Люблю увлеченных людей. Они трогательные как дети.
Вот сидит человек и разглядывает в лупу столетнюю копеечку, – язык от счастья вывалил. А ночью грезит о каком-нибудь юбилейном рубле. Другой выпиливает лобзиком. Третьего пиздой из гаража не выманишь.
Ой, глотают шампура, играют ногами на балалайке, на зубах ногтями, читают задом наперед – много полезного и интересного.
Но есть такие, кто ищет контакт с пришельцами. Этих я боюсь…
Как-то, в девяносто восьмом, на волне оживления темы НЛО, поднятой кыштымским карликом Алёшенькой, чья мумия заявлялась как останки гуманоида, прибежал друг Петруха. Уфолог, – так он себя величал.
Прибёг и говорит: «Серега, наливай! – в селе Жирные грязи окочурился Алёшенька номер два. Только т-с-с! – иначе набегут конкуренты и прощай моя сенсация».
– Нахуя мне это в шесть утра? – не разделил я радости приятеля, ибо не разделял утопических взглядов.
– Как?! Ведь кыштымский карлик не найден. Есть лишь мутные фото и видео. А мы с тобой найдем тело и явим миру, как доказательство сущес…
– Стоп. Ты сам можешь загнать чучело ученым. Так зачем я тебе в доле?
– Я про деньги и не думал… – говорит он искренне. – Помощь твоя нужна. Покуда я на поезде, да на попутках – отожмут карлика. А на твоей шахе мигом доедем. Бензин, расходы мои. Выручай, а?
Все равно я в отпуску, и ласточке неплохо просраться. К тому же, – а вдруг? О-о, Серожа, тогда совсем другая жизнь начнется, – светская, – стану кочевать по разным ток-шоу и раздавать скандальные интервью. Слава, деньги, бабы. А это мне подходит.
– Ладно, едем. – говорю. – Всегда мечтал прищучить Чужого.
Он аж зубами заскрипел – ну не приемлет человек шуток про НЛО. Верит наверное.
Ой, а как прочтет очередную утку, что очередного американца похитили зеленые человечки, с ним корчи делаются. Ей богу.
– Ну почему принимают именно припиздохнутых амеров? – сетовал едва не со слезами. – Почему не меня, кто за контакт душу отдаст, а?
– Наверное, – отвечаю, – ты не совсем припиз…готов.
Не мешкая, позавтракал я супчиком, вещички в сумку, и выдвинулись за нашим звездным мальчиком.
О навигаторах тогда не слыхали, а такую мелочь как крошечное село, на атласе дорог не сыщешь. Мы знали лишь общее направление наступления.
Через четыре часа съехали с трассы на проселок. А там пошли бесконечные леса-перелески, потянулись поля, и вот, показалась деревенька. Жопа такая – вывески даже нет. Однако, Петруха весь встрепенулся и навострился.
– Это оно, – село Грязи. – говорит с придыханием и носом водит. – Чуешь напряжение в воздухе?
Конечно, «созревший» гороховый суп захаванный на дорожку (не пропадать же добру) не лучший выбор. Потому промолчал.
Притормозили возле первой же кривобокой избёнки, у которой курил на лавке старичок на валенках. Грустный.
Бабка поди померла и пенсия стрёмная, вот и ссыт на лапти.
– Не выходи. – приказал Петруха. – Тут нужно тактично, на лёгком юморе. Тема щекотливая, а ты новичок в нашем деле.
Покинув машину, он по-свойски упал на лавку и развязно хохотнул:
– Чё грустный, отец? Бабка не дает, пенсии не хватает?
Старик уронил из хавальника самокрутку, но мигом воспрял.
– Хватает! – завизжал. – Нужда за мудя, как бабу за грудя. Какого хуя?!! – и что силы уебал циника клюшкой по коленкам.
Да ты, Петруха, прирожденный интервьюер. Опра Уинфри. Три метких вопроса и респондент уже «раскрылся».
Петька взвыл и скатился с лавки. Поднялся, почесал шарниры, и уже вежливо:
– Дедушка, это Жирные грязи?
– Это Дурниха.
– А Грязи далече? В какую сторону?
– Тридцать рублей, на молоко. – вмиг смягчился старик и жалобно всхлипнул. – Не дотяну до пенсии. – и добавил. – А вы хуй жирный найдете, а не грязи.
Скрепя сердце, Петруха выдал пострелёнку бабки, и получил инструкции по дальнейшему движению.
Бля, это нынче на тридцатку волшебник Оле Лукойле литр девяносто второго отпустит. А тогда это деньги!
– Хули, – наука дело дорогое. Особенно фундаментальная… – ответили мне на укоризненный взгляд. – Трогай.
Тронулись. Взбивая пыль и огибая поленницы, нас обогнал Нахалёнок с тридцаткой.
– Славный старикан. Обидно за них до слез. – вздохнул Петруха о жалкой доле наших пенсионеров. – Вишь, как за молоком рванул, бедолага. Такому не жаль, – не пропьёт.
Заложив резкий вираж, старик нырнул в калитку на которой фанерка: «Самогон. И ночью…».
Признаюсь, – по сей день круче маркетинга не встречал. Учитесь, разъебаи беспонтовые. Два по цене одного…
Поколесили мы, поколесили, и к вечеру выехали-таки к Жирным грязям. Это уж точно были они. Дорога вгавно раз, колоколенка разрушенная торчит два, и рощица березовая – все как сказал старик.
Еще на подъезде, Петруха достал из рюкзака кастомный советский тестер, с телескопической антенной. Вытянул плетку и выставил в окно.
– Ого! – воскликнул. – Здесь определенно зона контакта. Стрелка сканера взбесилась. Это указывает на искривление пространственно-временного конти…уну.. уума.
Такое бывает, когда объект на скорости света проходит сквозь плотные слои атмосферы, нарушая ткань магнитного поля. Разрывает её как материю! Космический корабль, понимаешь ты?! – кричит и за баранку хватается.
А я думаю, – послушать тебя, так словно профессор астрономии или первейший квантовый физик отжигает – с таким апломбом, так занятно, – не хочешь, да ебало раскроешь как пеликан.
Но я то знаю, – у тебя колледж гостиничного сервиса. Вся наука, – графин с водой обеспечить, приклеить бумажку «не бросайте хуйню в унитаз» и списать спижженные тапки да вешалки. Иоффе...
Не сдержался я, поддел приятеля: – Петька, – кричу, – вижу этот звездолет.
– Где?! Где?!
– На горку глянь. Аппарат несомненно пролетел через плотные слои, испытав страшные конвульсии.
А на горушке-то УАЗик замер, – как через пизду сердешный пролетел – ни колес, ни стекол, ни дверей.
Батя однажды такой же из санатория вернулся… Жалкое доложу вам зрелище – вырвавшийся по путевке семьянин.
Межпозвоночную он там вылечил, но подхватил трепак, и даже поделился с матушкой. А судя по второму синяку, посаженному уже не её рукой, и ещё с кем-то.
Покрасила она его скалкой до общей синевы.
Петруха глянул на горку, крякнул и отвернулся в форточку – обиделся.
Вползаем в Жирные грязи. У первой же избы, опять курил на лавке старичок. Грустнее прежнего на червонец, не меньше – такая русь-грусть в глазах.
– Сразу нахуй… – отмахнулся Петя.
– Бабку надо брать, – подсказываю ему. – Бабки добрей и попиздеть любят – всё махом выложат. Еще и молока нальют.
– Тридцатка. – с ходу огорошила первая же старушка, кою оторвали от прополки редисок.
– Тридцатка, и скажу, как энтот Алёшенька тут кантовался, выродок.
– Почему выродок? – обиделся Петруха.
– Тридцатка. – приветливо смотрела бабка выцветшими до белёсой голубизны глазками. – А за так никто и говорить не станет. Ещё чаво. Нонче рынок.
– А где Лёха сейчас?
– Тридцатка. – талдычит старуха.
Петруха мне шепчет: – Заметил, – там тридцать, тут тридцать? Это код. Карлик хочет что-то сказать.
– Карл хочет бухнуть. Тридцатка, это банка и сырок, мудило.
И сам спохватился, что в спешке сборов, забыл водку. Разозлился сука!
Оттащил его от алчной колхозницы: – Хорош. Вид городских на пижонской тачке, вызывает рефлексию срубить лавэ. Отгоним шаху за рощу и вернемся.
– Дело.
Сказано сделано. Закрыли машину, рюкзак с оборудование цоп, и обратно. Но, – слух о нас уже расползся.
Солнце клонилось к закату. Первый раз я видел такое большое, медное и зловещее светило. Густые травы, березы в буйной листве горели в закатном свете Ярила. Неведомая тревога сжимала сердце.
Сняв с колхозников показаний еще на сто пятьдесят рэ, уже в сумерках отправились к машине – почивать.
Идем, молчим. Петруха задумчив – Алёшенька нихуя не укладывался в прокрустово ложе традиционной уфологии.
Подобрала кренделя здешняя бабка-знахарка. Выходила. Сконстролила красную рубашку. В благодарность, тот исцелял гипнозом повальный радикулит. И хоть по-русски не бельмес, было очевидно, что на деревне гуманоиду шибко по душе. Особенно альфа и омега – самогон и бабы.
Видать так-то везде, – прибухнуть и подержаться уважают во всей галактике. Пригубив, забирался к бабам на колени и обнимал за бока, щекотал детскими ручонками, урчал.
Бабы благосклонно хихикали, принимая эту трогательную признательность разумного и благодарного существа.
Пока не застукали в баньке, щекотавшим загипнотизированную почтариху: не за бока, не руками, и не из признательности. Буйствовала весна, и у карлика начался гон – пришла пора откладывать личинки в инкубатор.
За этим полезным занятием его и уебали поленом. Где-то закопали. Бабка-знахарка таинственно сгинула.
Но, карлик и мертвый не угомонился – стал мстить селу из могилы. Наводил телевизионные помехи, пиздил провода, охуенно задерживал силой мысли пенсию, почту и газопровод.
Короче, если б не иссякли бабки, я б узнал, что и деноминация – карлика проделки. Смех и только.
– Я понял. – прервал затянувшееся молчание Петруха. – Безобразит Алёшин энергетический сгусток с отрицательной аурой.
Как я рассмеюсь!
– Тогда, кто снял колеса? – хитро подмигнул он. – Ц!
И правда – машина покоилась на кирпичах.
Я аж задохнулся от ярости и негодования.
Подрагивающими руками отпер ласточку – решил завести, – мало ли? Поворот ключа – тишина. Ну точно – и аккумулятор умыкнули.
Открыв капот, обомлел, – пропал и самый мотор! Хоть сам на его место садись и кардан в жопу, – потому что карабас тоже тю-тю. Охуеть умельцы!
– Убью, Алешеньки!
Схватив из под седенья ржавый коленвал, зашагал в ёбаный табор, в Жирные грязи. Я не хотел крови, я жаждал горячих пульсирующих потрохов!
Петруха удержал: – Тебя затравят собаками.
Собаки и вправду брехали без умолку.
– Это не деревенские. – успокаивает меня. – Сдрючить мотор с коробкой, нужны приспособы и три амбала. А на деревне стар да мал. То Алёшенька…
Как я его по крышке коленвалом не отрихтовал, уж не знаю.
– Зачем ему мотор от шахи? Ебать? Так он сам Алёшу нагнёт… – пошутил я про сексуальный нрав капризного агрегата.
Ой, а на душе-то – горше некуда!
– Теперь бы водки. – застонал я.
Дружок мой потоптался-повздыхал, почесал в голове, и нехотя выудил из рюкзака пузырь: – На.
– Откуда?! Ты ж завязал.
– Алёшеньку заспиртовать. Пять бутылок. Медицинского спирту не нашел, – одна метиловая шняга от дальнозоркости. Решил в водке.
Я несколько приободрился. В девяносто восьмом, за четыре поллитры, на селе можно было порешать вопросы.
– Не вздумай! – говорю, и сворачиваю голову успокоительному. – Сейчас вся водяра сплошь палёная, – не стоит ценного карлика мариновать. Облезнет к хуям твой артефакт.
И залпом опрокинул полбанки.
– Ты считаешь?
Я рыгнул, выпуская эфиры ацетона, – комары так и посыпались на землю: – Отвечаю. Я спать, ты стереги, и ни-ни, не то проснемся как в скороговорке – на дворе трава, на траве в гавно. И тогда на шоссе – сосать на обратку.
Допив водку, полез на заднее сиденье. Алкоголь и сон помогут мне пережить стресс. Всегда помогали.
Разбудили комары – напившись крови, они деловито что пчёлы, вылетали во все двери, которых не было.
Петруха сладко спал на травке, подложив под голову кирпичи – проебал рюкзак. Рядом валялась пустая бутылка. Кажется, ночью этот гандон осмысливал вчерашние наработки по карлику.
Я обошел машину. Хотя, – громко сказано: ни шильдиков, ни молдингов, ни капота, ни лобовухи, ни заднего, ни крышки багажника, ни решётки, ни радиатора, ни ковриков, ни мафона – хоть на шарах домой ехай!
В деревне конечно же сослались на карлика. Что ж, тогда каждый зарабатывал как мог. Бог им судья.
На этом научная экспедиция закончилась, зато началось увлекательное путешествие домой. Но это отдельная история. Шестьсот километров без денег, у-у-у.... Как-нибудь в другой раз… Пойду лучше накачу.
А. Болдырев.
