские шкафы и долбили друг-друга почем зря, а озвучивал всё это дело Коля Фоменко. «Посмотрите какой подонок, - шутил экс-басист «Секрета», - подонок из подонков! Просто мразь!».
И Лис, и все они были именно мразью, подонками, а я… На роль титана я явно не тянул. И дело не в том, что их было много, а Лис был старше меня на три года. Просто я не мог ударить человека в лицо.
Они били меня легко. Больше даже не били, а так, куражились, ни синяков, ни царапин. Это позволяло не раскалываться перед мамой, держать всё в себе. Мама, впрочем, и не спрашивала, по уши погруженная в работу. Но когда на свою первую побывку приехал отец и спросил, заглянув в мои глаза: «Как дела, сынок?», я не выдержал и всё ему рассказал, позорно разрыдавшись.
Отец грохнул кулаком по столу. Как есть, в зеленом камуфляже, напялив такую же, цвета «хаки» кепку, пошёл отец со мной, со стволом на боку, скрипя голенищами высоких «гадов». Я впереди, он за мною. Будто бы под конвоем.
Когда Лис приблизился ко мне (он по обыкновению стоял со своим отребьем у волейбольной коробки), отец, явно для него неожиданно, возник из-за моей спины.
- Ты кто? – спросил он.
- Что? – не понял Лис.
Отец схватил его за волосы и резко ударил мордой о колено. Лис завизжал.
- Что Вы делаете?!
- Запомни, - холодно произнёс отец, - ты – никто! Понял? Никто! Повтори!
- Я, - запричитал гопник, - я…я никто…
- Громче!
- Я – никто! – завопил он.
Отец достал из кобуры табельный «макаров», и лисовские ублюдки бросились врассыпную. Он оттащил Лиса в сторону и долго говорил ему что-то, тыча стволом в прыщавую морду. Когда отец убрал пистолет в кобуру, Лис рухнул перед ним на колени. Разговор окончен....
- Запомни, - сказал мне отец, - не нужно никого бояться. Старше, младше, ерунда. Назревает конфликт, бей первым. В лицо обязательно бей, это сразу разоружает.
Он сказал мне о том, что я должен записаться в секцию дзю-до, что у него есть хороший друг, тренер.
- Ты уже большой, - сказал отец, - ты должен уметь защитить себя и маму.
Я пообещал ему, что запишусь в секцию и, конечно же, стану сильным и смелым, чтобы суметь защитить себя и маму. Отец уехал, заверив, что вернётся через полгода.
Я не сдержал своего слова. Уверенный, что Лис никогда больше не подойдёт ко мне, я продолжил заниматься тем, что мне нравилось: читать книжки, смотреть фильмы и резаться в компьютерные игры.
До сих пор не могу простить себе этого. До сих пор мне кажется, что сдержи я тогда своё слово, с отцовским обещанием вышло бы так, как должно.
Телеграмму мы увидели в 1999-ом, после майских праздников. Её принёс пузатый полковник. Вид у него был виноватый.
- Здравствуйте, - сказал полковник, - я из штаба.
В глаза нам с мамой он старался не смотреть. Присел на табурет, отхлебнул из чашки чай и, уставившись в пол, стал сбивчиво и нудно бубнить о Родине, бандитах и террористах.
- У террористов нет национальности, - зачем-то пару раз повторил полковник.
….Отец подорвался на мине. Они ехали втроём в уазике, подорвались и погибли.
Весь мир сопереживал нам, так мне казалось. Соседи предлагали помощь. Сыпались телеграммы от родственников со всех концов страны. От них же приходили денежные переводы. Даже УВД выделило нам какие-то деньги, пообещало зачислить меня в ведомственный ВУЗ. И лишь один человек воспринял эту новость с радостью. Подонок, которого я решил убить.
- Вот оно как получается! – завидев меня, резвился Лис. – Был пацан, и нет пацана! Шамиль Басаев – форева! Аллах Акбар!
Он не бил меня. Видимо, эффект от соприкосновения с отцовским коленом надолго застрял в его памяти. Но этот «Шамиль Басаев», этот «пацан» были обиднее самого сильного пинка. Именно в тот день я твёрдо решил, что стану ментом. Так, понял я, убить будет проще. Задержание, попытка к бегству, мало ли что? Ты убьёшь, и тебе ничего не будет.
….Поступив на первый курс ментовской вышки, я заполучил заветную ксиву. Красная, с золочёными буквами на внешней стороне, она стала для меня чем-то вроде бронежилета и крыльев одновременно. Когда ксива лежала у меня в кармане, я чувствовал, что готов порвать этот мир. Когда ее со мной не было, уверенность исчезала, и я ощущал себя калекой. Словом, становился настоящим ментом.
Я учился в академии. До меня доходили слухи. Лис, в недавнем прошлом участник одной из местных ОПГ, погрузился в буржуазные меха. Да-да, пока Ваш покорный слуга грыз гранит немудреной ментовской науки, Лис с кем-то на пару открыл меховой салон. О чём это могло говорить? О том, что всеми правдами и неправдами я должен был залезть в отдел по борьбе с организованной преступностью. Или в БЭП. Но мне не повезло. Для попадания в БЭП не было ни денег, ни связей. А для противодействия матёрому бандитизму отсутствовал опыт. Так посчитали кадры и бросили меня в угрозыск, на борьбу с наркотой.
Гнев разрывал меня. Барыги и наркоманы, засады и задержания, шприцы, жгуты, горы металлической посуды коричневой изнутри. Всё это делало мою жизнь такой же грязной и беспросветной, растворяя в наркоманском вареве Великую Цель. Мне казалось, что Лис никогда не попадётся мне, нет у меня к нему оперативных подходов, не смогу я взять поддонка по закону и кончить вопреки его. Но это было не так. Три года проведённые в уголовном розыске сделали меня жёстче. Я окончательно превратился в мента. И подготовился к встрече. Ведь мысль, пусть такая раздражающая и паническая, она тоже материальна.
В тот день мы с парнями обкладывали барыгу-таджика. Барыгу звали Назим. Нам нужно было взять из-под него пару наркош, расколоть их и подослать к нему же, на закупку, с нашими краплеными купюрами.
Сделать это было сложно. Барыга жил в сталинском доме, двор коробкой, везде были его глаза. Одни таджики квартировали строго напротив и не отходили от окон, другие мели двор и тоже смотрели за тем, чтобы во дворе не произошло ничего подозрительного. Закручивание ласт наркоману у подъезда грозило полным провалом. При таком раскладе наркотики моментально смываются в унитаз, все вещдоки уничтожаются.
Три дня мы его пасли, этого Назима. И три дня у нас ничего не получалось. Была наколка на конкретных парней, постоянных его покупателей. Мы пробили этих парней, достали фото. Оба героинщики, судимые, наши клиенты. Но все эти три дня они почему-то не появлялись. Пасли подъезд попеременно. Когда была возможность, ходили парами. Сегодня была моя очередь.
Я сидел на скамеечке, поглядывая в сторону его подъезда из-под козырька линялой бейсболки. В одной руке у меня была бутылка пива, другой я обнимал девочку. Девочка была хорошенькая, студентка четвёртого курса, она пришла на практику в уголовный розыск. Начальство посадило её в мой кабинет, и я моментально ввёл девочку в курс дела: объяснил, чем мы занимаемся, показал, как выглядит героин и ближе к восьми вечера трахнул. Естественно, в служебном кабинете.
- Классическая ситуация! – восторженно произнесла девочка, переводя дыхание и застёгивая пуговки своей рубашки.
- Ну, да, - не стал возражать я.
Девочку звали Светой. Сидя на той скамейке, мы выглядели очень даже естественно. Прогуливающие занятия студенты, мать их так. Кто бежит за «Клинским»? Бездельники и тунеядцы. Ворчание проходящих мимо старух было нам только в плюс.
И тут к подъезду Назима подошёл он.
- Ты что? – удивилась Света, когда я встрепенулся и чуть подался вперёд. - Не тот же!
- Тот, милая, - сказал я, - именно – тот.
- Но…фотография…
Я не слышал то, что она говорит. Я внимательно смотрел на Лиса. Сильно похудела эта мразь, ссутулилась, движения стали дергаными. Он явно не походил на владельца мехового салона, но это был он. Его ломало.
Запищал домофон. Лис потянул дверь на себя, юркнул в подъезд.
Я убрал руку со Светиного плеча и попросил служебную мобилу.
- Лёша, он не похож ни на того, ни на другого! – заупрямилась она.
Тогда я не выдержал и рявкнул:
- Давай сюда телефон, дура!
Он выскочил из подъезда и, затравленно озираясь, руки в карманах джинсовой куртки, засеменил в сторону арки. «Черная джинсовая куртка, коричневые брюки, синие кроссовки, рыжие волосы. Можно брать!», - быстро набрал я на аппарате и отправил сообщение на нужный номер.
Наши, на двух автомобилях держали под контролем обе арки. Как я уже говорил, брать клиента во дворе означало немедленную нашу расшифровку. Лиса взяли сразу же, как только он выскочил из арки на улицу. С чеком героина в кармане куртки. На всякий случай, в карман брюк пихнули ещё.
…Когда мы приехали в отдел и отправили его в камеру, шеф предложил бросить жребий. Раскалывать Лиса выпало мне.
- Справишься, - сказал шеф, - его давно уже ломает. Поплывёт, никуда не денется.
Я знал, что поплывёт, что после двух-трёх часов сидения он сам напросится на беседу, застучит кулаками в дверь. Мои коллеги ушли, девочку я отправил домой, невзирая на возражения (ни разу не присутствовала на допросе!), а сам сел у окна и закурил.
Главное, чтобы мой страх не передал привет из прошлого, - подумал я, настроил себя на нужный лад и решительно снял трубку внутреннего телефона.
Лиса подняли ко мне, он сел на стул в углу кабинета, сжался, плечи его тряслись.
- Привет, - сказал я ему, - узнаёшь меня?
- Узнаю, - еле слышно ответил он.
- Как же ты дошел до такой жизни, Лис? Я слышал, у тебя был меховой салон, верно?
- Верно, - согласился он отрешённо, - был. С бабой просто спутался. Торчала она. И я с ней заторчал…
Я швырнул ему пачку сигарет, как собаке швыряют кость. Не поймав (трудно ловить в наручниках), Лис поднял пачку с пола, преданно взглянув на меня. Да, он сильно изменился. Рыжий, всегда с хитрым прищуром, из-за чего ему и дали его погоняло, он уже не был похож на лису. Больше походил на собаку, забитую рыжую болонку, изгнанную хозяевами из дома, потерявшуюся в незнакомой бродячей жизни.
- Ты помнишь, как хотел сделать из меня раба, Лис?
Лис втянул голову в плечи, прикурил от моей зажигалки.
- Сейчас всё изменилось, верно?
- Верно, - согласился он, - я теперь стал твоим рабом. И я сделаю всё, что нужно тебе и твоим ментам. При одном условии…
- Рабы не выдвигают условий.
- Да, - кивнул он, - конечно. Я не то сказал…Просьба. Одна маленькая просьба, Лёш…
Просьбу можно было и не озвучивать. Доза. Дать ему дозу. За неё он готов стать Джеймсом Бондом, служить верой и правдой органам внутренних дел, вынюхивая и сливая.
- Ты давно знаешь Назима?
- Давно.
- У него берёшь?
- Последнее время у него, да.
Я протянул ему лист бумаги, дал авторучку и стал диктовать. Он писал быстро, не переспрашивая, повествуя о том, что ему, Денису Евгеньевичу Соколову известен таджик Назим. Таджик Назим распространяет героин. И он, Денис Евгеньевич Соколов, горит желанием изобличить его, принять участие в проведении ОРМ «Проверочная закупка».
Я сидел на краю стола, диктовал текст и изучал изъятые у него вещи. Блокнот. Мобильник. Связка ключей. Упакованный в полиэтилен шприц. Бумажник из хорошей кожи, шибко потертый бумажник. Мятый автобусный билет лежит в бумажнике, мелочь, фотография. С глянцевого прямоугольника размера 3х4 смотрела на меня девочка. Маленькая такая девочка, лет четырёх-пяти, бантики, улыбается.
- Это кто, Лис?
- Надя, - ответил он, оторвавшись от бумаги.
- Дочь твоя?
- Нет. Её. Привязался я к ней просто, люблю
- Такой зверь как ты способен кого-то любить?
Лис опустил взгляд и тяжело вздохнул.
- На хрена Вы колитесь тогда? Это же всё на её глазах происходит. О какой любви ты можешь говорить, Лис?
И тут у этого подонка дрогнул подбородок. Представляете? Эта мразь чуть не пустила слезу!
Он сказал, что они собираются бросать это дело. Что сожительница уже перекумарилась, и скоро перекумарится он. А кололись они всегда в другой комнате, и Надя ничего не видела.
Мне, менту, не впервой приходилось слушать эти наркоманские бредни. О, как часто я бывал в квартирах у таких типов! И видел этих, решивших «завязать», полулежащих в креслах, невменяемых. Валяются на полу и журнальном столике наркоманские приблуды, дымятся окурки в пепельнице. И ходит по комнате маленькая девочка. Подходит девочка к маме, дёргает за руку.
- Мама!
А мама приоткрывает глаза, улыбается лениво и мычит что-то невразумительное. Мама недавно укололась. Тепло пошло по всему её телу. Мама отъехала…
Мне стало жаль его. Убогое, - подумал я, - никчемное существо. Ты получил такой плевок судьбы, что уже не утереться. Или подыхать или как-то выкарабкиваться из всего этого. Что тогда случилось со мной? Не знаю. Вы будете смеяться, наверное, но я в тот миг почувствовал себя едва не святым. Я захотел помочь ему. Да, помочь. Дошло до меня, что месть моя неактуальна, некому уже мстить, некого убивать. Отец мой, ведь он никогда не был злым человеком, он бы поддержал меня, обязательно поддержал…
Лис написал всё, что я продиктовал. Я пообещал ему: после того, как возьмём Назима, и над ним состоится суд, его, Лиса, мы дергать не станем. Если он боится мести со стороны барыги или дурной молвы, я помогу ему, выведу на суд под псевдонимом. И – нарколог. Конечно же нарколог. Я сведу его с нормальным специалистом, не шарлатаном. Если, конечно у него, у Лиса действительно есть желание «завязать».
- У тебя же такая дочь, Лис, - сказал я, - как ты можешь портить ей жизнь?
Он сказал, что согласен на всё. Что придет завтра, мы позвоним Назиму и забьём стрелку. И, да, он настроен решительно, начнёт прямо сейчас, будет делать «лесенку», уменьшать дозу. Только было бы с чего уменьшать…
Я отдал ему пару «чеков» героина.
Уйдя, Лис оставил пачку сигарет на столе. В окно я увидел, как он вышел на крыльцо и обратился к дымящему постовому. Тот улыбнулся и протянул ему сигарету. Лис кивнул и улыбнулся в ответ. Но как-то гадко улыбнулся, как в тот самый день, когда впервые меня ударил.
Он не пришёл ко мне. И я подумал, что это странно. Какой смысл наркоману обманывать завербовавшего его мента? Где ещё он может поживиться бесплатной наркотой? Я звонил ему домой, но никто не отвечал. Лишь один раз трубку взяла какая-то женщина (видимо его подруга) и громко разрыдалась.
А потом в мой кабинет зашел шеф, протянул сводку происшествий за сутки.
- Возьми, - сказал он, - долбоёб!
Красным маркером был выделен текст о том, что Лис (Денис Евгеньевич Соколов) умер от передозировки. Лис умер от передозировки героином, который ему дал я! До Вас дошло, доктор?
То, о чём мечтал мальчик, то ради чего он стал ментом, свершилось! Помимо воли мента! Сам мент уже совсем не хотел этого!
Почему же так происходит, доктор? Почему происходит так, как мы не хотим? Или это проделки каких-то ментовских бесов, которым мы в своё время отдали души? И ничего уже от наших желаний не зависит? Кто объяснит мне это?! Какой на хрен психолог, психиатр или психоаналитик? Никто. Даже Вы, светило психиатрии (или чего там ?) бессильны в этом вопросе… Мусор внутри мусора. Просто так не разгребёшь, тем более – не разберёшься…Простите за лишний шум, доктор. И дайте, пожалуйста, ещё порошка. Того самого. Вчерашнего. Жёлтого. Без него, похоже, уже никак…Спасибо, доктор.
© Палыч С
