– Владимир, где мои трусы?
Полковник Александр Юрьевич Рогов старается говорить строго, но выглядит откровенно жалко.
– Так вы их… это… утопили вчера… В море… Был шторм, и…
– Лейтенант!.. – от былого панибратства не осталось и следа. – Мои трусы должны быть найдены! И доставлены сюда, в гостиницу! Это не просьба, это приказ. Выполняйте!
«Военнослужащий, получив приказание, отвечает «есть» и затем исполняет его…» – недвусмысленно трактует ситуацию Устав внутренней службы.
«Старичок отправился к морю. Потемнело синее море. Стал он кликать золотую рыбку…» – бормотал я, спускаясь по лестнице.
Полковник медицинской службы Рогов прибыл в гарнизон с годовой инспекторской проверкой и драл меня с девяти утра до шести вечера: и за убывшего в отпуск начмеда, и за прохлаждающегося на учёбе начальника лазарета, ну и за мои собственные упущения. Разрядил обстановку ужин, накрытый в лётной столовой. После двух распитых поллитровок «Столичной» лейтенант и полковник породнились настолько, что отправились купаться. А то, что штормило в тот вечер минимум на пять баллов, так пьяному – море по колено…
От гарнизонной гостиницы до моря – метров двести. Судя по ветру, шторм ещё не утих, шансов отыскать полковничьи трусы у меня практически нет. Однако приказ…
На побережье пусто. Волны цвета кофе с молоком старательно вылизывали пляж. Полкилометра влево и обратно. Ботинки стали мокрыми. Да что ботинки! Брюки почти до колен…
«Приплыла к нему рыбка, спросила…»
А теперь полкилометра вправо. Вряд ли найду, но совесть успокою.
Я стал считать шаги, и когда отсчёт пошёл на третью сотню, увидел в прибое тёмный комок. Промок по самое сокровенное, но вытащил. Они, родимые, – чёрные сатиновые, заботливо заштопанные в промежности… Неужели полковник экономит на такой ерунде?
Обретённые труселя победно трепещут на гостиничном балконе.
– Пойми, Владимир, – добродушно поучает полковник, разливая по стаканам водку. – Ты – молодой, холостой, для тебя потеря трусов – херня: пошёл в военторг и купил новые. А меня моя Клавдия дома сразу спросит: Саня, почему у тебя новые трусы? А старые куда подевал? Может, забыл у кого в командировке? Для семейного человека, Владимир, потеря трусов похлестче потери лица!
По итогам годовой проверки благодарный инспектор полковник Рогов поставил мне «хорошо».
Я уже майор – начальник госпитальной лаборатории, и инспектор у меня московский, въедливый, умный, с гроссмейстерской фамилией Смыслов. Проверяет интеллигентно, без ругани, смотрит, пишет что-то в блокнотик и молчит – день, два, три…
Вызывает меня начальник госпиталя и спрашивает:
– Ну как?
– Молчит, – отвечаю.
– Молчит – это плохо, – задумчиво говорит начальник госпиталя. – Это очень плохо, Володя… Надо его упредить. Завтра пятница? Так вот, я тебя до понедельника отпускаю. Свози его в какое-нибудь экзотическое место – с баней, домашним вином, морем, можно и с девочками, если пожелает. Я тебе потом премию выпишу, покроешь затраты. А теперь срочно нейтрализуй.
И вот мы едем в Байдарскую долину к Данилычу – отставному подводному диверсанту. Байдары – особое место в Крыму: садовая, виноградная благодать, в окружении поросших лесом гор, а через перевал – знаменитый Южный берег… Полковник Смыслов блаженно дремлет на заднем сиденье такси и улыбается.
Бывших диверсантов не бывает. Это я сразу понимаю по тому, как Данилыч с порога берёт быка за рога.
– Добро пожаловать! У нас такой закон: с порога – по кружечке сливяночки!
Сливянка – молодая сливовая настойка – ещё бурлит, с мякотью и приятной дрожжевой отдушкой. Пьется на ура, но потом ощущение такое, что тебе заехали по лбу дубовой скалкой. А кружечки у Данилыча – керамические, литровые. Потом диверсант мне сказал, что выпитый с ходу литр сливянки превращает субъекта в объект и подавляет волю к сопротивлению. Так оно и вышло.
– Ух! – восклицает полковник Смыслов. – Ух, ребята, а хорошо-то как!
У Данилыча и вправду хорошо – красивый домик, безупречно возделанный сад, банька, прямо через перевал – знаменитый на весь мир Форос, но это будет потом, а сейчас нам предстоит опрокинуть по сотке кизилового самогона под бутерброд со смальцем и отправиться в парилку.
Делаем шесть заходов в стоградусное чистилище, в промежутках – ледяное пиво. Ну а потом чистенькие, в хрустящих простынках садимся за стол на открытой веранде – шашлычок из нутрии, балычок из мраморной говядины, запечённый с молодым картофелем свиной почерёвок, малосольные огурчики, салатные помидоры, зелень… И самогон, самогон, самогон – на кизиле, тёрне, зверобое, абрикосовых косточках…
– Ух! – повторяет полковник Смыслов. – Ух, братцы, а хорошо-то как!
Вы полагаете, на десерт у Данилыча был чай с тортиком? Как бы не так! На десерт полагалось опрокинуть ещё по литровой кружке бродящей сливяночки…
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна! – запевает Данилыч. – К нам приехал, к нам приехал пан полковник удало-о-о-ой!
К нашему немалому удивлению полковник Смыслов не вырубился. Напротив, пожелал одеться в форму и зычно скомандовал:
– А теперь – в Форос!
Уж как мы его уговаривали! Данилыч даже влил в инспектора ещё кружечку сливянки, но тот распалился ещё больше.
С изгибы трассы открывался вид на поросший крымской сосной и можжевельником склон. Внизу у самой воды виднелись крыши генсековской резиденции.
– Вот он, объект «Заря»! – воскликнул полковник Смыслов и неожиданно лихо перемахнул через дорожный парапет. – Вперёд!
Мне не оставалось ничего иного, как последовать за москвичом.
Сколько же мы прошли вприпрыжку по сыпучему склону, держась порой за ветви деревьев, пока не возникли перед нами сразу с трёх направлений вежливые, но строгие парни лет тридцати с небольшим?
– Куда путь держите, товарищи офицеры?
– Я – полковник Смыслов из Москвы! – надменно отрапортовал мой гость. – Хочу проинспектировать объект «Заря»!
– А вас кто уполномочил? – насмешливо спросил один из парней, по виду старший.
– Я член инспекции тыла Минобороны! Имею право!
– Так, так, так… – иронично пробормотал старший и обратился ко мне: – Вы, майор, будете из местных? Поясните?
Пришлось кратко пояснить.
– Вы, я вижу, вменяемый, – сочувственно сказал старший. – Так вот, берите вашего инспектора за что угодно и тащите наверх. Мы вас от самого шоссе ведём. И воздайте хвалу Всевышнему, что первой леди нет на объекте. Время пошло!
Нельзя сказать, что полковник Смыслов сдался. Какое-то время он вырывался и кричал, что у него чрезвычайные полномочия и всё такое, что он отразит «это» в акте, что…
Пришлось буквально наорать на инспектора, и он сдался, разве что по пути наверх порвал брюки, а ещё садился, тяжело дышал и хныкал, как ребёнок…
– Легко отделались, – резюмировал Данилыч, выслушав мой рассказ, а дома предложил ещё по кружке сливяночки – за счастливый исход.
Полковник выпил и… упал со стула.
Потом он стоял, упираясь лбом в стену дома, и надрывно блевал в лежавшую у ног собственную фуражку.
Потом мы раздели гостя и уложили в гамак. Осквернённый головной убор Данилыч тщательно отряхнул и выстирал в порошке «Лотос». Помятую зелёную форму он тоже выстирал, заштопал и погладил. Наутро фуражка уменьшилась на два размера и никак не желала налезать на голову инспектора.
– Что, так всё и было? – переспросил поутру за чаем полковник, когда я рассказал ему вчерашнее приключение.
– Так точно! Масштаб – один к одному, – подтвердил я.
Данилыч выразительно кивнул.
Полковник Смыслов сидел молча, проигрывая в уме варианты своей возможной судьбы, если бы первая леди была на объекте, и по мере того, как выступали на лбу крупные капли пота, становилось ясно – до инспектора дошло!
– Ещё сливяночки? – сочувственно прошептал Данилыч.
Полковник судорожно икнул, зажал рот рукой и ломанулся из-за стола в заросли малины.
Потом Данилыч потчевал гостя травяными сборами, парил в баньке и снова потчевал. Потом инспектор спал часов двенадцать. Потом снова пил чаи…
В Севастополь вернулись к вечеру следующего дня. Акт проверки полковник сочинял ночью и увенчал документ оценкой «хорошо». «Отлично» в ту пору москвичи не ставили никому.
Сливяночки с тех пор я лет десять на дух не выносил. Ни плохой, ни хорошей. Потом попробовал хорошего китайского сливового вина. Отпустило…
Начало девяностых. Я уже подполковник. И сам инспектирую российский флотский гарнизон в украинском городе корабелов. Всё вроде бы круто: и номер люкс в гостинице, и круглосуточная машина с водителем, и чрезвычайные полномочия. Но это неспроста: в городе свирепствует холера, три тысячи больных, десятки умерших… Тысячи контактных свозят на территории школ, колледжей и интернатов, охраняемые по периметру милицией, а чтобы «контактные» не разбегались и не бузили, к ним в резервацию непрерывно заводят кислое столовое вино в квасных и молочных бочках. Мужики и бабы напиваются и спят вповалку под деревьями. Заодно и профилактика смертельного недуга.
Холерный вибрион кишмя кишит в реке и солоноватой воде лимана, проникает в городской водопровод через многочисленные канализационные свищи.
Моя задача – предотвратить занос инфекции на корабли и в части гарнизона, подготовить маленький местный госпиталь к работе в чрезвычайном режиме. Сход на берег морякам запрещён, вода в цистернах постоянно хлорируется, госпиталь к развёртыванию готов. Но такое чувство, будто сижу на пороховой бочке с тлеющим фитилём. Мои чрезвычайные полномочия – не более чем бумеранг. Если инфекция полыхнёт в гарнизоне, с меня не только снимут погоны, не только уволят со службы. Могут отдать под суд, а там и небо в клеточку. Постепенно дошло: я был не инспектором и даже не высококлассным спецом, призванным спасти ситуацию. Я был высокопоставленным козлом отпущения.
На третьи сутки чрезвычайного положения я отказался от гостиничного люкса и переехал в госпиталь, чтобы быть в эпицентре событий. Мои ежедневные доклады и рапорты в Севастополь стали предельно жёсткими, что ужасно взволновало местное начальство. От ресторанов, бань с «шашлычком под коньячок» я категорически отказывался, и всё, что требовал к себе в «адмиральскую палату», – это ежедневный трёхлитровый графин кислого белого вина.
Вот тут-то и появилась возле меня персональная двадцатилетняя горничная по имени Роксолана (!).
Возвращаюсь поздно вечером, издёрганный до ручки, переполненный негативом и тревожной аналитикой, а на пороге она – черноволосая, синеглазая, крутобёдрая, с тележкой горячего ужина, чаем, заваренным на степных травах. Она не говорит лишнего, только улыбается уголками губ, и трогательные ямочки возникают на бархатных щеках.
– Я вам ещё нужна? Если нужна – зовите, не стесняйтесь.
А на часах полночь. Как там у поэта Сельвинского: «Полночью всё можно…»
Лёжа с открытыми глазами в темноте, я вспоминал всё, что ведал о «сладких приманках» – и вовсе не у знаменитых шпионов, а у инспектировавших меня полковников.
Полковник Рогов, например, недвусмысленно захотел «бабу». С шикарными куртизанками в советскую эпоху было тяжело, но официантка лётной столовой Светка Зозулина ломаться не стала: «За путёвку в Сочи я его сделаю».
И сделала бы, но инспектор перебрал лишку, утопил в штормовом море трусы и весь следующий день провёл в печали.
Полковник Смыслов, едва услыхав слово «девчонки», радостно переспросил: «А что, возможно?» Но призрак первой леди государства!.. Но коварная сливяночка!.. И опять не срослось.
В ту ночь я спал тревожно. Почему-то именно теперь ожидал внезапного звонка из приёмного покоя о поступлении холерного больного. В четвёртом часу утра, набросив халат, вышел в коридор. Зачем? Почему? В «адмиральской» палате всё было предусмотрено. Даже душ.
И тут же неслышно отворилась дверь напротив: «Что-то случилось? Я вам нужна?»
Будь Роксолана совсем нагой, я бы, наверное, удержался, но она была в прозрачной сорочке, подсвеченной со спины полной августовской луной…
Потом я думал, надо было просто откровенно выговориться кому-то в жилетку – в том городе я был «чужим среди своих», нервы на пределе, а то, что вместо жилетки попалась девичья ночнушка, так это случайность.
Потом постепенно забылись и служебные перипетии, и даже холера. Двадцать ночей с Роксоланой остались.
Спустя много лет случай свёл меня с госпитальным врачом из «холерного» гарнизона, переехавшим жить в Петербург.
– Она на тебя стучала, – грустно улыбнулся мой собеседник за ресторанным столиком. – Ежедневно и в письменном виде. Обстановка была, сам понимаешь… Необходим компромат. Поставь свечку, что не понадобился.
В тот же вечер я пошел в Никольский собор и поставил.
Не за своё спасение… За ночи с Роксоланой. Стучать-то стучала, но зачем-то пришла проводить меня на вокзал.
Владимир ГУД,
Санкт-Петербург
