- Здравствуйте! Я слышал, у вас при ресторане есть и небольшие домики, где можно остановиться?
- Да, конечно, у нас есть такие коттеджи.
- Отлично. Сколько ночь будет стоить?
- Пятьдесят долларов.
- Хорошо, забронируйте за мной, пожалуйста. Мы будем сегодня к вечеру, после шести.
- Уже записала, ждём. У вас будет дом номер два.
…Он стоял в глубине, ловко втиснувшись между тремя высоченными соснами.
Собственно, это был не дом, а сруб. Такой ладный, красивый, с покатой крышей, будто из иллюстраций к детской сказке.
Небольшое и невысокое крыльцо в две ступеньки, и сразу - входная дверь.
На первом этаже располагались: как-бы гостиная-столовая с массивным деревянным столом и такими же тяжёлыми, солидными лавками, двустворчатый шкаф с пустыми тремпелями, небольшой комод с двумя комплектами полотенец и тапочками, в отдельном закоулке, как домик в доме - маленькая умывальная раковина, унитаз, перепоясанный бумажной лентой, прозрачная кабинка душа.
Если посетитель садился за стол на лавку у стены, взглядом он упирался в экран висящего на стене напротив плоского телевизора.
Если же, наоборот, он садился на другую лавку, спиной к телевизору, он мог любоваться картиной на стене напротив.
Это был натюрморт.
Незамысловатый, но, как обычно такого рода живопись, очень тщательно, можно даже сказать - любовно выписанный.
Две открытых бутылки жигулёвского пива, старинный - гранёный, пузатый, пивной бокал с традиционной, неестественно красивой шапкой пены, три, похоже, воблы, одна из которых уже аккуратно почищена. Мелкая тарелка с тонко порезанными кружочками копчёной колбасы типа московской.
И грубо диссонирующие с вышеприведенным кулинарным антуражем полбуханки чёрного хлеба-кирпича. За которым, чуть поодаль, будто спрятавшись, притаилась, вот уж воистину, - куда же без неё?, бутылка «Столичной».
Уже распечатанная, или, наоборот, еще не открытая, невидно.
Будто художник специально решил сохранить интригу, вызвать у зрителя когнитивный диссонанс, или чувство сопричастности к таинству действа.
Совершенно неожиданный, можно сказать - смелый ход: треть картины справа занимал кот.
Большой, толстый, рыжий котяра, разлёгшийся на столе с напитками и закусью.
Причём кот не спал, а смотрел в упор на зрителя зеленоватыми зрачками.
Прямо как Мона Лиза.
Только с усами.
Безусловно, кот трансцендентно менял экзистенциальный формат картины и придавал ей некий лукавый флёр наивно-дискретного дуализма.
Чтобы у зрителя не осталось и тени сомнения, на чьей стороне симпатии автора, над котом аккуратным каллиграфическим почерком была изображена лубочная надпись, - Эх, сюда бы еще сметанки…
Треть пространства первого этажа занимала лестница на второй этаж.
Вернее - половина её, с семью ступеньками, заканчивающаяся маленькой площадкой, от которой под углом девяносто градусов к первой шла вторая половина лестницы с еще шестью ступеньками.
Потолок второго этажа, как и следовало ожидать, был низким, покатым.
Так что с непривычки очень даже было легко набить шишку о вскрытые лаком жёлтые доски.
Поскольку почти весь второй этаж занимала большая двуспальная кровать, оставшегося пространства было всего-ничего: только и того, чтобы протиснуться на балкон.
Зато балкон был знатный - широкий, глубокий. Открывавшийся с балкона вид на сосновый бор еще больше подчёркивал и красоту аккуратно отёсанных брёвен балкона и первозданную красоту самого леса.
Хотя и эта картина начинала играть совсем другими, еще более яркими красками, когда чья-то стройная, худенькая фигурка в ночнушке садилась в кресло, стоявшее на балконе, и подняв ноги, клала маленькие голые ступни на край балкона.
И тогда, глядя на эти девичьи беззащитные пяточки, лес благоговейно замирал, понимая, что куда ему, - старому.
…А поутру они спустились из спаленки на втором этаже вниз.
Он - в камуфляже, она - в своём воздушном платьице, будто с выпускного.
Начали складывать в его сумку нехитрые остатки со стола.
- Дай-ка, я тебе книгу хоть надпишу!
- Конечно-конечно. Знаешь, как мне приятно будет там читать твой подарок! А о чём пишет твой хвалёный Фредерик?
- О нас с тобой. А еще там есть не твоя, но тоже война, твой Сэлинджер, твоя клубная тусовка, даже твой Led Zeppelin. Но главное, - непонятным, непостижимым, удивительным образом там есть мы.
Старательно выводя буквы, высунув от усердия даже кончик языка, но не забывая при этом поглядывать на хитрого рыжего кота на картине, будто советуясь с ним, она написала длинное предложение.
- Только, чур, потом прочтёшь!
- Как скажешь, родная.
Она нарисовала забавную рожицу, засмеялась, - Подпись!, а затем уже строгим голосом добавила, - И печать!, - и сделав накрашенные губы сердечком, прикоснулась ими внизу импровизированной подписи.
Ниже красного отпечатка, невесть откуда взявшиеся, капнули две слезинки.
Будто просил их кто.
И когда за ними хлопнула дверь и выстрелом щёлкнул дверной замок, стало тихо, спокойно и…неожиданно тоскливо.
Дом будто осиротел.
И впервые вдруг пожалел, что его постояльцы ушли.
Невесёлые домовые собрались на первом этаже, часовыми стали у двери.
Кто-то сказал, - Остались бы…
Второй добавил, - Жили бы - не тужили.
Третий улыбнулся, - Миловались бы досхочу.
Четвёртый, самый умудрённый, грустно подвёл черту, - Эх, это ведь звучит только у братьев красиво, - Я на тебе, как на войне.
И неожиданно и нежданно все четверо одновременно вздохнули, как выдохнули, - А так-то - на фига?
© Шева
