Михеев не любил свою работу. Никогда не любил. И в ветеринарную академию поступил только потому, что ее красные старинные корпуса лежали через дорогу от его дома – десять минут ходьбы.
Учиться было тошно. Веселые профессора с седыми гривами и мировой известностью, прописанной золотом на лаке визиток, годами копались в разложившихся кишках больных скотов с невыносимым для Михеева азартом.
Михееву снились подыхающие от пневмонии козы, обмороженные куры и мающиеся внематкой коровы. Утром Михеев не мог жрать, потому что первой парой в академии было препарирование – а это черная кровь, теплые хрящи и синеватые сосуды.
От баб тоже тошнило, будущие докторицы были деревенскими, долбили анатомию, носили рейтузы и ни в какую не хотели брать в рот. Суки со свежим румянцем.
На лекции Михеев слушал сердечный ритм серого мерина, стоявшего в учебном железном стойле, и отсчитывал неровный лошадиный пульс коротким «бля». Насчитал сто двадцать «бля» в минуту, - у серого мерина была ишемия.
Потом Михеев получил ветеринарный диплом и пил без продыху неделю. А утром восьмого дня пошел устраиваться в официанты. Но в привокзальный бар его не взяли, мол, своих до жопы. Михеев разозлился и пошел в медицинскую контору, где ставили массовые опыты над крысами и зайцами.
Мертвых крыс и зайцев сжигали в печке, а печка была одна на город, и к Михееву привозили жмуров из других коноваловских контор. Михеев с утра до вечера жег одеревеневших крыс и зайцев, размолачивая ломом горячий угольный шлам в пяти старых кирпичных дымоходах.
Однажды он сжег мертвую обезьяну. Вначале он походил с мертвой обезьяной по коридорам конторы, пугая визгливых лаборанток, а потом сжег по частям. Обезьяна была большая и волосатая, отчего дым получился скверный – рыжеватый и едкий для души. Михеев подумал, что печка забьет его душу шламом, который не отобьешь ни словом, ни ломом, ни водкой. Михеев снял пропахший дымом халат, резиновые рукавицы, мутные лыжные очки и пошел за расчетом. За обезьяну ему не заплатили – кинули, падлы. Как обезьяну в печку.
Нынче Михеев работал в ветеринарке – взяли туда сразу. Во-первых, он с дипломом. Во-вторых, он - мужик, не забрюхатит. В-третьих, платили мало и ждали дураков. В ветеринарке доктора делились на кошатников и собачников. Михеев уперся и не стал делиться, потому что одинаково ненавидел и кошек и собак.
Его сделали ночным дежурным – лечить всех кого притащат. Таскали всякую падаль. А Михееву фиолетово, что голубой британец стоит штуку евро. Для Михеева это просто кот, с просто воспаленной мошонкой. Или тибетская собачка, подавившаяся косточкой рыбы - фугу. На кой черт собаке давать рыбу - фугу? Как она вообще выглядит эта фугу? Михеев колол кошачью мошонку гормонами, вытаскивал косточку из тибетской псинки и брал по двойному ночному тарифу.
На выпивку хватало. И даже на телок. Михеев спускался на дорогу и брал на стоянке дальнобойщиков сонную плечевую. Потом спал до утра. А тут под утро постучали.
- Чего надо? – спросил Михеев, выглядывая в окошко в железной двери.
- Да вот, собака, - сказал невысокий крепкий дядька в брезентовом плаще. Сзади громко тарахтел старый джип со следами сварки на капоте. Рядом с дядькой стояла пятнистая собака с большой мокрой мордой.
- Ну и что с собакой? – глухо зевнул Михеев.
- Усыпить надо, - сказал дядька. – Три часа сюда вез.
- Вези обратно, - сказал Михеев, - мы не усыпляем.
- Как не усыпляете? – не понял дядька и посмотрел на вывеску, - тут же ветеринарка?
- Мы лечим, - сказал Михеев, - лечим, а не убиваем.
- Да ладно, - не поверил дядька, - и бешеных не убиваете?
- Не убиваем, - сказал Михеев, посмотрев на пса, - сажаем на карантин и смотрим – подохнет или нет.
- Подохнет, - сказал дядька и потянул пса за веревку, - от голода, точно подохнет.
- Мы их кормим, - сказал Михеев и опять зевнул. На дождь, не иначе.
- Чем кормите-то? – спросил дядька.
- Каша с бараниной, - Михеев подумал, что это совсем уже дурацкий разговор. Хотелось спать.
- Каша – это не его, - сказал дядька и погладил пса, - он у меня людоед.
- Бывай, - кивнул Михеев и хотел закрыть окошко в двери.
- Погоди, - дядька вытащил из кармана кольцо, - вот, золотое. Я тебе отдам, если пса усыпишь.
- Я тебе сказал, что не усыпляю, - раздраженно сказал Михеев, - запрещено.
- Я ведь специально ночью приехал, - подмигнул дядька, - чтобы договориться. Давай договоримся. Вот кольцо, золотое, старинное.
- Он не похож на бешеного, - сказал Михеев.
- А людей жрет, - сказал дядька, - меня одного не трогает, потому что вырастил его, со щенков.
- Ты вроде не пьяный, - сказал Михеев, - а чешешь.
- Живая правда - сказал дядька, - все друг друга жрут. Я вот в крохотной деревне живу. Пять домов со стариками. А сейчас никого.
- Померли? – Михеев закурил.
- Он сожрал, - дядька ткнул в собачью морду пальцем. Пес ощерился клыками, - видишь, бешеный.
- Ты в милицию веди, - сказал Михеев, - они разберутся.
- Погоди, - дядька достал второе кольцо, - вот еще одно. Мне не жалко, старинные кольца, сейчас таких нет. Не могу я в милицию.
- Почему? – не понял Михеев.
- Докопаются, что это я стариков убил, - дядька похлопал ресницами.
- А зачем ты их убил? – спросил Михеев.
- Это он убил, - сказал мужик, - мне его кормить нечем было. А потом я в аварию попал, вон, джип ремонтировал. Короче, я ему мертвого старика скормил. Один раз.
- А потом? – спросил Михеев.
- А потом кормить опять надо, - мужик подышал на кольца и потер их рукавом брезентового плаща. – Но сам я их не ел. Не хватало опускаться, у меня высшее образование, я агроном. У меня картошка семенная, соседка все время на рассаду просила, и я давал. По мешку каждую весну. А потом она, соседка в смысле, заболела. Доктор приезжал, говорит, долго не протянет. И мучаться будет. Ну, я пса отвязал и к ней запер. Утром половина только осталась. Верхняя, с головой. Эту половину я потом две недели по кусочку ему давал, чтобы растянуть надолго.
- Иди-ка ты отсюда, - сказал Михеев.
- Я тебе икону принесу в золотом окладе, - сказал дядька, - от соседки осталась. И самовар золотой, старинный. Только ты усыпи, я его боюсь.
- А говорил, что со щенков вырастил, - напомнил Михеев, спать уже не хотелось. Было тошно.
- Голод не тетка, - сказал дядька, - ни одного старика в деревне не осталось, сам я один. Он меня сожрет, точно. Я его последний раз три дня назад кормил. Остатками деда Вани. Столяр был, а гроба себе не дождался. Усыпи собаку.
- А если не усыплю? - спросил Михеев.
- Я его тут брошу, - дядька оглянулся, - пусть городских жрет, их много.
- Ладно, заходи, - Михеев отпер дверь.
- Куда нам? – спросил дядька, волоча за собой пса.
- Вон в ту дверь, - Михеев указал рукой, - я сейчас приду.
Михеев набрал в шприц дитилин - усыпляющий препарат. Коней валит, куда там магнезии. От укола легкие отключатся, а сердце-то пашет, - сдохнуть сразу не дает. Тут уж и смерть - как радость. Везде его запретили, а у нас нормально. Недорого, главное.
Михеев подошел и воткнул шприц в дядьку. Прямо через брезент. Михеева опять затошнило, как в молодости на мясе. Михеев курил и смотрел, как дядька кончается. Потом налил молока в кювету, поставил перед собакой. Собака вылакала молоко и хотела добавки.
- Перебьешься, - сказал Михеев.
Он бросил в угол свой халат, взял собаку за веревку и пошел домой. По дороге нужно купить пельмени и водку.
- Пельмени-то любишь? – спросил Михеев собаку.
Собака тихо вильнула хвостом.
© Никита Марзан
