Достаточно давно, ещё при большевиках, мать моя с отцом моим же взяли, да и отдали меня в учение, в школяры, ибо всё к тому шло и располагало: и возрасту я сделался подходящего, семилетнего, и школа новая рядом с избой нашей имелась, да и вообще - очень уж я всех страшно достал в дому, и нужно было хотя бы на время меня куда-то девать от греха подальше.
Первоклассник из меня вышел, прямо скажем, образцово-показательный. Всё то у меня было. И ранец красивый, с красными катафотами на замочках, коими он запирался, и счётные палочки (ни разу мы ими не пользовались, а лишь имитировали ими же на переменах процесс курения, горделиво извлекая из коробочки), и деревянный (деревянный, Карл!) пенал, полный ручек и карандашей, и прочие подставки под книгу и линейки с ластиками.
Учебников имелся стандартный набор, дневник и, конечно же, тетради. И вот, почти в каждой тетради была такая штука - мягкая такая салфетка, которая была вложена перед первой страницей. Название ей было промокашка и для чего она там вложена - не понятно. Как всякий любознательный первоклассник я поинтересовался у отца с матерью, благо на то они, отцы с матерями людям и даются, что бы отвечать на всякие глупые вопросы.
Отец с матерью завели долгий, местами даже нудный рассказ про то, как раньше люди писали гусиными перьями, и как они сами такими перьями писали в школе, макая эти перья в чернильницы, и как зловещие кляксы безжалостно садились трупной мухой на чистописание, и что лишь токмо благодаря сей промокашке удавалось им избежать розог на заднем дворе, ибо секли за грязь в тетрадях в те былинные времена нещадно, привязав к лавке и постыдно заголив филейные части учащегося.
И долго ещё ладья повествования качалась на волне памяти, пока простой вопрос " а сейчас то зачем?" не выбросил её на коварную песчаную отмель. Сейчас то зачем, повторил свой вопрос я и, в качестве наглядности, пощёлкал перед носами лиричных родителей, думами своими унёсшимися в своё далёкое детство, модной трёхцветной шариковой ручкой, с которой никаких клякс - не капало. Мать с отцом на минуту задумались, а потом начали, почему-то не особо добро, интересоваться, сделаны ли уроки, выгуливалась ли собака, мыты ли уши и вообще почему это я до сих пор не сплю.
Уловив детским, ещё ничем таким не замутнённым чутьём явный провал в дидактическом манёвре, я, затаив обиду и зло, лёг спать с одной лишь мыслью - выспросить всё это завтра у учительницы, ибо та, хотя и строгая старуха, но врать то точно не станет, и ответит мне всё как есть.
Каково же было моё разочарование, когда на следующий день, на большой перемене, наша Валентина Петровна, немного раздражённо и явно порываясь куда-то уйти, начала что-то мямлить про перья, чернильницы и кляксы. Я понял, что никто не знает, для чего в тетради кладут промокашку и как-то забыл про это, детям такое свойственно.
Благо, вскоре ей нашлось весьма изящное применение, что, в свою очередь, моментально придало ей как особую ценность, так и правильный смысл. Она прекрасно жевалась. И её очень удобно было плеваться через трубочку, сделанную из разобранной шариковой ручки. Обычный лист тетради жевать надо было долго, а промокашка мгновенно и практически без усилий превращалась в смертоносный снаряд.
Бытует мнение, что всё советское было страсть какое функциональное и на случай войны. Возможно и промокашка имела второе, тайное предназначение, кто знает. Возможно, в случае войны с империалистическими хищниками, миллионы советских ртов сжевали бы из неё такой огромный комок, плюнув которым можно было начисто разгромить заокеанского агрессора. Или возможно ей обклеивались бы быстроходные танки. Миллионы слоёв, в которых бы вязли вражеские снаряды. Кто знает.
А возможно, просто на тетраделитейном заводе, из поколения в поколение угрюмые тётки-тетраделитейщицы штамповали эти промокашки и терпеливо вкладывали их в тетрадь. И одна такая, помоложе всех, с химией на непокорной голове, вдруг отрывала бы напряжённый взгляд свой от наковальни и оглашала цех, перекрывая шума машин, звонким своим голосом: Бабы! Да что же это такое то? А? Восемьдесят пятый год на дворе! Перестройка! Гласность! Горбачёв! Саманта, мать её, Смит! А мы тут промокашки отливаем?! Доколе, бабоньки!? Срам то какой!
И та, что рядом с ней, с медалью "мать-героиня" и значком "почётный донор" на широких грудях, снисходительно улыбаясь и разглаживая усы, начинала бы залихватский рассказец, не лишённый крепкого словца про перья да чернильницы, да про проклятущие кляксы, но тут старшая по смене, не замужняя, и от того ещё более строгая, сухо и с оттяжкой, выдавала заскорузлой рукавицей обеим товаркам по звонкой затрещине, и цедила сквозь золотые зубы: Хватит брехать то! Горбачёв у них, гласность... План то кто, я за вас делать буду, курвы?! А ну, поднажали! Соцсоревнование мне сорвать хотите, аспиды?!
И женщины, враз устыдившись и осознав, продолжали штамповать самые лучшие в мире промокашки, потому что перья и чернила, кляксы и заокеанский агрессор, гласность и Саманта Смит.
soba4ki
