Ночуем по-королевски. Во-первых, заведующий оставил ключ от кабинета, так что плющим келейно, одной бригадой, на диванчике и двух раскладных креслах. Во-вторых, поспать дали как английской королеве. Крайний вызов аж в пол-первого отработали, а утренней аудиенцией нас диспетчер побеспокоила только без пяти 7.
- Ребята, поехали! Вызов. – верноподданнейше докладывает она, кидая на стол сигналку. – Мужчина, 83, плохо с сердцем, задыхается. В анамнезе - инфаркт четыре года назад.
- Мля. – мрачно выносит наш монарший вердикт фельдшер Саня, пятого года обучения курсант Военно-медицинской академии. Мы с водителем согласно киваем. Мужик, 83, «п/с» - это мля. Тетеньки, они сердечно-сосудисто как-то лучше защищены. С ними проще. С нашим же братом, мужиком, почти всегда фокуснее получается.
Королевский выезд. Всё, как положено, – представительные проблески «синяков», покрякивания спецсигнала на перекрестках… Слегка смазываем общую помпезность картины поспешной торопливостью выскакивания из машины и забега на четвертый этаж со всем реанимационным имуществом в зубах. Но тут уж, сами понимаете, не до протокола.
Звоним. Открывает заплаканная бабушка лет восьмидесяти. На ходу жалобно делится – что-то, мол, совсем заплохел её дед под утро. Задыхается и даже гриб пить не хочет.
Деда слышно еще в прихожей, не дышит - клокочет и булькает. И, конечно, сидит, бледненький, мокренький как мышь, старательно ловя синюшными губами спертый воздух крошечной однокомнатной квартирки. Мутный взгляд – где-то там.
Это он. Отек легких. Острейшее осложнение левожелудочковой недостаточности. Кто хоть раз видел, или, не дай бог, пережил, - не забудет никогда. По сравнению с этим ситуация, когда кто-то в речке тонет, а рядом люди, - веселый лубочный комикс. Кто-нибудь из умеющих плавать – нырь. Саженками мах-мах, хвать-похвать барахтающегося – и на берег оба. Жизнеутверждающий туш. Ура-ура. Вытащенному – жизнь и весь мир в подарок, спасателю - аплодисменты, медаль «За спасение утопающих» во всё пузо и чувство глубокого морального удовлетворения.
При отеке легких всё гораздо страшнее. Человека рекой, цунами, водопадом заливает изнутри, прямо в легкие, в каждый бронх, в каждую крохотную альвеолку. И человек начинает мучительно и жутко тонуть. Там, внутри себя. И самый-самый чемпион мира по плаванию с навыками спасасения на водах, находись он рядом, вряд ли сможет поддержать и вытащить.
Держись, дед. Держись, родной. Мы, конечно, не чемпионы по плаванию, но ты дыши, а мы тебе изо всех сил поможем.
Кислород… манжета тонометра… электроды, присоски кардиографа…
Сашка, умничка, мгновенно «садится» на вену. Срывая ленты оклейки, распахиваю форточку пошире и одновременно пробегаю взглядом заготовленную амбулаторную карту (как ни странно, довольно тощенькую; видать, не очень жалует нашего брата перенесший инфаркт ветеран). Оборачиваюсь к бабушке: - Сахарным диабетом Олег Иванович не страдает? Препараты все переносит?
- Диабетом – нет, касатик. – послушно докладывает та. – А переносить – давно уж ничего не переносит. Старенькие мы. И на улицу-то лишний раз не выходим. Дети все и приносят, что надо.
- Аллергии на лекарства нет? – уточняю. – Высыпания, отеки…
- Вроде, нет. – задумывается бабушка. – Нитросорбид мы с ним оба пьем. Анальгин, когда голова болит. Ну, корвалол иногда, если плохо… В больнице-то ему много чего давали. Всё принимал, как велели…
- Понятно… Да Вы не стойте, присядьте пока. Если что-то понадобится, я попрошу. Как зовут Вас?
- Анна Михайловна я.
Так, давление деданя держит. Это он молодец. Невысокое, но держит. Аспирин в рот… жуем-жуем, Олег Иваныч, разжевываем… пшик-пшик нитроминтом… фентанил, дрошка, глюкоза в вену… мочегонные, гормошки…
Слону дробина… Морфин… еще лазикс…
Нифигамс. Если и вытаскиваем Иваныча, то очень, очень медленно. И продолжает заливать его немолоденькие легкие тягучей, обволакивающей, тяжело пенящейся на вдохе мокротой. Хорошо, дед боевой. Настоящий дед. Мужик. Не сдается, изо всех сил дышит-дышит-дышит, с каждым клокочущим вдохом ухватывая по толике, по обидно малюсенькой капелюшечке столь необходимого живительного кислорода…
Вспоминаю, чему старики учили. Говорю бабушке:
- Анна Михална, у Вас водка есть? Только хорошая, не суррогат, не «паленка»…
- Есть, сынок. – суетливо поднимаясь со стульчика, кивает та. – Талонная еще. Сейчас… (ушаркивает на кухню)…
И нет её минуты четыре. Две с половиной сотни, мать их, тягучих полновесных секунд чистого времени… Дышим, дышим, дедуля! Сейчас полегче будет. Еще немного… Пшик-пшик нитроминтом, пшик…
Шарк-шарк-шарк – из кухни поспешает бабушка. В руках – серебряный подносик. На подносике - бутылка «Столичной»… две рюмки и россыпь тарелочек. Хлеб-черняшка, соленые огурцы, шпроты, сыр… «Приходите, тараканы, я вас чаем угощу»...
... Округлившимися испуганными глазами бабушка смотрит на меня. Понимаю. Когда-то я и сам бы на её месте сильно удивился. Сейчас некогда. Ломаю ампулу с физраствором и добираю его в шприц-двадцатку, где уже плещется кубиков пять всосанной из бутылки «столичной». Сашка споро принимает у меня шприц и толкает в пациентскую вену.
Красоттта!... Дедуля «сохнет» прямо на игле. Дыхание становится глубже, каждый вдох продуктивнее, в глаза постепенно возвращается осмысленность, булькание и клокот затихают, затихают, затихают до ласкающих наши уши хрипов. Ай, да дед! Красссава! Ай, да мы!
«Красава», как будто услыхав мою лестную оценку, слабо и слегка смущенно улыбается обретающими цвет губами:
- Доктор… мне бы в туалет… по маленькому.
А вот это совсем хорошо. Моча начала отходить – это здорово.
- Сашок... – прошу, оглядываясь.
- Не надо. – слабо пытается отбиваться Олег Иваныч. Сам, мол, дойду. Это он напрасно. Сашка – два метра ввысь, косая сажень в плечах – быка за пару минут может в бараний рог свернуть. А уж донести не самого толстого семидесятикилограммового дедульку в аккуратной охапке до туалета для него – вообще пара пустяков и три секунды времени. Отбивайся-не отбивайся.
- Анна Михайловна, - говорю, - не переживайте, самое плохое уже позади. Собирайте Олега Иваныча. В больницу поедем. Из документов паспорт, полис… он ведь ветеран? Участник войны?
- Участник, участник, сынок. – часто кивает головой бабушка. – Инвалид Великой Отечественной, второй группы… Оба мы.
- Тогда удостоверение его тоже понадобится. Кружку, ложку, полотенце, туалетные принадлежности, бумагу туалетную…
Санёк вносит и сажает на разобранный диван совсем повеселевшего ветерана. Тот счастливо вздыхает (хрипловато еще, но уже полной грудью) и начинает деловито поправлять измятую подушку.
- Олежек, - жалобно обращается к нему бабушка, - доктор говорит, в больницу тебе надо…
- Кому? – сердито вскидывается Олежек. – Не. Никуда не поеду. Если надо, буду дома помирать. А в больницу не поеду. Я вам эту… расписку напишу.
Дед обиженно поджимает губы и отводит от меня недовольный взгляд.
- Он не поедет. – начинает тихо плакать Анна Михайловна. – С инфарктом-то тогда еле уговорили… У него инфаркт, доктор? Опять?
- Так! А ну-ка, отставить мокрое дело! – подпускаю в голос строгости. – Когда на том свете понадобимся, нас не спросят. А сейчас хоронить рановато. Поживем. Но полечиться какое-то время придется, не без этого. Иначе плохо всё может закончиться…. Олег Иваныч. Ложимся на спину. Руки-ноги расслабить , дышим спокойно, не разговариваем.
Посмотрим, что ЭКГшка добавит. Предыдущие сам черт не разберет – сидя снятые, да на такой частоте, - естественно, нечитабельны совершенно. Саша подкладывает деду еще одну подушку и снова цепляет электроды, лепит присоски… Ползет лента ЭКГ. Обрывая её и передавая мне, Сашка улыбается. Таки да, есть чему радоваться. Приличная вполне пленочка. Я ж говорил – замечательный дед.
- В общем, так, уважаемая Анна Михална, - поворачиваюсь к бабуле, - про свежий инфаркт разговора нет. Вопрос жизни и смерти не стоит. Состояние, тем не менее, достаточно серьезное. (Бабуля, утерев слезы, вновь послушно и внимательно кивает.) Остаетесь дома. Сегодня к вам придет врач из поликлиники, будете лечиться. Делать всё строго по назначению доктора. При любом ухудшении состояния – боли за грудиной, одышка, нарастание слабости - звоните нам. Телефон знаете.
Бабуля напоминает мне игрушку. Есть у меня такая дома – маленький бархатистый мопс, голова на крючочке. Тыкаешь голову пальцем, и мопс кивает-кивает-кивает… То ли соглашается со всем, то ли просто ободряет – мол, ничего, человек-два уха, поживем еще.
Отзваниваюсь диспетчеру, докладываю, прошу записать актив врача на сегодня, прямо с утра (ага, это пятый участок. Замечательно. Участковым у них - Люда, Людмила Сергеевна, кардиолог. Очень толковый врач.), и слышу самые приятные, самые греющие любому «всаднику» его суровую душу слова: - Всё, ребята, отработали. Домой. (Повеселев, одними губами беззвучно шепчу напрягшемуся было Сашке - «домой». Сашка умиротворенно вздыхает и закрывает глаза.)
- Понял, Лариса. Спасибо. Едем.
Собираем наши чемоданы, оставляем бабульке пшикалку «Нитроминта» с рекомендациями, пару ЭКГэшек и выписку – чего кололи-делали - для участкового. Теперь, точно, всё. Домой.
- Спасибо, доктора. – благодарит приободрившийся и воспрянувший духом дедуля. Понятно, рад. В больничку ехать не надо. Там неуютно. Там на завтрак невкусная каша. Там все больные. Там Иванов, тот, что у окошка, громко храпит по ночам. Там болючие уколы… Понимаю, конечно. Сам уколов боюсь.
- Спасибо, милые. – опять собирается всплакнуть бабушка. – Дай вам Бог…
- Лишь бы на здоровье. – отвечаем. – Не болейте.
И сыплемся с четвертого этажа вниз. Где-то на втором этаже нас догоняет встревоженный бабушкин крик: - Доктор!... Доктор!...
Ударив по тормозам, задираем головы вверх.
- Что, Анна Михална?!
- А допивать-то? Не будете?
- Что допивать?! – туплю на весь подъезд.
В пролете, на уровне четвертого этажа показывается растерянная бабушка. В руках – початая бутылка «Столичной» и… ну да, серебряный подносик.
- В другой раз! – смеёмся облегченно. – На день рождения зовите!
Выходя из подъезда, сталкиваемся с тётенькой-дворником, размашисто метущей асфальт у подъезда. Разминувшись, слышим, как она ворчит сердито-недовольно (как бы не на нас, сама себе как бы): - Ишь, ржут… лоси… Где-то люди помирают, а они ходют тут… ржут…
Нас чуть пополам не разрывает. С трудом грузимся в машину и только «домой!» можем Вите сказать сквозь спазмы душащего хохота. Витя не обижается. Витя понимает. Витя 25 лет «скорик». Он заводит машину и трогает с места как застоявшийся конь. И хохочет вместе с нами. Просто так. За компанию.
© Гусев Владимир
