Нервы у меня ни разу не железные. Вообще никакие, расшатанные в хлам. Но выдержка и некоторое воспитание делают это не слишком заметным.
Вчера поздно вечером, возвращаясь домой, звоню дочери и спрашиваю, что ей купить.
- Купи, - говорит, - хлеб, бинт и большой пластырь.
Я сглатываю комок нарастающей тревоги, беру себя в руки и отвечаю спокойно:
- У нас же есть пластырь, целая коробка...
- Этот, - отвечает Кися, - весь слишком маленький, его не хватает.
Понимаете, да? Единственный раз за три месяца я задержалась вне дома и оставила детей без присмотра. И вот уже наша аптечка не справляется.
- Что случилось? - спрашиваю я, сдерживая клокотание.
- Был сильный ветер..., - начинает дочь издалека.
Мне кажется, она это нарочно, чтобы я гарантированно не дожила до финала и не смогла её отругать. - Я положила салфетку возле открытого окна...
Саспенс, чистый, незамутненный саспенс.
- Ну и в общем, мы жарили котлеты, салфетка случайно загорелась, я скинула её на пол, и потушила.
Во мне шевелится робкая надежда, что история не закончится моим обмороком прямо здесь и сейчас, ведь не так страшно это всё и звучит.
- ...руками и ногами, - заканчивает дочь.
Руками и ногами! И теперь ей мало всего нашего пластыря, блин. Я боюсь представить себе эту картину, у меня холодеет внутри.
Но выдержка это вам не фунт изюма, поэтому я ровным голосом уточняю, какой хлеб купить и только два раза называю дочь балдой.
Потом бегу в аптеку и прошу продать мне самый большой пластырь.
- Послеоперационный? - спрашивает фармацевт.
- Да. Большой.
- Какого размера? - уточняет девушка.
- Вот такой, - руками я действую, как рыбак.
- Ну, это вы самый маленький показали, самый большой - вот, - гордо отвечает продавец и приносит два пластыря космической величины, которыми при желании можно заклеить пару чёрных дыр.
Мы обе смотрим на упаковки с волнением. Это тот случай, когда размер перевязочного материала невольно задаёт масштаб трагедии.
- И что-нибудь от ожогов, - добавляю я.
Девушка недоверчиво заглядывает мне в глаза, достаёт с полки спрей, но не отдаёт, а громким голосом начинает издалека:
- Когда я только начала работать - всего, наверное, третий месяц тогда пошёл стажа - как-то раз вваливается к нам в аптеку толпа цыган...
Мне хочется отнять у неё спрей и убежать.
- Во главе, - продолжает она, - отец семейства, на руках завёрнутый в полотенце ребёнок. И просят они у меня что-нибудь от ожогов... - флакон пантенола в её руках сияет, как меч возмездия.
- Разворачивает, - говорит, - цыган полотенце, а там...
Ну почему, почему у меня не железные нервы? Они ведь так мне нужны!
- А там младенец обгорелый! Процентов семьдесят ожог! Как я орала! Ужас!
Внутри меня всё кричит "заткнись, сука, и так страшно!", но воспитание, будь оно неладно... Судорожно пытаюсь сообразить, как сделать, чтоб эта пытка закончилась, и понимаю, что она меня не отпустит, пока не убедится, что я не жгу младенцев и не завёртываю их в пластырь, как цыган в полотенце.
- Конечно, в таких случаях нужно немедленно в больницу, - уверяю я с самыми благонадёжными интонациями, надеясь из последних сил, что это всё-таки не мой случай.
Продавец наконец выбивает чек, повторяя про семьдесят процентов и как она орала ещё несколько раз для верности.
- Спасибо, - говорит, - за покупку. Будьте здоровы, - говорит.
И я говорю "спасибо" и "будьте здоровы", хотя хочется крикнуть "караул" и "дайте ведро валерьянки". И я несусь домой, и кидаюсь к ребёнку, а там, слава богу, всё терпимо - всего пара пузырей на тыльной стороне ладошки.
И я думаю, как хорошо, что я редко веду себя так, как диктует мне моя паника. Потому что иначе я бы всех этих засранцев попереубивала, наверное. Нервы-то не железные.
https://www.facebook.com/lena.lenastik/posts/1394341433924656
