Самое время, как мне кажется, написать что-нибудь про новый год, ребята.
У меня в детстве этот праздник вызывал смешанные чувства. С одной стороны — мне всё нравилось: в зале (а у нас самая большая комната в квартире называлась именно зал) стояло аляпистое дерево, щедро присыпанное ватой и блестящим «дождиком», и огромный, раздвинутый во все стороны света стол, что уже само по себе было необычным. (а если учесть, что в жизни советского школьника необычного было крайне мало, то любое появление этого самого необычного было настоящим событием. Ну, во всяком случае, я был очень жаден до таких вот ярких вспышек на сером небе бытовой рутины).
Стол, что тоже немаловажно, был покрыт лучшей скатертью и заставлен «дорогими и дефицитными» продуктами, поданными не абы как, а с применением красивейших хрустальных ваз, торжественно извлечённых для этой святой миссии из их незыблемого мавзолея, и по совместительству символа достатка и роскоши — чехословацкой стенки.
Сейчас такое щедрое слово как «деликатесы» практически исчезло из обихода, а тогда оно безумным демоном витало над столом и каждому делало некие смутные намёки на непонятно какую награду, которую сулит предстоящий праздник. Никто достоверно не мог сказать, что это такое, но все свято верили, что обязательно будут деликатесы. Деликатесы доставались и их нельзя было трогать до нового года. Сейчас много шуток про «это на новый год» , но теперь это больше традиция, нежели реальная необходимость сохранить что-то редкое на праздник. Сейчас это, лично мне, кажется унизительным, тогда же — было нормой. Еда была подарком.
Родители. Родители внезапно делались красивые и весёлые. Шутливые и не строгие. Можно было расколотить чайную чашку, и услышать неожиданное «ну это на счастье» вместо привычного « ну что же это за ребёнок то за такой! Всё время всё портит!»
По телевизору в кои то веки показывали что-то интересное. Длинные мультфильмы и комедии. По всем комнатам сновали многочисленные понаехавшие гости, было тесно и шумно, все решали, кто где будет спать, и обязательно находились смельчаки, готовые ночевать прямо на полу. Дядя Толя, уже успевший где-то незаметно, как он выражался «треснуть», багровея от удовольствия рассказывал детям анекдоты, не очень сильно заменяя неприличные слова на, как ему казалось, вполне так сносные, и бабушка делала страшные глаза, махала руками и призывала детей не слушать «этого хулигана».
На кухне всё время что-то пригорало или убегало, женщины громко хохотали и ойкали, непрерывно что-то чистя, нарезая и говоря, мужчины неуклюжей гурьбой ходили курить, и дядя Толя многим подмигивал и делал некий жест, навроде пощёлкивания пальцем по горлу, детям можно было относительно безнаказанно своровать мандарин и колбасу, а гарантированный подарок, завёрнутый в газету, вот-вот уже должен был материализоваться под густо пахнущей ёлкой. Одним словом — красота. Праздник как он должен быть в представлении десятилетнего человека.
И я, по малолетству своему, чего уж там скрывать, наивно верил, что в новом году, согласно этой магической формуле про «как встретишь, так и проведёшь» всё будет теперь именно так: Всё время в зале будут стоять стол и ёлка, всегда будет куча гостей и мама в красивом платье, всегда будет интересный телевизор и подарки, мандарины и салаты в хрустале, дядя Толя-матерщинник и подарки, завёрнутые в газету. Всегда будет шумно и весело. Все будут в приподнятом настроении, и если даже разобьёшь эту злосчастную чашку, то это ничего, это — на счастье.
Но жизнь жестока к детям. Праздник быстро кончался и гости разъезжались кто куда. И в враз опустевшем и притихшем доме аккуратно мыли хрусталь и бережно убирали его в неприступную стенку благополучия. И на обед опять была скучная гречка с ненавистной курицей. И стол, съёживался, теряя былую удаль, и телевизор, немного ещё помигав капитаном Врунгелем, возвращался в привычное своё унылое русло, и очаровательная, волшебная ёлка заканчивала свой век возле мусорных баков, и забытая нитка «дождика» дрожала на январском ветру в её порыжевших иголках. И низкое серое небо теперь до самой весны, до которой ещё целая тысяча лет.
С годами я понял, что именно так меня печалило в уходящих праздниках, и теперь построил свою жизнь так, что праздник никуда не уходит и никогда не заканчивается. Это не так уж и трудно, дорогие мои бывшие мальчики и девочки. Гораздо проще, чем вам кажется. И в этом, в этом я убеждён, и есть смысл нашего существования. Праздновать жизнь. И не верить в то, что это плохо, неправильно и неприлично. Пусть печалятся те, кому это нравится. Я им не мешаю. Мне же нравится праздновать.
