Президент благотворительного фонда «Волонтёры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская рассказывает о том, почему не нужно дарить детям из детских домов игрушки и дорогие подарки на Новый год.
Новый год — это действительно особенное время: праздничные витрины, запах мандаринов, мелькание новогодних огоньков в окнах домов. Вся эта предпраздничная суета для многих ещё и повод подумать о тех, кому не повезло в жизни. Добрые новогодние истории, общая атмосфера праздника вызывают желание с кем-то поделиться теплом. И с кем же ещё поделиться подарком, как не с одиноким ребёнком, которого так жалко и которому хочется сделать добро?
Вы думаете, после этого вступления я предложу на выбор письмо Деду Морозу от несчастного Мишеньки 12 лет, который хочет игрушечный трактор (или айфон), или Машеньки 5 лет, которая хочет набор лего, взывая к вашему неравнодушию?
Я действительно призову вас к неравнодушию. И к тому, чтобы очень обдуманно и осмысленно подойти к правильному и прекрасному порыву вашей души, который может принести как пользу, так и, увы, стать дорогой совсем в другую сторону.
Вы думаете, после этого вступления я предложу на выбор письмо Деду Морозу от несчастного Мишеньки 12 лет, который хочет игрушечный трактор (или айфон), или Машеньки 5 лет, которая хочет набор лего, взывая к вашему неравнодушию?
Я действительно призову вас к неравнодушию. И к тому, чтобы очень обдуманно и осмысленно подойти к правильному и прекрасному порыву вашей души, который может принести как пользу, так и, увы, стать дорогой совсем в другую сторону.
Много лет назад моя знакомая удочерила девочку, которой занимался наш тогда ещё только зарождающийся фонд. Девочка была ровно такой, какой изображают на картинках сироток. Она была белокура, голубоглаза, с удивительно открытой улыбкой. Ей было всего пять лет, и внешне она словно была младшей сестрой кудряшки Сью, удивительно открытым и общительным ребёнком, который прожил первые пять лет в условиях постоянно сменяющих друг друга взрослых из числа персонала дома ребёнка. Когда моя знакомая, назовём её Надя, пришла за Катей, та, радостно улыбаясь, открыто и доверчиво вложила свою маленькую ручку в руку будущей приёмной мамы и готова была идти за ней прочь из детского дома в дом настоящий с первой минуты знакомства.
Через несколько месяцев мы встретились с Надей, и она, чуть не плача, рассказывала мне, что эти прекрасная улыбка и моментальная готовность стать дочкой относятся не только к ней. Катя могла в середине пешеходного перехода ускользнуть от Нади, схватить за руку любую незнакомую тётю, идущую в противоположном направлении, и радостно идти с ней дальше. Она обнимала соседок, называла их мамами, садилась на колени и отказывалась уходить домой от любого взрослого, который был ласков или предлагал игрушку или конфетку.
Соседи начали подозревать Надю в том, что она жестоко обращается с ребёнком, всячески жалели сиротинушку, которая тут же откликалась на жалость, поддакивала любым предположениям о своей горькой доле и хотела со всеми идти домой, не к Наде, а к ним. Надя не знала, как стать мамой ребёнку, который не видел никакой разницы между ней и любым прохожим и готов был предпочесть любого незнакомца с конфетой в руке или имеющего неосторожность улыбнуться.
" Поведение, которое наблюдала Надя, было не ловкой манипуляцией ребёнка и не специфическими особенностями характера. Это серьёзное расстройство поведения, которое приобретают дети, лишённые заботы конкретного взрослого, живущие в системе сменного коллективного ухода".
В медицине этот диагноз называется «расстройство привязанности». Он входит в международный классификатор болезней и требует серьёзного психологического, а иногда и психиатрического лечения.
Расстройства привязанности бывают разных видов. Есть несколько подходов к классификации этих расстройств, но главное в них одно: лишённый нормальных, постоянных и устойчивых отношений со взрослым, который о нём заботится (то есть с родителем), ребёнок испытывает тяжелейший стресс и начинает вырабатывать формы приспособления к искажённой реальности. Например, пытаясь уцепиться за любого взрослого, чтобы в отсутствие постоянного внимания заместить качество количеством и добрать это внимание по крупицам от каждого, кто оказывается рядом. Или провоцирует это внимание агрессией и поведением, которое предсказуемо приведёт к наказанию (зато внимание, зато общение). Или, наоборот, ребёнок закрывается и теряет всякую надежду, он не верит больше в возможность выстраивать отношения со взрослыми и, скорее всего, не сможет выстраивать постоянные доверительные отношения с людьми, когда вырастет — у него их никогда не было.
Дети оказываются в детских домах тогда, когда они теряют семью. Иногда семья отказывается от ребёнка. Да, увы, материнство — это совсем не инстинкт, который стопроцентно включается по факту рождения ребёнка. Это сложный биосоциальный механизм, у которого бывают сбои. Но таких детей, от которых отказались родители, в системе государственной заботы меньшинство. Чаще всего отказ происходит от новорождённого ребёнка, и, если ребёнок здоров, он уходит в семью очень быстро. Основная категория детей в наших детских домах и интернатах — это дети, которых государство посчитало нужным забрать у семьи, потому что та с чем-то не справилась. Иногда это действительно чудовищные истории насилия и пренебрежения. Но точно так же часто это истории про то, как семья не справилась с трудностями и ей никто вовремя не помог.
«Ребёнок оказывается в государственном учреждении от большой беды: будь то отказ от него самого дорогого человека или история, когда чужие люди вдруг (для ребёнка) забрали его от людей, которые его любили и которых он любил, хотя они и не умели о нём правильно, с точки зрения государства, заботиться. Это самое страшное, что может произойти в жизни ребёнка».
Дальше ребёнок начинает жить в условиях, когда в одном помещении собраны такие же, как он: кто-то пережил дома насилие, кто-то находится в тяжелейшей депрессии, потому что не понимает, за что и почему он оказался здесь. Здесь его жизнь будет строго регламентирована. Помещена в жёсткий график. Лишена свободы выбора буквально до мелочей. Ничего, что происходит в жизни обычного ребёнка в семье и является его возможностью для роста — своей самостоятельности, своего выбора в жизни, — тут не происходит. Идти гулять или остаться дома? Что есть на ужин? Куда пойти учиться? Можно ли пойти на выходные в гости к друзьям (эта опция в принципе отсутствует).
С этого момента начинается поворотная точка судьбы этого ребёнка. Что с ним будет дальше? Вернётся ли он когда-нибудь домой? Заберут ли его другие люди в новую семью? Останется ли он здесь до совершеннолетия? Сможет ли он потом справиться со своей жизнью сам, без опыта семейной жизни, нормальных взаимных отношений, ответственности за свои действия? А если его развитие в условиях стресса и депрессии даст сильную задержку, не пойдёт ли он по пути коррекционных учреждений, потеряв в итоге право распоряжаться собственной жизнью и свободой, если его лишат дееспособности?
А ещё с этого момента у ребёнка появляется риск заработать то самое расстройство привязанности, которое станет его балластом во взрослой жизни, не позволяющим строить нормальные, долговременные отношения с людьми. Сможет ли он чувствовать другого человека. Сможет ли он чувствовать и понимать себя, свои реальные желания, потребности. Сможет ли он доверять кому-то. Сможет ли проводить границу между отношениями с близкими и посторонними? В нашем мире есть чёткая граница между своими и чужими людьми. Есть понимание того, как могут или не могут эти чужие люди входить в жизнь семьи. Ребёнок впитывает это с самого детства. Это знание не даётся нам мистическим образом. Мы учимся.
«Дети-сироты тоже учатся. Тому, что с ними с детства нет одного близкого и значимого человека. Что любой чужой может прийти, одарить подарком и исчезнуть навсегда. Что под Новый год этих чужих и мелькающих обычно толпы».
Взрослые — это ненадёжные люди. С ними нельзя строить долговременные отношения, они всё равно бросят, предадут или мелькнут и уйдут. Зато от них можно получить материальные блага и научиться испытывать радость от вещей, которые начинают замещать радость от отношений, от общения.
Мы растим одиноких детей, не умеющих полагаться на людей, но умеющих получать радость от обладания вещью. Мы растим детей, которые не могут принять самостоятельно никакое решение (они не имели на это прав в детском доме), но могут легко подчиниться воле малознакомых людей и вступать с ними в доверительный контакт за улыбку и подарок.
И можно, конечно, принимать в этом участие, усугубляя и так тяжёлую для ребёнка ситуацию. Даря ему не радость, нет. Это иллюзия. У ребёнка, лишённого самого главного — семьи. Живущего в условиях несвободы. Просыпающегося каждое утро в комнате с койко-местом одним из 8 таких же одиноких детей. С неопределённым будущим, в котором никто уже не будет дарить подарки за статус сиротки. Ваш сиюминутный контакт не даст ему ничего, кроме очередного мелькнувшего и пропавшего взрослого. Этого и так полно в его жизни, поверьте. И то, что он чувствует, не замещается вещами. Хотя их количество таково, что ребёнок может научиться ценить вещи больше, чем людей.
Мы сами поняли это не сразу. Двенадцать лет тому назад, когда мы только начинали, нам тоже казалось, что возить машины вещей в детские дома — это значит помогать детям. Сейчас мы понимаем, что это помощь персоналу детского дома (в том числе в поддержке коррупции, позволяющей потратить на другое бюджеты, выделенные на те же сладкие подарки или ремонты). Что для ребёнка важна не обшарпанность стен и одежда с лейблом, а близкие люди, которые у него есть или которых у него нет. Что дорогой плеер никак не повлияет на его жизнь, и в 18 лет ребёнок без семьи, без нормального образования, без навыков жизни в обычном социуме выйдет в мир совсем никому уже не нужный, один.
Самое печальное, что именно в Новый год люди вспоминают о детях-сиротах и тратят огромные бюджеты на помощь им. И если бы эти бюджеты тратились не на конфеты, айфоны и машинки, а на программы поддержки кровной семьи, поддержки приёмных семей, образования и наставничества детей, их сопровождения после выхода — мир бы изменился после одного такого Нового года.
У нас всего чуть больше 100 000 детей живёт в детских домах. Они живут там, потому что их родителям вовремя не помогли. Потому что у детей тяжёлая инвалидность и у семьи, кровной или приёмной, недостаточно поддержки. Живут с очень сомнительными перспективами после выхода. С низким уровнем образования, самооценки, большим страхом мира, который их, скорее всего, не очень дружелюбно примет. И уже не подарит ни Барби, ни айфон. Они выходят без багажа отношений и знаний в мир, который перестаёт воспринимать их как сироток, заслуживающих новогоднего подарка.
Всегда думаю о том, что если бы в один-единственный Новый год люди потратили средства только на системную и правильную помощь, позволяющую ребёнку выйти из детского дома в родную или приёмную семью или же в самостоятельную жизнь с поддержкой, они изменили бы всё.
Но, увы, всё будет как всегда: сотни сборов на подарки для Мишеньки и Машеньки. Судьба которых с куклой и машинкой в руке, стоящих в своём детском доме после ухода очередных промелькнувших взрослых, уже мало кому будет интересна.
«Не покупайте улыбку одинокого ребёнка в обмен на вещь. Не делайте это с ним. Нельзя помогать так, как удобно тебе, как хочется тебе. Не думая о последствиях для того, кому помогаешь. Не думая о реальных потребностях тех, кому помогаешь. Тогда это не подарок им. Это подарок себе».
Себя ты радуешь и свои желания и потребности удовлетворяешь. Ничего в этом плохого нет, все мы так делаем. Только, пожалуйста, не делайте это за счёт детей-сирот. Им и так достаточно не повезло.
Помогайте со смыслом. С тем, чтобы ваша помощь действительно что-то меняла. Это ведь действительно время чудес. Не разбазаривайте возможность совершить чудо на то, что чудом не является.
