Я тут полежал немного в Одесской больнице. Мне там вырезали воспалившийся аппендикс и немножко расширили границы сознания. Не знаю, за что сильнее благодарить.
Все было противоречиво с самого начала: аппендицит не вызывал у меня особенных болевых ощущений, а единственные, кто причинял боль в этой истории, были врачи. Я сперва не думал даже, что это аппендицит, и пришел к терапевту за рецептом на какой-нибудь фосфалюгель. Но эта добрая женщина вместо рецепта ткнула пальцами мне в живот, подождала, пока меня раскрючит, и отвела к хирургу. Хирурга, очевидно, сам Пай-Мей обучал ручной пятиточечной технике взрыва сердца — я не продержался и пяти секунд и сознался во всем. Он разочарованно снял перчатки и отправил меня на операцию. Ассистент поставил мне катетер, пододвинул капельницу и приятный холодок начал разливаться по моей руке, затем собрался в лужицу под плечом и ручейком побежал к электроприборам. Так все заметили, что катетер к капельнице не подключен. Больнее всех мне сделал анестезиолог (я до сих пор не могу понять, парадоксально это или логично). Он вошел, вкатил мне наркоз и сказал:
— Уважаемые, не могу не поделиться с вами замечательнейшей историей про гениального хирурга Юдина.
Я успел только мысленно обозвать его пидором и отошел в страну снов без замечательной истории.
После операции выяснилось, что меня ограбили.
Я не люблю следить за своими вещами. Меня бесит ситуация, когда я должен волноваться о своих вещах из-за того, что на свете существуют воры. Я же даже не знаю, есть ли они в этом здании! Это как бояться пауков, но гораздо утомительнее, потому что пауков ты боишься только когда они есть.
Конечно, я был далек от мысли, что здесь никому не нужны мои вещи и деньги. Потому что мои деньги здесь были нужны буквально всем: в регистратуре меня попросили пожертвовать 50 гривен, в подвале, куда я спустился сдать кровь и мочу, меня ждали гоблины-лаборанты, стребовавшие с меня милостыню, а медсестры в хирургическом отделении просто и незамысловато сказали: "С вас двести гривен на исследования". Потом под таким же предлогом слупили сотню с Сони, которая пришла меня проведать. Что вы говорите? Лохи? Не лохи, а филантропы.
Уехав на операцию, я оставил в палате сумку, в которой было примерно 80 тыщ рублей, 15 тыщ плюс документы в кармане пальто, а на кровати — мобильный телефон и книжку «У нас это невозможно» Синклера Льюиса.
Утром после операции я проснулся и понял, что Синклеру Льюису приделали ножки.
Все остальное мое имущество осталось в сохранности, но советское издание антифашистского романа американского нобелевского лауреата сменило владельца. Я так долго думал о том, хорошо это или плохо, что чуть не достиг просветления.
Просветляться мне помогала диета. В первый день я не ел ничего вообще, во второй выпил двести грамм кефира, а на третий охамел, выпил триста и пошел требовать еды у врача.
— Так вы же аппендицитник, вам можно есть кашку.
— Как я вам тут буду кашку варить? И где?
— Молодой человек, вы что слепой? Вы не видели дверь с большой табличкой БУФЕТ? Идите в буфет и возьмите себе кашки.
— Это та дверь с большой табличкой "ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН"?
— Да, это она. Идите и поешьте.
Я смело вошел в буфет взял кашку и стал искать ложку. За этим занятием меня обнаружила медсестра.
— Что вы делаете?
— Ложку ищу.
— У нас нет ложек.
— Как нет ложек? Кашка есть, а ложек нет?
— Ложек нет. Чаю хотите?
— Хочу.
Она дала мне чайный пакетик. Я не стал спрашивать, есть ли кружки, все было уже понятно. В одиннадцатой Одесской больнице не только лечат, но и обучают дана-парамите, первому качеству Боддхисатвы - совершенству даяния.
Совершенство даяния не в том, чтобы давать все.
Оно в том, чтобы давать нужное.
Например, кашку. Например, Синклера Льюиса.
Я пошел на свою койку, с кашкой и пакетиком чая. Чуть позже, когда я ел кашку зубной щеткой, ко мне зашла медсестра и сказала, что я должен по сто гривен за каждый день пребывания в общей палате.
— Не дам, - сказал я. Я уже достиг просветления.
Тем же днем меня выписали.
(с) Денис Новоселов
