Англичанин Павля
– Завтра первое сентября, – сказала мама. – И вот наступила осень, и ты пойдешь уже во второй класс. Ох, как летит время!..
– И по этому случаю, – подхватил папа, – мы сейчас «зарежем» арбуз!
И он взял ножик и взрезал арбуз. Когда он резал, был слышен такой полный, неприятный, красный треск, что у меня прямо спина похолодела от предчувствия. Именно с таким звуком пролетарии в семнадцатом году резали интеллигенцию и дворянство. Именно с таким треском уничтожалась наша история и генофонд. И мои завистливые одноклассники были бы не прочь вновь услышать эти звуки и увидеть на своих руках не арбузный сок, а мою кровь, кровь элиты. И я уже раскрыл рот, чтобы сказать всё это, но тут дверь распахнулась, и в комнату вошел Павля. Мы все страшно обрадовались, потому что он давно уже не был у нас и мы по нем соскучились.
– Ого, кто пришел! – сказал папа. – Сам Павля. Сам Павля-Бородавля!
– Садись с нами, Павлик, арбуз есть, – сказала мама, – Дениска, подвинься.
Я сказал:
– Привет! – и дал ему место рядом с собой.
– Привет! – сказал он и сел.
И мы начали есть и долго ели и молчали. Нам неохота было разговаривать.
А о чем тут разговаривать, когда во рту такая вкуснотища! Когда мама стала убирать корки, папа сказал:
– А ты чего, Павля, так давно не был у нас?
– Да, – сказал я. – Где ты пропадал? Что ты делал?
И тут Павля напыжился, покраснел, поглядел по сторонам и вдруг небрежно так обронил, словно нехотя:
– Что делал, что делал?.. Английский изучал, вот что делал.
Я прямо опешил. Я сразу понял, что я все лето зря прочепушил. С ежами возился, в бейсбол играл, пустяками занимался. А вот Павля, он времени не терял, нет, шалишь, он работал над собой, он повышал свой уровень образования.
И теперь он точно не пропадёт на Манхэттене. Или в Торонто. Или в Лондоне. Где угодно, только подальше от этого ада. Говорят, что из совка теперь выпускают. А даже если и не выпускают, можно танцором стать, как Барышников и попросить политического убежища. Или через финскую границу попробовать. На иностранке жениться. Знание английского языка - одно из самых важнейших вещей для эмиграции. И Павля его выучил, а я нет!
Я сразу почувствовал, что умираю от зависти, а тут еще мама добавила:
– Вот, Дениска, учись. Это тебе не лапта!
Бейсбол - не лапта!
Двадцать лет под кроватью
Никогда я не забуду этот зимний вечер. На дворе было холодно, ветер тянул сильный, прямо резал щеки, как кинжалом, снег вертелся со страшной быстротой. Тоскливо было и скучно, просто выть хотелось от свинцовой советской действительности, от невидимого пресса тоталитаризма, а тут еще папа и мама ушли в кино. И когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня к себе, я тотчас же оделся и помчался к нему. Там было светло и тепло и собралось много народу, конечно, это были маленькие быдлы, недостойные меня, но зато мы играли во все игры. И под конец Аленка вдруг сказала:
– А теперь в прятки! Давайте в прятки!
И мы стали играть в прятки. Это было прекрасно, потому что мы с Мишкой все время подстраивали так, чтобы водить выпадало маленьким: Костику или Аленке, – а сами все время прятались и вообще водили малышей за нос. Возможно, это было немного нехорошо, но не стоило их жалеть - было ясно в какое невежественное и тупое большинство они вырастут, маленькие биороботы.
Водить выпало Костику, он отвернулся к стене и стал громко выкрикивать:
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!
Тут все брызнули в разные стороны, кто куда, чтобы прятаться, а я заметался по коридору туда-сюда, как подстреленный заяц И тут в самое нужное время я увидел раскрытую дверь и вскочил в нее.
Это была какая-то комната, и в ней на самом видном месте, у стены, стояла кровать, высокая и широкая, так что я моментально нырнул под эту кровать. Там был приятный полумрак и лежало довольно много вещей, и я стал сейчас же их рассматривать. Во-первых, под этой кроватью было очень много туфель разных фасонов, но все довольно старые, а еще стоял плоский деревянный чемодан, а на чемодане стояло алюминиевое корыто вверх тормашками, и я устроился очень удобно: голову на корыто, чемодан под поясницей – очень ловко и уютно. Я рассматривал разные тапочки и шлепанцы и всё время думал, как это здорово я спрятался и как всё это символично. Я затерялся среди предметов убогой совковой действительности, но при этом я оставался царём. Ты царь - живи один. Это было моё интеллектуальное убежище, моя внутренняя эмиграция - маленькие быдлы искали меня, источая темноту и ненависть, но я скукоживал их под кроватью ярким светом своего разума. Я был по-настоящему свободен и мог бы просидеть там ещё хоть двадцать лет.
Красный шарик в синем небе
Вдруг наша дверь распахнулась, и Аленка закричала из коридора:
— В большом магазине весенний базар!
Она ужасно громко кричала, и глаза у нее были круглые, как кнопки, и отчаянные. Я сначала подумал, что кого-нибудь зарезали, как это принято среди черни. А она снова набрала воздух и давай:
— Бежим, Дениска! Скорее! Там квас шипучий! Музыка играет! Бежим!
Кричит, как будто случился пожар - оно и понятно. Эпоха полуголодного дефицита вконец оскотинила народ - люди радовались даже такой мелочи, как квас и музыка, потому что всё остальное было под запретом.
И я от этого тоже как-то заволновался, и у меня стало щекотно под ложечкой, и я заторопился и выскочил из комнаты.
Мы взялись с Аленкой за руки и побежали как сумасшедшие в большой магазин.
У меня были деньги на завтрак, и мы поэтому с Аленкой выпили по две большие кружки кваса, и у Аленки живот сразу стал как футбольный мяч, а у меня все время шибало в нос и кололо в носу иголочками. Я хлебал эту посконную жижу и с грустью думал о своих сверстниках в штатах, наслаждающихся кока-колой и поэзией Бродского.
Мы захотели домой и выбежали на улицу. У самого входа стояла женщина и продавала воздушные шарики.
Аленка, как только увидела эту женщину, остановилась как вкопанная. Она сказала:
— Ой! Я хочу шарик!
Совки привыкли к халяве. А я сказал:
— Хорошо бы, да денег нету.
А Аленка:
— У меня есть одна денежка.
— Покажи.
Она достала из кармана.
Я сказал:
— Ого! Десять копеек. Тетенька, дайте ей шарик!
Продавщица улыбнулась:
— Вам какой? Красный, синий, голубой?
Аленка взяла красный. И мы пошли. И вдруг Аленка говорит:
— Хочешь поносить?
И протянула мне ниточку. Я взял. И сразу как взял, ощутил, что я стал похож на какого-то отвратительного красного знаменосца. Я вспомнил сколько мерзостей творилось под красным флагом. Вспомнил дегенеративные лица рабочих, идущих под красными стягами на первомайской демонстрации. Мне стало стыдно и я отпустил ниточку. Шарик сначала даже не отлетел от меня, - не так-то просто избавиться от удушливой красной заразы, но потом рванулся и взлетел выше фонаря.
Аленка за голову схватилась:
— Ой, зачем, держи!..
И стала подпрыгивать, как будто могла допрыгнуть до шарика, но увидела, что не может, и заплакала:
— Зачем ты его упустил?..
Но я ей ничего не ответил. Я смотрел вверх на шарик. Он летел кверху плавно и спокойно, как будто предчувствуя судьбу советского союза.
И я стоял, задрав голову, и смотрел, и Аленка тоже, и многие взрослые остановились и тоже позадирали головы — посмотреть, как летит шарик, а он все летел и уменьшался.
Мы пошли домой и молчали, и всю дорогу я думал, как всё вокруг паскудно, и все одинаково убого одетые и подавленные, и машины уродливые, и милиционер в белых перчатках, под которыми руки в крови, а в чистое, синее-синее небо улетает от нас красный шарик - и есть надежда, что эта ужасная страна сгинет, рассыплется, а я стану политологом или даже буду писать правдивые статьи про народ. И еще я думал, как жалко, что я не могу это все рассказать Аленке. Я не сумею словами, и если бы сумел, все равно Аленке бы это было непонятно, она ведь маленькая и ей кажется, что кругом весна и всё хорошо. Вот она идет рядом со мной, и вся такая притихшая, и слезы еще не совсем просохли у нее на щеках. Ей небось жаль свой шарик, этот символ мрака и лагерей.
И мы шли так с Аленкой до самого дома и молчали, а возле наших ворот, когда стали прощаться, Аленка сказала:
— Если бы у меня были деньги, я бы купила еще один шарик... чтобы ты его выпустил.
http://ivan-der-yans.livejournal.com/194620.html
