В детстве у меня была злая учительница музыки. Вернее, она была не злая. Она была несчастная. Но это я узнала гораздо позже. А тогда я была уверена, что злее ее даже быть не может.
Нет, она не била меня по рукам линейкой, как жаловались многие мои подружки по музыкальной школе, не кричала на меня, не задавала выучить непосильное количество этюдов к следующему уроку. Просто каждый раз, когда после занятия за мной приходили папа или мама, она встречала их усталой улыбкой, простирала руку в том направлении, где я, сгорбившись, торопливо собирала ноты, и роняла всего одну лишь тихую фразу:
— Безнадежно...
Родители после этого мрачнели, и, уводя меня из класса, рассказывали о том, что музыка — это труд, а я — халтурщица, потому что сколько часов я вчера занималась? Правильно, полтора, а два — это жестокий минимум, если я хочу чего-нибудь добиться.
Хочу ли я чего-нибудь добиться, я не знала. Я знала, что очень хочу домой, потому что пока не совсем стемнело, я смогу еще немножко поклеить свой волшебный замок.
Замок был моей тайной, моим секретом, моей страстью, радостью, гордостью, головной болью, страхом и страданием — всем.
Папа, приехав из заграничной командировки, привез мне и маме кучу подарков, но он бы, наверное, удивился и может быть, даже обиделся бы, если б я ему сказала, какой подарок я считаю главным. Это был маленький картонный набор — на трех листах разноцветного картона были прорисованы очертания какого — то сооружения.
Вообще я терпеть не могла разбираться в схемах, считала это не девчачьим делом и почти никогда за это не бралась, но тут с самого начала что-то пошло не так. Недавно ли прочитанная сказка про оловянного солдатика была тому виной или что-то другое — неизвестно, но неожиданно я поняла, что еще ничего на свете не хотела так, как построить этот замок. И я начала возиться с твёрдыми листами картона и неповоротливыми ножницами, подбирать одни крохотные детали к другим, приклеивать хрупкую фольгу к грубым картонным рамкам — одним словом, мучаться и радоваться одновременно.
За этим занятием я провела уже не одну неделю, и оставалось чуть-чуть: мне хотелось сделать так, чтобы в окнах замка вечерами зажигались огни.
Как добиться этого, я не знала, но потом меня осенило — узкие окошки надо было застеклить разноцветными стеклышками и найти ночничок самого маленького размера, чтобы его можно было вставить в середину моей конструкции. Стеклышки были выменяны у одноклассницы Нинки на китайский веер моей бабушки, дело оставалось за ночником. Хитростью и коварством я сумела убедить родителей в том, что мне необходимо оставаться в школе после уроков целых три дня подряд.
Мне повезло почти сразу — нужный мне крохотный ночничок я отыскала в соседней комиссионке к вечеру первого дня поисков. Но деньги!... Он стоил втрое больше, чем мне удалось накопить. Я стояла перед витриной, и на глазах у меня были слезы. Значит, в замке не будут загораться окна. И балов там не будет, и турниров, и никакой живой жизни не будет вообще.
— Что ты здесь делаешь, Юлечка? И почему ты вся заплаканная? Тебя кто-то обидел? — передо мной стояла моя учительница музыки. — Может быть, я могу тебе помочь?
Я посмотрела на нее пристально. Кажется, она не смеялась, и выглядела действительно встревоженной. В приступе отваги и отчаяния, который раз в жизни, наверное, случается с каждым ребенком, я кивнула в ответ на ее вопрос.
Можете, Анна Дмитриевна, — ответила я. — Мне позарез нужно девять рублей.
Девять рублей? — растерялась она. — Ну конечно, возьми... Хотя зачем тебе, это же большие деньги для ребенка... Но возьми, возьми, потом отдашь.
Она протянула мне три бумажки, я схватила их, неожиданно для себя самой прыгнула ей на шею, поцеловала в щеку, и зажав деньги в кулаке, ворвалась в магазин, которому оставалось пятнадцать минут до закрытия.
Домой я прибежала как раз вовремя для того, чтобы сделать вид, что уже полчаса сижу над гаммами. И я действительно просидела за ними весь вечер — ровно до того момента, когда в коридоре раздался телефонный звонок. Чутье подсказало мне, что телефон звонит не просто так, и лучше бы поскорее удалиться к себе в комнату. Я тихой сапой скрылась за своей дверью, чуть-чуть подождала, но в квартире было совсем тихо. Тогда я немножко перевела дух и достала из сумки свое прекрасное приобретение. Несколько минут ушло на то, чтоб внедрить его в самый центр замка, за окошком из цветных стеклышек. Я взялась за вилку ночника, собираясь включить его в розетку. Включила — и потянулась к кнопочке, чтоб его зажечь, но не успела. На улице что-то сверкнуло, грохнуло, распахнулась оконная форточка от порыва ветра, и откуда-то снизу донесся чей-то голос:
Чтоб вы все пропали! Опять гроза, и света не будет!
Еще через одну минуту открылась дверь моей комнаты. На пороге стояла мама со свечой, за ней папа, и где-то уже совсем в тени угадывалась Анна Дмитриевна.
Юля! — сказала мама тихо, но я знала, что предвещает этот тихий голос. Предвещал он грозу — не чета той, что за окном.
Юля! — повторила она. — Ты не могла бы объяснить, зачем тебе понадобилось просить деньги у Анны Дмитриевны? Нас всех волнует этот вопрос.
Я молчала, опустив голову, поклявшись себе, что не признаюсь ни за что. Замок не виноват в моих трудностях. Он уже живет, и значит, вечерами в нем должны гореть окна. Должны — и все тут.
В комнате повисло молчание, прерываемое только хлопками полураскрытой форточки и зарницами с улицы. Сколько времени так прошло, я не знаю.
Наверное, час, а может, минут пять. Но вдруг случилось что-то крайне странное. На улице снова громыхнуло, блеснула очередная зарница, и — я не поняла, как! — в моем замке зажглись окна.
Ой! — воскликнула Анна Дмитриевна, делая шаг в сторону. — какая неописуемая красота! Юлечка, ты это сама сделала?
Я молча кивнула.
Боже мой! — произнесла Анна Дмитриевна дрожащим голосом, чуть не со слезами, — да у тебя ж талант! К чему тебе гаммы, если ты умеешь создавать волшебство совсем другого рода?
И задумавшись, она пробормотала потихоньку, чуть ли не самой себе:
"Если б я в детстве знала точно, где мой талант, может быть, вся жизнь пошла бы по-другому..."
В комнате было очень тихо, и мама по-прежнему пристально смотрела на меня, но это был совсем другой взгляд. Глаза ее, кажется, улыбались, и в них играли огонечки от окошек замка, где в этот момент начинался то ли бал, то ли турнир.
