Когда я училась в школе, у всех классов были свои физиономии. Думаю, сейчас то же самое. Набирали нас по неведомому принципу, но уже через несколько лет из ушастой шумной малышни сама собой формировалась некая общность.
Например, в «А» учились умники и снобы, в «Б» – тряпичники. Девочки-«бэшки», как могли, преодолевали скудость коричневой школьной формы – носили, несмотря на запреты завуча, разноцветные колготки, делали начесы и даже тайно красили губы собственноручно приготовленной помадой. Рецепт до сих пор приводит меня в ужас – кроме вазелина туда входили сверкашки от конфетных фантиков и мелко наструганные грифели цветных карандашей. Модниц излавливали, стыдили, насильно умывали в школьном туалете, но девочки из «Б» в своем стремлении быть красивыми терпели любые лишения. В «В», как нарочно, собрались разгильдяи, и классный руководитель у них был такой же – ленивый, хитрый зубоскал.
Я училась в классе «Г» – и мы были совершенными детьми. Даже в восьмом классе мои одноклассницы носили косы (моя была практически до колен), читали Эдуарда Асадова и играли в куклы. Мальчишки наши даже хулиганили исключительно по детски – кидались в девчонок снежками и строили рожи. И это в 14 лет!
А потом к нам в школу пришла новенькая – девчонка со смешной фамилией Калитка. Веселая, нахальная, беспечная лентяйка – как раз для класса «В», носила дерзкий начес, как «бэшки», задирала нос, как вредины из «А», но попала к нам.
Длинноногая, точеная, она в 14 лет была такой взрослой, что наши мальчишки стеснялись на нее даже смотреть.
Королева, очутившаяся в старшей группе детского сада. Десятые классы (в те годы выпускные) тоже имели свои физиономии, но мы в них по малолетству не разбирались. Нам было достаточно знать, что лучший ученик школы, любимец учителей и надежда советской науки учится в 10-м «А». Левушка, мальчик из хорошей интеллигентной семьи, был прирожденный технарь. Невысокий, застенчивый. Победитель всесоюзных олимпиад по физике, обладатель золотой медали ВДНХ за какой-то прибор, от которого дяди в МГУ закатывали глаза. Понятия не имею, чем он мог заинтересовать нашу Калитку. Но уже в конце первой четверти вся школа загудела: у Левушки сумасшедшая любовь с малявкой из 8-го «Г».
К началу второй четверти Левушка своими руками собрал мотоцикл – и каждый день, после уроков, мы, разинув рты, наблюдали, как сверкающая колесница подкатывает к школьному крыльцу. Оглушительно ревел мотор, солнце бросало грозные блики на почти космический шлем, украшавший Левушкину светлую голову, Калитка, сверкнув зубами, перекидывала через седло великолепную ногу. И без того короткая юбчонка вспархивала, и мотоцикл уносился, оставив на нашей ослепленной сетчатке картинку запредельного, небывалого, какого-то заграничного счастья и свободы.
Родители Левушки, педсовет, директор, учитель физики – все спохватились слишком поздно.
В третьей четверти Калитка была уже беременна. В начале четвертой – ее исключили. Левушка закончил школу с тройками – о золотой медали и МГУ больше не было и речи, на выпускные экзамены он пришел, но ни на один вопрос не ответил принципиально. Сидел, молчал, угрюмо смотрел в сторону – очень взрослый, но уже не свободный человек. На следующий год его забрали в армию.
Калитку я встретила еще один раз – зимой. Я была уже студентка, важная, коса и куклы остались в прошлом, в глаза катила первая, сама сложная сессия. Калитка, подурневшая, угрюмая, толкала коляску по ледяному тротуару. Коляска была красная – девочка. Руки у Калитки тоже были красные, опухшие от холода и почему-то очень детские. Я крикнула ей через улицу что-то веселое, она даже не обернулась.
Но до сих пор, если мне нужно зримо представить себе счастье и свободу, я закрываю глаза – и вижу школьный двор и смеющуюся девчонку в коротенькой школьной форме, легко запрыгивающую на сиденье сверкающего мотоцикла.
