Никогда не думала, что буду смотреть на руки человека, а не на его лицо, к примеру. И тем не менее, когда забралась в высокую и неудобную кабину нашего микроавтобуса, первое, на что упал мой взгляд — руки нового водителя. Он не взял сумку, заброшенную мной на капот, как делал его предшественник, не помог мне взобраться на сиденье. Он сидел за баранкой и комкал пальцы. Периодически сжимая то правой рукой пальцы левой, то левой рукой — правые. С первого же взгляда мне показалось, что с ними у него что-то не так, но времени подумать над этим не было, нужно было ехать.
- Мальчики, — не поворачиваясь, окликнула я монтёров, — вы всё взяли, ничего не забыли?
- Нет, Любаш! Погнали!
Я посмотрела в лицо водителя и даже слегка вздрогнула. Но работа была в тот момент важнее и я просто сказала:
- Пятая станция. Знаете, где это?
Водитель молча кивнул и как-то неловко нашарил ключ в замке зажигания. Завёл мотор и мы, крутнувшись по двору базы, выехали в ворота. Пару раз скосившись на новенького, я снова внутренне содрогнулась. Но с этим человеком предстояло работать, следовало хоть познакомиться.
- Меня зовут Люба, я инженер.
- Валентин.
- Алефтин! — подал голос из будки Антошка и мальчишки дружно заржали.
- Как угодно. Можно и Алефтин.
Говорил мужчина с акцентом, да и по виду был явно не местным: смуглый, кудрявый, горбоносый. Цыган-не цыган, но что-то такое. Профиль его мне совершенно не приглянулся, да и анфас с такими чертами вряд ли мне понравился бы, а седина, делающая причёску Валентина похожей на шкуру собаки масти «соль с перцем», совершенно его не красила. Но вот его руки меня сначала удивили, а потом просто привели в бешенство — тихое и беззвучное.
Руль наш Алефтин держал так, словно тот был раскалён докрасна. Пальцы его не охватывали баранку, а торчали во все стороны! Когда он поворачивал, руки его как-то суетливо дёргались, перехватывая обод руля так, что иной раз казалось, что машина вот-вот останется без управления. Смотреть на это спокойно было невозможно, но как-то и подавать реплики водителю я не имела желания. И в то же время, всякий раз, садясь в кабину нашего микроавтобуса, невольно начинала наблюдать за руками Алефтина. И его нелепые движения снова и снова доводили меня едва ли не до кипения. Ну как тут не закипеть, если даже рычаг коробки передач он переключал то тыча в него кулаком, то охватывая его сгибом кистевого сустава?!
- Алеф… Валентин, а ты давно водителем?
Он сперва скосился на меня, потом кивнул. Потом повернулся лицом и, словно бы сомневаясь, что его поняли, произнёс:
- Давно. Ещё мальчишка совсем. Был.
Я, естественно, посмотрела ему в лицо, когда он заговорил. И пожалела об этом — левый глаз водителя был полуприкрыт, а на скуле торчала какая-то шишка, словно там угнездился чирей. А горбатый нос его был явно и однозначно сломан. Нет, определённо, назвать его симпатичным было никак нельзя. А для себя я сразу решила, что смотреть на эту малоприятную, асимметричную физиономию я больше не хочу. И снова скосилась на его руки. Потом вынула из сумочки футляр с очками, водрузила их на нос и сделала вид, что читаю наряды. А сама принялась изучать нелепые клешни, то упирающиеся в руль, то суетливо снующие по его ободу. Единственное, что отличало эти конечности от рук, скажем, того же Антошки, так это татуировка. Старая, расплывшаяся татуировка между указательным и большим пальцем левой кисти. То ли иероглиф, то ли готическая литера. Мутно-синее пятно на смуглой, не шибко чистой коже.
В тот, первый день, за все шесть часов, что мотались по станциям, мы с Валентином обменялись едва ли десятком фраз. Мальчишки пытались о чём-то спрашивать водителя, Николаша даже, по доброте своей, порывался объяснять, как лучше проехать к той или иной станции. Валентин лишь кивал, встряхивая свою пегую шевелюру и каждый раз проезжал к нужному месту самым причудливым маршрутом.
Через пару дней, в обед, когда мы с мальчишками сидели в бытовке на базе, Николаша, набив рот крекерами (отвратная привычка, я его постоянно за это ругаю), заговорил про новенького.
- Быков его фамилия, я у завгара узнал. Он из соседней республики, во время переворота к нам перебрался.
- Какого переворота? Первого или последнего?
- Первого. — Николаша запил еду и снова напихал в рот крекеров. — А после этого назад не захотел. Решил тут остаться.
- А ты ничего не путаешь? — Антошка налил мне в чашку кофе из своего термоса и придвинул кусок пирога с изюмом. — Первый переворот у них был, когда мы с тобой ещё на горшках сидели.
Коля дёрнул плечами и, проливая кофе на подбородок, жадно отпил из своей трёхведёрной кружки.
- Мальчики, погодите, — у меня взыграло любопытство, — Валентину сколько лет? Сорок?
Парни задумались и вразнобой закрутили головами.
- Люб, он чуть постарше нас, лет на пять-семь. Никак не больше.
- Ага. То есть — лет тридцать. И во время того переворота ему сколько было? Десять-двенадцать? Как такой щегол мог куда-то перебраться?!
Антошка отломил кусочек моего сырника, повертел перед носом и засунул в рот.
- Да хрен его знает. Может быть родители от хунты бежали и его привезли сюда.
Мне сорок шесть и я своим монтёрам гожусь в мамки. Но тщательно это скрываю. Они зовут меня Любашей и на ты. Но это не отменяет того факта, что я уже работала на базе, когда Антошка и Николай ещё не родились. Эти парни пришли к нам после модернизации системы. Я и сама переучивалась дважды, потому и оставалась до сих пор инженером, а не ушла, как наши старички понемногу ушли, не потянув новой работы. Кто в связь, кто в энергоснабжение. И я отлично помню, как читала в газетах, видела по телевидению репортажи о событиях в соседней стране. Переворот, устроенный хунтой, режим их бесчеловечный… Это тянулось едва ли не полтора десятка лет. Потом патриоты пристрелили диктатора и устроили путч. Потом ещё два раза. И только три года назад у соседей жизнь начала налаживаться, когда в правительство пришли демпатриоты. Сейчас там мир, хотя и случаются ещё процессы над особо отличившимися деятелями хунты. Их выискивают в самых разных углах мира.
После обеда мы дружно загрузились в машину, разбудив дремавшего Алефтина.
- Валентин, — Николаша, как самый вежливый, никогда не звал водителя по-другому, — а ты когда в нашу страну переехал?
- Давно. Пацан был тогда. Куда едем?
Я надела очки, заглянула в наряды и, перебрав все до единого, решила начать с самой дальней точки.
- Тринадцатая станция. В Таренах, знаете?
- Да.
- Там раньше была ваша территория, ещё со второй мировой.
- Я знаю. Был там.
Николаша подал голос:
- Это надо выехать в сторону Сливеца, за реку, там сперва в деревню Фугасово, а из неё...
- Знаю, — водитель несколько раз сжал и разжал кулаки, крутанул ключ в замке, пуская мотор, — бывал там, много раз. Раньше.
Николаша замолчал и обиженно засопел: он гордился знанием местности и такой ответ Валентина был ему неприятен.
- Чего сидим? Погнали. — Антоша поспешил замять ситуацию и протянул мне леденец. Микроавтобус тронулся и выкатился за ворота.
Хорошая дорога заканчивалась в Сливеце, от него тянулась грунтовка, местами засыпанная гравием. Но после брода через Плыню, по которой до недавнего времени пролегала граница, до самого Фугасово тянулись две едва прокатанные колеи. Мальчишки негромко что-то обсуждали между собой, я помалкивала, наблюдая за поведением водителя — что б он ни говорил, но в Таренах надо знать пути. А человеку, не связанному с нашей службой, найти тринадцатую станцию почти невозможно. И я молча наблюдала, как этот пегий Алефтин будет выкручиваться. И почти злорадствовала, когда он свернул с нужного направления. Но водитель уверенно правил по каким-то ему одному заметным просекам и, похоже, совершенно не собирался ехать в Фугасово. Я не выдержала и, перекрывая натужный рёв мотора, громко сказала:
- Валентин, Фугасово в другой стороне как бы.
- Вам куда? — Голос его был спокоен и почти что насмешлив. — В Гранаты Велики или на мачту?
- На мачту? А! На мачту. Но туда через Фугасово, если что.
- Нет. Гранаты Велики, Фугасово, оно не там. На мачту туда!
Я психанула, надулась и замолчала. Мальчишки, поняв мои чувства, решили не вмешиваться и позволить этому дуболому заблуждаться по самые серые уши: мы все трое прекрасно знали, как ехать на тринадцатую, а вот на какую-такую мачту нас вывезет Алефтин… Потом ему всё и расскажем. В три голоса.
Машина шла в гору, сильно раскачиваясь. Не только с боку на бок, но и периодически клюя носом и взбрыкивая задком. В Таренах не много дорог, где можно проехать на автомобиле. Даже на таком, как наш военный, полноприводный микроавтобус. И даже то подобие дороги, что вело от Фугасово к тринадцатой станции, заставляло наш экипаж скрипеть всем корпусом и выть всеми своими механизмами. Теперь же, когда наш новенький гнал безо всякой жалости машину по совершенно непроходимым и никому, кроме него самого, не известным тропам, она не просто выла и стонала. Временами мне казалось, что мотор просто заглохнет или взорвётся, а колёса отломятся и укатятся прочь от горе-водителя.
Но Валентин невозмутимо правил, ловко орудуя рычагами коробки передач и раздатки. Я пару раз зло зыркнула в его лицо, но почти сразу опустила глаза: профиль водителя стал каким-то совершенно чужим и страшным. И снова стала смотреть на его руки.
Всё изменилось! Кулаки шофёра крепко охватывали баранку, правая ладонь цепко и точно ловила шарики рычагов и чёткими движениями перекладывала их в нужные положения. Татуировка на левой руке Валентина вдруг из расплывчатого пятна превратилась в злую морду чёрта, глумливо подмигивающего мне, скалящего зубы в злобной усмешке. Я невольно обратила внимание на то, что часть пальцев этих механически-точно перемещающихся рук покраснела, а остальные побелели до голубизны. Прежде жёлтые, бурые от загара, они, словно клавиши некого кошмарного пианино, обрели жуткий контраст. Вот правая рука спорхнула на рычаг раздатки и легко подключила передний мост, мотор икнул и утробно зарычал. Валентин, проворно перебирая руками, повёл машину вправо, на крутой склон очередной Тарены.
- Господи! Валентин, куда мы едем?!
- На мачту. Нет?
- Какая, в задницу, мачта?! Ты угробишь нас всех к чёртовой матери!
- Нет… немного тут. Потом ровно.
Я раскрыла рот, собираясь заорать матом, но в этот момент машина нырнула в очередную яму и я едва не откусила себе язык. Мальчишки в салоне охнули и принялись ловить сумки с приборами. Антошка, грохнувшись об пол коленями, громко выматерился и, повернув голову, заорал:
- Ты чего творишь, мать твою?! Алефтин, сука, побьёшь приборы!
- Нет! Я в Тарены вино возил. Никогда не разбивал.
К станции мы подъехали с совершенно неожиданной стороны. Валентин доехал до мачты и заглушил мотор.
- Мачта.
Мальчишки выскочили на траву, покрывающую двор станции и принялись крутить головами. Они не узнавали станцию, которую никогда не видели с этой стороны! Да я и сама-то никогда за все эти годы не заходила в этот край территории. Антошка вытянул из кармана ключи и пошёл к контейнеру, где находится аппаратура, а Николаша взял детектор и пошёл вдоль линии.
- Валентин. Давай обратно через Фугасово поедем.
- Зачем, Люба?
- Да ёшкины матрёшки, я чуть заикой не стала!
- А! Испугалась. Не бойся!
- Чурбан, — буркнула я и выскочила из кабины, едва не вывихнув ноги на траве.
Обратно мы ехали по привычной дороге. Парни наотрез отказались ехать маршрутом Валентина и дуэтом орали, что на базе нажалуются на него, если тот снова повезёт их через лес. Я сидела, вцепившись в ручку, приваренную к стойке кузова и тупо пялилась на растопыренные веером пальцы водителя. А тот периодически отнимал то одну, то другую руку от руля и то распрямлял свои кривые, узловатые пальцы, то сжимал их в кулаки. И что-то негромко бормотал. Лишь когда машина скатилась с Тарены, на вершине которой стоит станция, когда щебёночная дорога сменилась хоть и растресканным, но всё-таки более-менее ровным асфальтом Фугасово, я смогла разобрать, что он бормочет.
- Не больно. Не больно. Не больно.
И всё комкал и комкал, сжимая крепко в кулаки, свои белые и красные пальцы.
Прошло две недели. Мы с мальчишками привыкли к новому водителю и уже не удивлялись, когда он привозил нас на третью станцию со стороны винного склада, а не с главного входа. Николаша проверил маршрут по гугл-картам — получилось ближе почти на пять километров и по времени быстрее. Ну и что, что нужно пролезать в дырку в заборе? Зато нет нужды каждый раз разговаривать с охранником. И место для парковки нашей машины всегда есть.
Валентин никогда не проявлял интереса к нашей работе, он водил автомобиль, нарушая правила движения. Что неизменно возмущало меня. Когда он в очередной раз свернул с переезда на грунтовку и повёз нас по колдобинам, срезая круг в семь с половиной километров, я не выдержала и принялась упрекать его.
- Алефтин, ну какого рожна ты мне потроха переворачиваешь снова?! Неужели нельзя ездить по нормальной дороге?
- Так ближе.
- Но тут неровно! А вдруг вон за тем кустом полиция? Тут же нельзя ездить, знак видел?
- Нет полиции. Я не чую.
- А ухабы ты чуешь?
- Люба, замолчи.
Кровь ударила мне в голову и я, вместо того, чтобы просто закрыть рот и потерпеть эти несколько минут, принялась орать на Алефтина.
- С какой это стати?! Чего ты мне рот закрываешь, а? Я тебе что, что-то неправильное говорю?! Ты ездишь как попало, нас подвергаешь опасности, приборы, оборудование! Я сказала: езди по нормальным дорогам! Хватит с меня твоих козьих тропинок!
- Люба, замолчи.
Голос его был совершенно спокоен и на лице не отражалось ни раскаяния, ни раздражения. И мой ор его беспокоил не больше, чем жужжание мухи.
- Ты! Не смей со мной так разговаривать!
- Люба, замолчи, — подал голос из салона Антошка и парни, а следом и я, взорвались хохотом. Валентин только криво ухмыльнулся и вывел машину на асфальт перед носом междугородного автобуса, переехал две сплошные линии и рванул в Пульск, на девятую станцию.
Вечером, в бытовке, раскладывая приборы и заполняя наряды, мы, как обычно, обсуждали прошедший день, время до получки, цены на молочку и тому подобное. Мальчишки, живущие в нашем городе совсем недолго, поддерживали со мной любые разговоры, потому что ещё не успели обзавестись ни жёнами, ни друзьями. Неожиданно Николаша произнёс:
- А я в гугле посмотрел. Нашего Валентина на самом деле зовут Алеф. И не Быков, а Бынев. Он на родине был партизаном. — Мы с Антошкой замерли и уставились на него с раскрытыми ртами. — Нет, это почти точно. Алеф Бынев. Он с отцом был контрабандистом. А потом его патриоты начали привлекать к перевозке оружия, от нас к партизанам. Его потом хунта арестовала, там что-то он в тюрьме был… А потом как-то вот уже и у нас тут оказался.
- Николаш, а сколько ж ему лет тогда было?
- Пятнадцать. Но в статье написано, что Алеф с двенадцати лет на пикапе по Таренам ездил. Сначала вино возил, сигареты. Портом электронику начал возить, компьютеры, оргтехнику. С хунтой же никто не хотел торговать.
Я вспомнила страшные, разноцветные, изломанные пальцы Валентина и мне стало не по себе. «Не больно. Не больно». Господи-и-и! Сердце сдавило судорожным спазмом, дыхание перехватило и слёзы хлынули из глаз, закапали на наряд, лежащий передо мной на столе.
***
Старший жандарм вдавил окурок в лоб сидящего на стуле паренька.
- Где находится база мятежников? Говори, выблядок!
- Не больно.
Кустыш размахнулся и врезал кулаком по лицу мальчишки.
- Говори, сучоныш! Где база?! Ну!
Мальчишка со стоном поднял голову с плеча и посмотрел в глаза жандарму.
- Не больно.
- Дерка, а ну помоги. Отвязывай эту падлу от стула!
Жандармы подхватили тщедушного паренька за плечи и подтащили к двери.
- Не больно, говоришь? А так?!
Кустыш, удерживая ладонь мальчишки у косяка, схватил дверь и с силой закрыл её, ломая пальцы.
- Не больно.
- Дерка, давай вторую! Да держи ты, какого чёрта трясёшься, сука? Держи ему руку!
Дверь снова закрылась, давя, плюща прижатые к косяку пальцы непокорного щенка-Бынева.
- Не больно.
- Блядюга… Дерка, давай, глубже пихай. Прямо в щель суй, говорю. Суй!
Дверь снова закрылась. Послышался жуткий хруст, кровь струйками брызнула из-под ногтей.
- Не больно.
Голос мальчишки сорвался и он поджал губы, чтобы не закричать. Слёзы лились по его лицу, но он упрямо молчал. Жандармы оттащили его от двери и снова привязали к стулу широким ремнём.
- Ладно, тварёныш, ладно!
- Кустыш, погоди. Дай я спрошу.
Старший жандарм вытащил пачку сигарет и закурил.
- Валяй.
- Мальчик, ты лучше скажи нам, где база. Мы же знаем, что ты туда ездил. Да-да! Твой батька нам сказал, Йоско Бынев. Связался, говорит, сын с какими-то поганцами. Не хочет, сказал, отцу помогать! Зачем тебе отпираться, мальчик? Скажи где база и мы тебя сразу отпустим.
Алеф смотрел в глаза Дерки и молчал. Он знал, что если промолчит, то никто и никогда не узнает, где, в каких закутках Тарен находятся схроны партизан. Ему было больно, страшно больно, он чувствовал, как из его изувеченных рук вытекает кровь и всё равно молчал. Наконец жандарму надоело уговаривать мальчишку и он, выругавшись на чём свет стоит, принялся яростно хлестать его по лицу ладонями.
- Говори! Говори! Говори!
- Отойди, Дерка. — Кустыш оттолкнул напарника и схватил паренька за руку. — Сейчас заговорит как миленький.
Он сдавил в руке ладонь мальчишки и другой рукой ухватился за окровавленный палец. Хрусть! Сустав вывернулся и мизинец повис, согнутый в ненормальном положении.
- Не больно.
- Падла!
Озверевший жандарм схватил со стола тяжёлую пепельницу и со всей силы ударил парня по лицу. Хлынула кровь. Кусок рассечённой плоти отпал вниз и повис на коже, из кровавого месива показалась кость скулы. Мальчишка обмяк и едва не упал, но, удерживаемый ремнём, остался на стуле. Кустыш взял графин и принялся лить воду ему на голову. Потом рванул за волосы и нагнулся к самому лицу несчастного. Парень приоткрыл глаза и процедил сквозь сжатые зубы:
- Не больно.
***
Придя домой, я засела за компьютер и просидела до двух часов ночи. Муж несколько раз подходил и звал спать, но я даже не могла сказать ему что-то, просто отрицательно крутила головой.
Нашла я немного, только ту же статью, что пересказывал на работе Николаша. Но зато я много чего прочитала про жандармерию хунты и их методы «работы»… Утром, придя на базу, первым делом позвонила в столицу, Милке Белко. И попросила посмотреть медицинскую карту Алефа Бынева. Или Валентина Быкова. Белко, моя школьная подруга, в госпитале работает, в центральном. Она задала несколько вопросов, уточнила возраст и время поступления пациента. Я ответила, как смогла. А вечером, накормив мужа ужином, снова засела за компьютер. Милка не обманула моих надежд — прислала копии файлов. Всё совпало: Алеф Бынев был спасён подпольщиками, подкупившими какого-то Дерку Жлоба, нелегально вывезен через Тарены к нам и помещён, по настоянию наших силовиков, в госпиталь. Ему сделали несколько операций на руках и, как смогли, восстановили лицо, разбитое до неузнаваемости. Левый глаз частично утратил зрение, на скуле образовался большой рубец, но не это было страшно.
Парня пришлось поместить в санаторий для душевнобольных. Он постепенно, очень медленно приходил в себя. Практически заново учился разговаривать. Четыре года назад он внезапно пошёл на поправку. К нему вернулся дар речи, память, навыки. При выписке ему (опять же, по настоянию силовиков) изменили имя и фамилию, чтобы звучало привычнее для нашей страны. Потому что возвращаться на родину Алеф отказался наотрез: предательства отца он так и не простил, а связываться с подпольщиками больше не захотел.
Год назад он получил водительскую лицензию и первое время работал на фургончике при санатории — возил продукты и прочую мелочёвку. А потом уволился и, судя по всему, переехал жить в наш город, где и устроился водителем на микроавтобус.
В пятницу с утра, после планёрки, мы с мальчишками вышли во двор базы, где в тенёчке стояла наша машина. Предстояла поездка на четыре станции и поиск повреждения на линии. Антошка открыл дверь в салон и закинул сумки с приборами, Николаша, на ходу втыкавший в телефон, забыл пригнуться и стукнулся лбом о верхний край дверного проёма. Мальчишки заржали — молодёжь! Я открыла дверцу кабины и слегка задрала подол юбки, чтобы поднять ногу на высокий порожек. И остановилась. С задранной юбкой и враскорячку, стоя одной ногой на асфальте, а вторую закинув на порожек. Валентин сидел, склонившись над мотором и что-то делал двумя руками во чреве этого распахнутого сундука.
- А-а-а… Привет, Валентин, ехать надо!
- Да-да. Сейчас.
Он выпрямился, обтёр руки тряпкой, старательно крутя каждый палец в кулаке. Потом переложил тряпку в другую руку и повторил операцию с первой.
- Ну опусти ты эту штуку, как мне садиться-то?
- Да-да. Сейчас.
Он сунул тряпку за спинку своего сиденья и принялся закрывать капот. Крышка ложилась неровно и защёлка никак не хотела закрываться. Валентин несколько раз пихнул капот, пристукнул его кулаком и нажал на защёлку. Та резко закрылась и прищемила ему палец. Валентин отдёрнул руку и замер, глядя на капельку крови, выступившую возле ногтя.
- Не больно. Не больно. Не больно.
- Алефтин! Хватит! Поехали, у нас дел невпроворот! — Антошка протянул мне руку, помогая влезть в кабину. — Дел-то куча — палец прищемил…
Я села на сиденье, расправила юбку и, повернувшись, выдала Антошке подзатыльник. Потом улыбнулась водителю и спросила:
- Не больно?
- Не больно.
- Ну так поехали, Валько!
Он улыбнулся, неловко ухватил ключ зажигания и пустил двигатель.
- Поехали, Любко!
Весь день я смотрела на Валентиновы руки и улыбалась, а синий, расплывшийся чёртик с его левой ладони хитро подмигивал мне и совсем не обидно ухмылялся.
