Однажды осенью, когда деревья оделись в праздничный багрянец, Мефодий Никодимыч проснулся раньше обычного. Он лениво зевнул и, помяв телеса спящей супруги, внезапно оформил мысль, — а испеки-ка мне, старая, колобок!
Жена Мефодия Никодимыча – женщина покладистая и рассудительная лениво потянулась на брачном ложе и вдруг проворно ухватила супруга за самое большое разочарование своей жизни.
- Это кого ж ты старухой назвал, балласт семейного бюджета?
- Э-э… так я же любя, Инесса Капитоновна, душа моя! – сдавленно прошептал Мефодий Некодимыч, осторожно проверяя силу захвата, – кушать очень хочется…
- Ладно, пойду по сусекам поскребу, — тут же оттаяла жена и, запахнувшись в полосатый махровый халат, ушла на кухню, бормоча вполголоса, - мука вроде осталась, масла можно у Ирки попросить…
Колобок открыл глаза и первое, что почувствовал — это нестерпимый жар, припекающий место, где у всех порядочных людей должна быть задница.
«Странные, однако, ощущения» — подумал он, ёрзая на раскаленной сковороде. Жар почему-то ощущался затылком, хотя Колобок был уверен, что гореть должна непременно жопа.
- Эй! – воскликнул он, — есть кто?! Кажется, у меня подгорает!
В прозрачное окошко, отделяющее его персональный крематорий от остального мира, заглянули.
- Ох, а про колобок-то я и забыла! – послышалось снаружи, и дверь жаркой темницы, наконец, распахнулась.
- Ка-айф! – вдыхая прохладный воздух, проговорил узник духового шкафа и сально подмигнул Инессе Капитоновне, — ну чё, красивая, амнистия?
- Ко-ол-лобок, это ты со мной говоришь? – она зачем-то ущипнула себя за ляжку и мысленно поклялась не пить больше той мутноватой коричневой жижи, которую Мефодий Никодимыч гордо именовал коньяком.
- Так тут вроде никого больше нет, – подозрительно озираясь, ответил Колобок, – доставай меня отсюда скорее, а то уже ливер дымит!
- Точно белка… — прошептала дама и, закатив подведенные карандашом глаза, прилегла на линолеум.
- Алё, кареглазая! – воскликнул сдобный шарик, спрыгивая с печки на лавку,– ты что там, тапки скинула?! – он приложил ухо к пышной груди потерпевшей и прислушался, — вот это попадос! Не успел откинуться, уже жмура оформил!
Колобок в панике покатился из горницы в подъезд, из подъезда во двор, со двора на проспект. Докатившись до остановки общественного транспорта, он остановился передохнуть. Очень кружилась голова. Способ передвижения качением был той ещё мукой.
- Слышь, лысый! – услышал он за спиной, – есть чё?
Колобок обернулся. Чуть в стороне от спешащего на работу народа, стоял заяц в клетчатой кепке-восмиклинке. Он суетливо вертел в лапах четки, искусно вылепленные из хлебного мякиша и, воровато оглядываясь, ежесекундно сплевывал на тротуар кашицу из запрещенной генномодифицированной моркови.
- Э-это вы мне? – кругляш на всякий случай подкатился поближе к людям.
- Нет, мля, я сам с собой трещу! Тебе конечно! – зайка вперил шальной взгляд раскосых от генномодификата глаз в сторону своей жертвы, – дай закурить!
- Помогите! – что было сил, закричал Колобок, – меня щемит курящий заяц!
- Ет-тить твою мать! – завопили в панике разбегающиеся с остановки люди, – говорящий хлеб!
Косой дождался, пока последний прохожий спрячется в подворотне и, молодцевато сбив кепочку на затылок, направился в сторону Колобка, — ну чё, фраерок, отбегался!?
- Скока я зарезал… — нерешительно начал Колобок.
- Ты чё несешь, шар с ушами? – удивился зайка.
- Ой, прошу прощения, не то, — Колобок прочистил горло, — я от бабушки ушел и от дедушки ушел!
- Так бы и сказал, что из блатных, — стушевался заяц, услышав авторитетные погонялова, – ладно, поклон от меня родне, и тебе не хворать!
Сдобный шумно выдохнул, этот раунд остался за ним. На улице творилась вакханалия: кареты скорой помощи сверкали синими огнями, а дюжие санитары крутили прохожих, утверждающих, что на них напало говорящее хлебобулочное изделие сферической формы.
Выждав, когда закончится кипеж, наш герой покатился дальше искать свое босяцкое счастье и увлекательные приключения на слегка подгоревшую… на затылок, короче.
Что удивительно, его залепуха про бабушку с дедушкой прокатывала везде, и он без лишних телодвижений отшил волка, медведя и мужика с чулком на голове, что раскрывал в парке плащ, показывая прохожим барышням невероятный волосатый аттракцион. А ещё Колобок напугал до полусмерти продавщицу пирожных, пообещав ей кары небесные за работорговлю.
Наконец, устав от непрестанного вращения, он пристроился отдохнуть под кустиком. Путешествие в неизвестность уже не казалось такой хорошей затеей, и Колобок с грустью вспомнил уютную кухню с цветастыми занавесками.
- Едрит твою мать, не могла ноги мне вылепить! – непонятно кому пожалился он.
- Зачем такому мужчине какие-то банальные ноги? Фу! – из-за куста показалась лисья мордочка, – да бабы таких как ты на руках должны носить!
- Правда?!
- Зуб даю! – Лисица чиркнула передней лапой о клык, — чтоб мне сладких шанежек не кушать!
Колобок слегка насторожился и завел свою проверенную телегу, — я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл…
- Так, а я о чём? Мачо! – восхищенно прошептала лиса, – а не хочешь присесть мне на роток?
От такого откровенного предложения у Колобка тут же снесло башню, и он с вожделением уставился на лисьи губы.
- Вот ты куда укатился, негодник! – Инесса Капитоновна, неожиданно появилась на дорожке парка и шустро схватила сдобного беглеца, – а я весь двор облазила!
- Кайфоломщица!.. – зло пробормотал Колобок из кармана халата.
* * *
Он лежал на праздничной тарелке с тусклой позолотой на каёмке и с наслаждением вдыхал аромат отчего дома. Наконец-то можно расслабиться и не думать о соблазнах и опасностях большого мира, насладиться покоем и послушать музыкальную радиопередачу «В рабочий полдень».
Мефодий Никодимыч проскользнул на кухню и заговорщицки подмигнул Колобку, - ну, как сам?
Тот хотел было ответить, что все у него хорошо, а если бы разрешили пригласить, поиграть домой лису, было бы совсем здорово, но не успел.
Мефодий Никодимович вдруг схватил вилку и почти без замаха воткнул её Колобку в темя. Металлический трезубец с легкостью прошил беднягу насквозь, пригвоздив язык и вырвав на выходе приличный кусок сдобной плоти.
«Сука! А мог бы стать поэтом…» — мелькнула странная мысль в умирающем мозгу, и острый кухонный нож располовинил податливый череп…
