-Боря, надень галстук, не ходи как шлумпер!
-Ай, ну мама, у меня же есть пионерский!
-Пионэрский-шминонэрский! Вы же идете в музей, а это таки культура! Там твой покойный дедушка, дай Бог ему здоровья, висит собственным лицом!
-Мама, ну я же пионер, нам не положено, даже если дедушка!
-Замолчи свой рот, не скажи так за дедушку! Он на доске почета, а у тебя тройка по математике в четверти!
-Зато по пению пять!
-И что тебе это пение? Ты будешь петь у Горсовета революционные песни? Замолчи уже, тебе говорят!
-А что я такого сказал, мама?
-Рахель Моисеевна, у вас там бежит!- в комнату заглянула Зина Хаскина.
Рахель Моисеевна по-гусарски крякнула и галопом убежала на кухню.
Боря застегнул белую парадную рубашку с рубчиком, повязал пионерский галстук, плюнув на ладонь, пригладил непослушные кудри на голове. Сегодня пятый «Б» идет в краеведческий музей. Событие не весть какое важное, но там, в зале трудовой славы висит портрет бориного дедушки, который был первым директором востановленной после войны электроцентрали городка. Дедушку Боря не знал, так как он зачем-то умер сразу через год после рождения внука и особенно познакомиться с ним не успел. Тем ни менее, факт присутствия там родного деда, повышало количество вистов в глазах одноклассников.
-Дорогие дети, сегодня, как вы все знаете, мы пойдём в краеведческий музей -нервно теребя классный журнал, сказала Фрида Михайловна. Ее лицо отобразило гримасу радости и печали одновременно.
И если с радостью все было более или менее понятно, то печаль вызвана были именно Борей,а также Шуриком Гольдштейном. Фрида Михайловна знала, что добром эти выходы из стен школы никогда не кончаются. Прецеденты были.
На экскурсии на молокозавод, Шурик Гольдштейн чисто случайно свалил двенадцать ящиков с ряженкой, а потом долго плескался в молочной реке, требуя басом кисель, чтобы соорудить берега и соответствовать русскому фольклору. Если учесть наличие на лице Шурика грустных семитских глаз и носа, немного крупнее по размерам, чем это положено пятикласснику, образ, выбранный Шуриком был по меньшей мере странен.
При посещении городской библиотеки уже Боря сделал чудный оригами из тридцать шестой и сто двадцать первой страницы бесценного тома с личной подписью Толстого. Никто не помнит котрого из них. И это хорошо, что никто не узнал еще и про шестьдесят девятую. А все из-за отсутствия элементарного в библиотечной уборной.
И вот, все построены по парам. Белые рубашки, красные галстуки, Фрида Михайловна, подобно панамскому сухогрузу, торжественно и величаво идет впереди . Боря с Шуриком Гольдштейном путем невероятно хитрой комбинации учительницы, разбиты по разным парам и поставлены в разные концы шествующей колонны.
Во избежания инцидентов, как говорит Фрида Михайловна. То что это тактическая ошибка она даже не догадывается. Вместо одного эпицентра опасности, получалось два. Боря шел с Люсей Гафт, отличницей и дурой, мило улыбался, незаметно приклеивая жеванные жвачки к ее роскошной косе.
Шурик Гольдштейн шагал с Женей Локшиным и с периодичностью в два шага отвешивал ему то, что во дворе дома на Зеленой, называется поджопниками.
Женя подпрыгивал и глядя на кулак Шурика, молчал. Короче, у детей были по ходу свои движения и мелкие радости, но Фрида Михайловна этого не замечала и радовалась своей мудрой стратегии.
Наконец пришли. По дороге Шурика Гольдштейна выуживали из большой лужи, результатом рыбалки стали грязные пятна на белой блузке учительницы и утопленный ботинок Жени Локшина. Но все-таки добрались. Все- таки…
В музее пятый «Б» поджидала старушка-экскурсовод, у нее было лицо человека, не могущим быть никем, кроме экскурсовода, а также очки с линзами от телескопа и большая бородавка на д правой бровью.
-Здравствуйте, дети, чтоб вы мне были здоровы- прошипела она и сразу стала похожей на доктора Менгеле. Глядя на эту старушку, Женя Локшин стал не синхронно моргать, Люся Гафт громко икнула, смущенно покраснев, а Шурик Гольдштейн форшмачнул прямо на паркетный пол соплю и сказал "И вам не хворать, бабушка"
-Гольдштейн, замолчи! -среагировала Фрида Михайловна и экскурсия началась.
Сначала был зал дикой природы. Собственно сначала он был для всех. Для нас он остался первым и последним. Но по порядку.
В этом зале были чучела всяких представителей местной фауны. Некошерные кабаны с оскаленными навечно рылами, всякие орлы и совы с выпученными стекляшками вместо глаз, какие-то кролики, зайцы, лисы и суслики, а также всякая мелкая мелочь в большом стеклянном шкафу. Но апогеем, я бы даже сказал венцом, этой композиции мертвых зверей, был огромный лось, стоявший в центре зала. Лось. Просто лось.
Боре с Шуриком он очень понравился. Такой большой и с рогами до потолка.
- Самец -с видом Николая Николаевича Дроздова, сказалШурик.
- Да? И где его видно? -резонно возразил Боря.
- Там -ответил Шурик, указывая грязным ногтем на подхвостовой район лося.
- Нет там ничего
- Ща все будет -ответил Шурик и полез под лося.
-Гольдштейн, куда? -дико заорала Фрида Михайловна и стала вытаскивать Шурика из под чучела -Что ты там забыл? Ну, что за ребенок...
-Фрида Михайловна, я же посмотреть ...
- Стой рядом со мной, Гольдштейн, никуда не уходи, понял ? Я с тобой потом поговорю - выдохнула учительница.
Шурик Гольдштейн стал рядом с ней. Но плохо же вы знаете Шурика Гольдштейнв, если думаете, что от отказался от идеи идентифицировать лося .
И вот, когда все стали переходить в следующий зал боевой и партизанской славы, Боря с Шуриком Гольдштейн, воспользовавшись тем, что Фрида Михайловна увлеклась беседой со старушкой –музеехранительницей , остались в гринписовском зале.
Обнаружив, что у лося под хвостом действительно нет ничего, Боря и Шурик Гольдштейн сделали вывод, что это либо кастрированный лось, либо чучелу писюн вообще не положен. Причем результатом исследований был полураспотрашенный живот и торчащие пучки соломы из того, что во дворе дома на Зелной, называют жопой.
Уж и не знаю зачем Боря с Шуриком залезли на этого лося, причина не так важна, но они это сделали.
Сначала Боря был Чапаевым, а Шурик Гольдштейн пленным белогвардейцем, которого Боря привязывал к седлу. Потом Шурик был джигитом советского цирка, пролезающего на полном скаку под животом лошади, вернее лося. Сорвав штору и нацепив на швабру, которая нашлась в углу зала, он показывал, как джигиты завершают программу, стоя на спине скачущего скакуна, развевая знаменем советского спорта. Советский цирк умеет делать чудеса!
И вот на этой завершающем аккорде выступления, в зал зашли Фрида Михайловна и старушка-гестаповка. При чем в этот же момент, штопаное туловище чучела не выдержало, лось развалившись на двое, как Титаник, с грохотом рухнул на пол, отбросив рога в сторону удивленных и очарованных свидетелей. Рога по плавной траектории пролетели, выделывая в воздухе такие замысловатые кренделя, спирали и восьмерки, что у присутствующих закружилась голова, когда они пыталсьи проследить этот полет кондора, а потом вошли в контакт со лбом старушки-группенфюрера.
Старушка неестественно высоко ойкнула, издала звук автобусного клаксона, неприлично пукнула и повалилась на паркет.
Шурик Гольдштейн лежал внутри половинки лося и крепко сжимал полковое знамя в виде шторы на швабре, а Боря, сиделна полу и тщетно пытался выплюнуть какой-то пух изо рта...
-Блядь, -сказала Фрида Михайловна.
Так дети из пятого «Б» первый услышали, как ругаются учителя.
Жаль, что Боря так и не увидел в тот день фотографию своего дедушки. Таки очень жаль.
(Александр Гутин)
