Павлов покрутил патрон в своих больших мозолистых мужицких пальцах. Внимательно с прищуром рассмотрел со всех сторон.
— Мой, — сказал он. — Ни разу такого не было, если бы не показал не поверил бы.
Павлов резко вскинул глаза на меня:
— Да ты, паря, в рубашке родился.
***
Знаете вы, что такое подсочка? Или вздымка? Или химдым? Не знаете. А это дОбыча сосновой смолы, или живицы, как говорят в народе.
В далекие советские времена, когда производство стратегических ракет шло полным ходом, дело это являлось весьма прибыльным, за пару сезонов можно было, поднапрягшись, купить машину и притом без очереди. Кто жил в те времена, тот знает, что это такое.
И не зря севера кишели тогда вездесущими хохлами. Выкачав со своего участка леса двойную норму живицы с помощью каустика и прочей лабуды, типа аммиачной селитры, бравые хохлы, в основной своей массе, удалялись в свои днепропетровски и полтавы к гиперсексуальным хохлушкам, наслаждаться борщом и горилкой.
Одним словом, просто так на подсочку было хрен попасть. Как утверждал мой друг Саня Корепанов, пытался да не мог.
И стратегические ракеты я приплел не для красного словца — просто помимо того, что живица шла на производство более чем трехсот наименований, начиная от скипидара и заканчивая медицинскими препаратами, основное ее применение было в ракетостроении для изготовления твердого топлива стратегических ракет. На перерабатывающих комбинатах смолу принимали военпреды и были случаи, когда мастеры вздымщиков (людей, которые непосредственно добывают живицу) получали реальные срока за разбодяженную песочком, для бОльшего объема, сосновую смолу.
1992 год встретил меня, переступившего порог лагерного КПП, цепкими пьяными объятиями свободы, плюрализма, демократии и рыночных отношений, вскружил голову, развернул вокруг своей оси и дал пинка, показывая нужное направление.
В родном Екатеринбурге творилось невообразимое: народ спивался по примеру Первого Президента. Кто помоложе, осваивали опыт либерализации — кололись героином и обкуривались анашой. Кто постарше — трескали спирт «Роял» и водку «Ельцин» с «Горбачевым». Благо, этого дерьма было навалом в каждом киоске, а киоски были на каждом шагу. Оптовые рынки расцвели махровым цветом, а так-же подпольные «толкучки» с паленым спиртом в окрестных лесах Екатеринбурга.
Город был поделен на районы и заправляли ими бригады то ли братвы, то ли беспредельщиков. Чуть ли ни в каждом доме обретался «смотрящий» и люди обращались, в поисках справедливости, к нему, а не в милицию.
Менты были не просто коррумпированные, они стали частью системы, членами бригад, ездили на разборки, с вытекающими из этого обстоятельствами.
Уголовные авторитеты были в топе. Имена Олега Вагина, Мишки Кучина, братьев Цыгановых крутились у всех на слуху, школьники и школьницы произносили их с животным восторгом, а легавые чуть ли не тянулись при виде их вструнку и не отдавали им честь. Волна блатной романтики и среднеазиатской наркоты накрыла мой город, просочилась в почву и дала обильные плоды в виде надгробных памятников на Широкореченском кладбище.
Заводы останавливались один за другим, а те которые не сдохли и еще бились в предсмертной агонии, не выплачивали зарплату по полгода. Честно жить и не голодать — тогда эти вещи были несовместимыми. Интуитивно я понимал, что рано или поздно меня постигнет судьба картошки: или весной посадят, или осенью сожрут. Но это в мои планы не входило и возвращаться на диету, состоящую из лагерной баланды, не собирался.
Я судорожно искал выход из сложившийся ситуации. Помог случай, во время просмотра новинки того времени, кабельного телевидения, я увидел объявление в бегущей строке: «Требуются вздымщики в районы приравненные к Крайнему северу».
Так я оказался в Ханты-Мансийском округе в Урайском леспромхозе.
Сейчас я не знаю, как обстоят там дела, но раньше Урай отличался тем от других городов, что находился сравнительно недалеко от цивилизации, или как говорили, от Большой земли, но просто так не доберешься. Железной дороги нет. Простой дороги тоже нет, только зимник до Усть-Яхи по реке Конде (а там уже на поезде до Свердловска), да по той же Конде, только летом, на «Ракете». Оставалось еще воздушное сообщение, в основном видавшие виды Ил-18.
***
— «Недра-2», как дела? — хрипела рация «Карат» голосом мастера.
— Нормально.
— Что-нибудь надо?
— Пока ничего не надо.
— Добре. «Недра-3», «Недра-3», — продолжает перекличку мастер.
Настала моя моя очередь отвечать:
— «Недра-3» слушает. Все нормально.
— Ничего не надо? Может бабу какую-нибудь закинуть на «вертушке»?
Наш мастер был хохол. И хохол этот был еще тот кадр. Если про некоторых говорят «стопроцентный хохол», то этот потянет минимум на пятьсот. В советское время получил орден Трудового Красного знамени. Какими путями — не знаю. По всей видимости, работал больше всех.
Имеющим связи везде. В ментовке, охотинспекции — свой человек. Рыболовные сети добывал исключительно там, на продажу, естественно. Мог посадить вертолет в любое место, такса — ведро ягод. Диспетчер аэропорта его лучший друг. Все бабы слабые на передок знали его в лицо, он лихо справлялся с ролью свахи, забрасывая своих подружек на участки к вздымщикам на сезон. Многие, кстати, вышли замуж, благодаря его стараниям.
— А кого можешь предложить? — смеюсь я в ответ.
— Хушь местную, хушь молдаванку, а можно и твою землячку со Свердловска. Свадьбу за полчаса сыграем.
— А что вертолет? Он сесть не может у меня.
Единственное место, где мог сбросить вертолет груз, было заболочено. Я растягивал полиэтилен, вертушка снижалась на минимальную высоту и скидывали, что я заказывал, муку, крупу, сахар и прочие нужные вещи лесу. При необходимости можно было произвести высадку людей.
— А шо вертушка? Помолотит тридцать минут, ишо ягоды дашь. Ягода хушь есть? — в голосе мастера послышалась явная заинтересованность. — Водки скильки надо
будэ купыты?
Ну, что за хохол! Я ржу в рацию:
— Не! Водку вези, бабу себе оставь!
— Ну нет, так нет, — нисколько не обижается мастер. — Водки скольки надо?
— Пол-ящика хватит, я ж не алкоголик, на месяц хватит.
— Добре, конец связи.
Вообще-то я считаю время работы вздымщиком лучшим периодом моей жизни.
Представьте себе избушку, срубленную всего два года назад, стоящую в пятидесяти метрах от озера. И озера не простого, а некормового, что значит дно его состоит только из белого песка, никакого ила и водорослей. Плывешь на лодке и видишь дно, вода кристально чистая, только множество подводных родничков вздымают песок. Ни одна речка не впадает в него и не вытекает, вода отходит подземными, одной ей ведомыми путями, так называемыми подземками. И множество щуки и окуня! Чем они там питаются — не знаю, но больше ничего в нем не водится. Зимой за щукой на Дальнее Летнее (а именно так называется озеро) прут отдыхающие от вахты нефтяники на вахтовках и снегоходах. Не раз приходилось спасать от обморожения упившихся вусмерть горе-рыбаков, уснувших у лунок.
Две мои собаки Тарзан и Янга очень их не любили при первой же возможности осаживали рыболовов как медведя. Происходит это так: одна забегает сзади и хватает за гачи, в данном случае за унты, рыбак поворачивается к ней лицом, в это время вторая атакует сзади. Рыбаку приходиться крутиться на месте, размахивая буром. Медведь на его месте садится на пятую точку и отмахивается передними лапами. Тут его и берёт охотник. Но рыбак не медведь и мне приходилось, заслышав истошный лай собак и благой мат, выходить на лед озера и отгонять собак. Потом тот самый рыбак, отогреваясь у меня горячим чаем нахваливал собак, называя рабочими.
На другой стороне озера участок другого вздымщика, моего друга Сани Корепанова, тоже свердловчанина. У него позывной «Недра-4». Мне хорошо видно, как он ловит рыбу у своего берега. Саня высок, худощав, длинные черные волосы и борода (которую он носит из принципа, вопреки всем правилам лесной жизни. Когда он расчесывал ее, капала кровь от набившейся мошки) выгодно акцентируют его голубые глаза.
Саня бывший наркоман советских времён, когда их обреталось в городе не больше десятка. Он сам пошел, встал на учет, вылечился, совершенно не употребляет все, что замутняет сознание, а так же не матерится. Говорит мягким голосом, тщательно выбирая слова, чтоб никого не обидеть. Но при этом в нем чувствуется такая внутренняя сила, что никому не приходит в голову фамильярничать с ним.
Сеанс связи закончен. Началась перекличка соседних химдымовских организаций. Каждой отводилось времени 15 минут.
«Дерево», «Береза», «Сосна», — тарахтела рация позывные разными голосами мастеров.
Пора на работу. Одеваю куртку спецкостюма «Лес», которую не прокусывают комары, смазываю густым слоем мази «Редэт» кисти рук и лицо, зашнуровываю кеды. Да, я не ошибся, именно кеды! Тогда кеды были оптимальным вариантом для работы вздымщиков в той местности. Легкие, недорогие, в них было очень удобно курсировать от дерева к дереву по сухому мху. Это уже потом кроссовки заполонили прилавки магазинов. После дождя, естественно, приходилось надевать сапоги.
Тэк-с, а где моя шляпа?
Эту шляпу я специально купил в Урае, на ее полях натянута сетка, которая закрывает только шею сзади и уши. В накомарниках здесь никто не ходит, зело неудобно, обливаешься пОтом, тонкая сетка прилипает к лицу, а для мошкИ это вообще Праздник Живота! А вот и мое «ноу хау» — брызгаю шляпу и сетку дихлофосом, благо его у меня под нарами в избушке стоит целый ящик. Не обхожу вниманием и куртку со штанами.
Лес встречает меня равномерным гулом разнообразного гнуса.
Он чем-то напоминает гудение проводов высоковольтной линии передач.
К нему быстро привыкаешь. Когда кто-нибудь идет перед тобой, то наблюдаешь как над человеком колышется черный рой кровососущей гадости и передвигается вслед за своей жертвой.
Спина тоже черная от облепивших комаров, пытающихся протиснуть свой зловещий хоботок сквозь материю и напиться до отвала человеческой кровушки. Под ногами хрустит сухой бледно-зеленый мох. Ох, уж этот мох! Сколько леса спалили из-за него вздымщики! Потому никто не курит на ходу, а, расчистив пятачок земли, аккуратно стряхивают пепел в выдавленное в песке каблуком углубление.
«Ххх-ак!» — щелкает в моих руках инструмент, по той-же причине прозванный хаком.
Под ноги падает длинная ровная стружка.
В прорез, или ус, как его называют вздымщики, льется коричневая струйка барды. Эта жидкость одновременно подпитывает дерево и не даёт заживать ране, из которой сочится смола.
Я вернусь к этой сосне через пять дней, чтобы по новой хак щёлкнул в моих руках.
Под стрелками усов подбита воронка в которую стекает живица.
После пяти обходов она наполнится полностью и нужно будет производит сбор.
Приедут сборщики, расставят пустые двухсотлитровые бочки по всему участку и будут наполнять их, передвигаясь от дерева к дереву, выскребая из воронок живицу в вёдра.
На участках вздымщиков муравейники редкость, так как в сосновой смоле допускается какой-то процент хвои.
Жуликоватые сборщики запихивают в бочки с живицей целые муравейники! Делается это так: сгребают муравейник в ведра и ссыпают на дно пустой бочки, а сверху уже закидывают живицу.
Но так как мастера, делая ежемесячный обход участков, проверяют содержимое бочек, протыкая их содержимое здоровенным дрыном (если он не будет полностью облеплен живицей, значит или неразмешанный муравейник, или много воды), то приходится бочку осторожно разогревать и размешивать, добавляя постепенно воду. Чтобы ее разогреть дров много не надо, хватит пучка щепок длинной не более двадцати сантиметров. И даже от такого небольшого костерка разведенного под бочкой, та начинает почти сразу гудеть!
Кто видел как горит пустая бочка обжигаемая от остатков живицы?
Стоит рёв, как от реактивного двигателя и сопло пламени в три-четыре этажа! Нелегкий труд сборщика живицы, сперва таскать ведра, обливаясь пОтом через весь участок в бочки, потом бодяжить собранную живицу, да так, чтобы можно было впарить мастеру без особого труда. Если уж совсем халтура налицо, то хитрый хохол, конечно поможет, но закроет наряд на пару бочек меньше, чем немало обогатит себя.
Тю! Огромная птица садится надо мною на сосну.
Глухарь! Тетеревов здесь пруд пруди, а вот глухарей мало. Говорят они современники динозавров, сохранились с тех пор без изменения. Скидываю с плеч бачок с бардой и беру прислоненное к дереву ружье двухстволку, курковую горизонтальную «тулку» 16-го калибра.
Это ружье дал мне Виктор Павлов, пожилой вздымщик с нашего леспромхоза. Его участок находится в пятнадцати километрах от меня и тоже располагается на берегу озера, в народе называемое просто — Павловское. В отличие от моего оно «кормовое», то есть с илом на дне, и потому там полным-полно карася и сороги. Многочисленные рыбаки съезжаются в избушку Павлова, он пользуется всеобщим уважением, так как по-таежному сдержан, приветлив и всегда готов помочь. Но особенно его ценят за искусство вырезать приклады для ружей.
Расщепит ли у кого приклад или по пьяной лавочке треснет кто ружье об дерево (стреляет, мол, плохо), протрезвев идут к Павлову, зная, что тот смастерит лучше заводского, подогнав его именно под параметры стрелка.
Так же славился Виктор Павлов своими патронами. Рыбаки-охотники, приезжая к нему и зная его страсть, не забывали прихватить с собой порох, гильзы, капсули и свинец. Хозяина отблагодарят за гостеприимный прием и самим обломится десяток безотказных патронов.
Чтобы потом, заряжая ружье, громко приговаривать, чтоб услышали другие: «О! Павловские!».
Приклад с полупистолетным ложем удобно уперся в плечо. Грянул выстрел, собака, не испугавшись выстрела, неотрывно смотрела как черный пернатый гигант попытался взлететь и рухнул вниз. Тарзан взвизгнув, ломанулся сквозь багульник к нему. Отлично! Ужин будет знатным. Тарзан бежал рядом со мной радостно виляя хвостом и явно гордясь своим хозяином.
— «Недра-3», «Недра-3»! — кричал в рацию мастер, вызывая меня, — говорит «Недра-1»! Прием! Как меня слышишь?
— «Недра-3» на связи, слышу хорошо.
— Завтра часам к десяти ГТТ к тебе должен к тебе подойти.
Ну, что за акцент у этого хохла!
Он слово ГэТэТэ может так произнести, что без бутылки водки не разберешься. КхеТеТе, ё-мое. То есть гусеничный тяжелый тягач. Раньше на нем баллистические ракеты таскали, но достала его предательская рука конверсии, и оказался он в Урае, в частном пользовании семьи манси.
— Сборщиков тебе привезет, я договорился, на участок к тебе заезжать не будет, сам знаешь — искра из выхлопной трубы, так на вырубках их высадит.
— Понял. Встречу.
Сборщиками оказалась семейная пара.
Татары.
Он светловолосый, полный, среднего роста с одутловатым лицом. Сразу видно — алкаш. Родом с Башкирии. От русского не отличишь. Зовут Ильдар.
Жена его Роза, в противоположность ему небольшого роста, стройная, с нежной смуглой кожей, вылитая монголка. Приехала в Урай из Тобольской области. Обоим нет еще тридцати. Как, впрочем, и мне.
Ильдар с Розой, не покладая рук, таскали с утра до вечера ведра со смолой, обходя участок, не пропуская ни одного дерева. Каждую воронку они тщательно выскребали специальным сборочным ножом в двадцатилитровое ведро, и оно становилось все тяжелее от дерева к дереву. Заканчивали работу затемно, приходили в избушку совершенно измотанные и, попив чаю, падали спать вдвоем на нары, расположенные в моей избушке.
Через четыре дня сбор живицы на моем участке был закончен. Мастер разрешил один день отдохнуть, привести себя в порядок и начинать сбор на участке Сани Корепанова, расположенном на другой стороне озера.
К тому времени дошло до кондиции ведро с брагой, которое я заблаговременно поставил перед приездом этой расчудесной парочки, чтобы отметить окончание сбора. Технология была простая: эмалированное ведро воды, трехсотграммовая кружка дрожжей, три килограмма сахара и стакан пшена. Три дня бродит, четвертый день отстаивается, на пятый употребляется.
Вышел я на берег озера, грохнул одним выстрелом три утки. Промахнуться там может только слепой, одна утка с выстрела — считалось нерациональной тратой патронов. Татарка общипала их в специально вырытую для этого в лесу яму. Чтобы охотинспеция не накрыла во время проверки. Отварила их. Я нажарил щуки. Закуска готова!
После сеанса связи в 19:15 начали праздновать.
Разлили по 350-граммовым кружкам, выпили. Хорошо! Татарин расслабился и обнял свою зазнобу. Выпили по второй.
Ели, пили, вспомнили родные места, кто где родился.
— А ты что, крещённый? — спросила татарка меня уставившись на мой крестик.
***
Когда я мотал срок, встретился мне интересный лагерный цирюльник.
Был он какой-то необычный. И когда цируль в очередной раз стриг меня, я с ним разговорился.
Оказывается, работал он при церкви в Верхотурье. Бес попутал — обворовал батюшку. За что и получил срок.
«Освободишься, обязательно крестись, — советовал он мне, — три года в тюрьму точно не попадешь!»
Написал мне молитвы от руки «Отче наш», девяностый псалом «Живый в помощь», «Символ веры».
Я выучил их наизусть, так-как ношение крестов, хранение религиозной литературы специальным приказом преследовались и карались водворением в штрафной изолятор. Креститься решил я крепко. В довершение ко всему, захожу я как-то в барак, а там сидит только один Сашка Ташкент и, нахмурив брови, что-то читает, прихлебывая чифирь. Явно пытаясь вникнуть в суть прочитанного.
— Привет, Ташкент! Чё читаешь? — было непривычно видеть Саню с книгой в руках.
— Д-да вот в-в клубе д-дали, приезжали какие-то, — Ташкент заикался.
Подсел к нему, читаю. Евангелие от Иоанна. К тому времени ветер перестройки коснулся мест лишения свободы и драконовский антирелигиозный приказ канул в лету.
— Слышь, Санек! Давай махнем — я тебе пятьдесят граммов чая, а ты мне эту книжку.
Санек явно обрадовался:
— Д-давай!
Так я стал обладателем Евангелия от Иоанна.
Сначала я прочитал ее залпом.
Задумался.
Христос Бог или Сын Божий? Пошел в школу спросить. С недавнего времени там стал работать историк, лектор-международник, его все хвалили как умного и толкового преподавателя. Вот к нему-то я и направил свои стопы.
— Не знаю, — ответил мне историк, и прочитав явное разочарование на моем лице, поспешил меня заверить, — но у меня дома есть книга «Религии мира», могу принести, не вынося из кабинета посмотришь.
Почему-то название этой книги доверие мне не внушило, и я отказался.
Продолжил читать Евангелие каждый день по главе, даже пытался выучить наизусть, и со временем этот вопрос отпал сам по себе, так как стало понятно, что Христос был одновременно и Богом и Сыном Божиим.
Освободившись, я выполнил задуманное и крестился в храме Всемилостивого Спаса, что на Елизавете у священника Николая (Ладюка).
***
— Крещёный. А чё? — язык у меня уже явно заплетался. — А ты не крещёная что ли? Забыли Ермака? Как он там татар крестил! А?
Зойка пьяно захихикала:
— А у нас в Тобольске постоянно на его памятник гадят!
Татарин расплылся в улыбке и закивал головой.
Я на секунду замолчал, опрокинул в себя кружку браги и выдохнул:
— Как гадят?!
— А как соберется молодежь на праздник какой-нибудь, так краской или говном измажут и обоссут, — блаженно улыбаясь, ответила татарка.
— Да-да! — заржал, как сивый мерин, татарин.
У меня от гнева потемнело в глазах. Удар ногой с разворота в лицо потряс
сидящего на скамейке татарина и отбросил его к стене. Не успевшая ничего понять Зойка получила кулаком в зубы и рухнула на пол. Ильдар пытался подняться, то его попытка окончилась неудачей. От второго удара ногой нос хрястнул и свернулся набок.
— Говном?! Ермака?! — кричал я нанося удары.
Татарка забилась в угол и в ужасе скулила. Татарин извивался на полу, хрипя что-то нечленораздельное, захлебываясь собственной кровью. Я остановился.
— Все! Хватит с вас! Сейчас пойдем креститься!
— Нет! — завизжала из угла Зойка.
— Н-нет, — простонал с пола татарин, выплевывая сгустки крови и зубы.
— Я что, уговаривать вас должен? — в моих руках оказалось павловское ружье.
Грохнул выстрел. Дробь «два нуля» впилась в потолок.
— Поубиваю блядей! Следующий выстрел будет уже по вам! Быстро из избы на озеро!
Татарин тяжело поднялся, подал руку скулящей Зойке и, пошатываясь, медленно вышел из избы. Тяжело дыша, я перезарядил один ствол, и последовал за ними. Подойдя к озеру мы остановились.
— В воду! — скомандовал я.
Татары стояли.
— В воду, суки! Не вымогайте!!! — два ствола шестнадцатого калибра уставились на них.
Войдя по пояс в воду они встали, как вкопанные. Даже татарка перестала подвывать, а только размазывала угрюмо по лицу кровь и сопли.
— Когда я скажу: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь», окунаетесь с
головой. Понятно?
— Понятно, — глухо ответил татарин.
Набрав в легкие воздуха, я заорал:
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…
— Нет! — что есть мочи завопила с надрывом Зойка. — Не-ет!!!
Выстрел в воздух ударил по ушам и отскакивая от воды заполнил все вокруг. Стайка чирков, испугавшись, пронеслась над головами.
— Повторяю: Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь!
На этот раз татары дружно погрузились в воду. Первым вынырнул Ильдар. Его жена оставалась под водой.
— Зоя! Зоя! -закричал в испуге он. — Зо-о-о-о-оя!
— Что ты, болван, орёшь? Хватай за волосы и вытаскивай! Может захлебнулась!
Татарин начал судорожно искать под водой руками. Ухватил что-то.
Ага! Нашёл!
Вытащил за волосы ревущую навзрыд Зойку. Ну, ни дать ни взять, как Илья Муромец держит Соловья-разбойника.
Смотрю, а слёзы у нее, ну, очень злые. Перекинул ружье через плечо и, с чувством выполненного долга, устало пошел в избу.
Утром проснулся от того, что пес мой Тарзан, лизал мне лицо.
«Странно, — подумалось. — Он же в избу никогда не заходит».
Открываю глаза — дверь нараспашку.
Никого поблизости нет. Голова, как положено, чугунная. Осторожно встал, припоминая события вчерашнего веселья.
Ружье! Где ружье?!
Ружья на месте не было.
Уже не боясь расплескать головную боль, резко выскочил за порог избы. Тоже никого! Подходя к озеру, увидел сидящую на берегу татарку.
— Где ружье? — я схватил за горло ее. — Говори, стерва, а не то утоплю, и никто не найдет!
— В озеро выкинула, — шипела она, пытаясь вырваться. — Боялась, что ты еще напьёшься и поубиваешь нас!
— Куда кинула? Где татарин?
Та молчала. Мне было не до шуток — ружье Павлова. Тяжелый подзатыльник свалил ее на землю. Я наступил ей на горло.
— Не убивай! Я скажу куда его спрятала!
Под деревом в багульнике лежало Павловское ружье.
Я облегченно вздохнул и взял его в руки. Переломил. Что такое?!
На меня глядели ДВА пробитых капсуля! Но я же точно помню, что после выстрела в избе я его перезарядил! Потом выстрел на озере, и того, должен остаться один целый патрон. Я вытащил гильзы. Точнее, гильза была одна, второй патрон был целый. Но с пробитым капсулем. Осечка. Вот оно значит что! Я присвистнул и перевел взгляд на Зойку.
— Прости! Не убивай! — она упала на колени и обхватила меня за ноги.
Как ни странно, но злости у меня ни какой не было. Взял ее за шиворот, поставил на ноги. И, глядя ей глаза, сказал:
— Расскажешь всё, как было — не трону.
Зойка заплакав, начала рассказывать, что после того как я ушел в избушку, татарин в испуге, убежал к Павлову. Босиком. Ночью. За пятнадцать километров. Она же, войдя в избу, увидела меня спящего и ружье рядом со мной. В порыве злости она схватила ружье.
— Я долго стояла и смотрела, как ты спишь, боялась выстрелить. Наверно, около часа. Потом ты заговорил во сне и стал переворачиваться набок со спины. И тут я нажала на курок. Но выстрела не было! В ужасе я побежала в лес и спрятала ружье.
Настало время сеанса связи.
— «Недра-3», ответь «Недра-5»!
Вот и Павлов меня вызывает.
— «Недра-3» слушает.
— Ну, ты напугал меня! Гость от тебя ночью пришел. По рации говорить не буду. Все нормально у тебя?
— У меня все нормально, а вот тебе кое-что завтра принесу.
***
Павлов покрутил патрон в своих больших мозолистых мужицких пальцах. Внимательно, с прищуром рассмотрел со всех сторон.
— Мой, — сказал он. — Ни разу такого не было, если бы не показал не поверил бы.
Павлов резко вскинул глаза на меня:
— Да ты, паря, в рубашке родился.
***
Спустя десять лет, подвизаясь трудником в монастыре, я спросил у иеромонаха Филиппа:
— Батюшка, а после смерти эти татары предстанут перед Богом как крещёные или нет?
Отец Филипп пошутил:
— Про татар я не знаю, а вот Виктор точно предстанет, как креститель.
Духовные чада батюшки, которые толпой всегда преследовали его, заулыбались.
© барон Мюнхаузэн
