– Лёд тронулся, господа!
Рыбак, отбросив удочку, привстал с ящика, глядя на удаляющийся берег и ширившуюся тёмную полоску воды.
– Лёд тронулся!..
И пятеро побросали снасти, забегали, крича:
– Лёд тронулся, лёд тронулся! Мы все утонем!
Лишь шестой, самый тупой, остался у лунки и продолжал дергать кильку.
Рыбаки собрались в круг.
– Не поддаваться панике, – чётким голосом стал командовать кряжистый дед в потертом военном полушубке. – Ты и ты, – тыкал он пальцем, – встаёте у краев льдины. Ты – ломаешь лыжи на доски, ты – разводишь костёр посередине, для подачи сигналов. И все хором кричим: "Помогите". Тут до деревни на берегу километра три.
Разбежались. Заколдовали над костром. Заорали.
Только самый тупой удил рыбу и возмущался:
– Что вы орёте? Самый клёв.
Минут через двадцать оравшие сорвали горло, стоявшие по краям прибежали назад с криками, что там уже трескается. Костер растопил лёд и провалился в воду.
– Вертолёт, вертолёт, – убеждали все друг друга, – должен прилететь вертолет! Всегда прилетает вертолет. Нас покажут в новостях.
Берег был уже далеко. Слева – битый ломаный лёд, впереди – чистая тёмная вода. Справа метрах в ста остался островок, с единственной берёзой и парой кустов.
Рыбаки тоскливо бродили по льдине, сбивались по двое, по трое, продолжая убеждать друг друга, что помощь близится.
– Моя дивизия и не в такие переделки попадала, – бодрился дед.
Лишь самый тупой из них сидел у своей лунки, ловя рыбу.
Прошёл час, прежде чем от берега отделилась чёрная точка и стала медленно приближаться.
– Лодка, лодка, – заволновались все.
Точка приближалась и росла, и, действительно, превратилась в лодку. В ней стоял мужик в заячьих полушубке и треухе, с длинным шестом в руках. Уже можно было разглядеть, что лодка заполнена зайцами, всюду торчали длинные уши, а один, на носу, был с морковкой.
– Мазай! Дедушка Мазай! – закричали рыбаки.
Мужик в лодке отставил шест и, прикрыв глаза ладонью как козырьком, стал смотреть то на льдину, то на островок.
Рыбаки уже паковали ящики, спорили кто первый сядет в лодку. Лишь один спокойно продолжал дергать рыбу.
Неожиданно дед повернул лодку к островку. Причалив, он протянул руку и вытащил из-под куста зайца. Потом повернул лодку к берегу.
Лодка удалялась, и только отставник в полушубке кричал ей вслед:
– Товарищ Мазай! Вернитесь! Доложите в сельсовет. Нам нужна помощь!
Ветер относил слова, как и льдину всё дальше. Ещё недавно большая, даже с парой торосов из вздыбленного льда, вдали от берега она таяла на глазах. Языки воды лизали лёд по краям, и снег на нём становился серым и рыхлым.
Нельзя сказать, что рыбаки были совсем одиноки. Пару раз в вышине прочертили небо самолеты. С важным видом пролетел мимо "новый русский" на водном мотоцикле "Ямаха" с портфелем за спиной. От мотоцикла поднялась волна. Льдина затрещала, от неё откололись льдинки поменьше. Один из рыбаков, бормоча "ой, живот схватило", с ящиком на ремне потрусил за торос.
Рыбаки тоскливо сидели на своих ящиках. Один курил, другой пытался поджарить сырую рыбу на зажигалке, остальные отрешённо смотрели в сторону далёкого берега. И лишь самый тупой продолжал ловить рыбу.
Отбежавший рыбак улыбнулся и погладил торчащее вмерзшее в торос бревно. Он порылся в карманах и достал пилку для ногтей. Ещё раз погладил бревно, вздохнул и стал пилить. Бревно подо льдом было гнилым и легко крошилось.
Ветер, гнавший льдину, разогнал тучи. Появилось солнце и сразу потеплело. Рыбаки заволновались.
– Солнышко! Солнышко! Оно растопит нашу льдину!
Снег на солнышке сверкал и искрился. На него было больно смотреть. Отставник встал на свой ящик и долго всматривался вдаль, где вода сходилась с небом, на соседние льдины и уже далёкий берег.
– Вижу движение. Это лодки! – радостно закричал он.
– Лодки, лодки! – закричали рыбаки. – Мы спасены!
И действительно, на большой скорости к льдине приближались две моторки.
Все побежали на край льдины. Лёд тут же затрещал и стал змеиться трещинами. Рыбаки толпой побежали назад. Только самый тупой у свой лунки не сдвинулся с места, дергая мормышку.
Рыбаки сбились кучей в центре. Затрещало и здесь.
– Стой! – скомандовал отставник. – Слушай мою команду! Левое плечо направо, правое налево.
Никто ничего не понял.
– Бестолочи, – сердился дед. – Ты туда. Ты сюда. А ты вообще с глаз долой за торос.
Он разогнал всех, и лёд успокоился.
Моторки подлетели и встали. У мужиков в них были наготове багры, доски, мотки верёвки.
Рыбаки снова заволновались.
– Товарищи... товарищи... почему вы нас не спасаете?! – нестройными голосами вопрошали они.
– Ага, сейчас, – весело отвечали с моторок, – товарищи все в эсэсэсэре остались. А с господ по десять долларов с носа...
Посланный за торос наткнулся на спиленное бревно и готового оседлать его рыбака.
– Удираешь, гад?!
Хозяин бревна, пряча за спину пилку, в растерянности замотал головой
– Товарищей хотел бросить? Предать хотел? Рыбак рыбака?
Он наступал, оттесняя того к торосу.
– Ты посмотри, сколько их там погибать осталось!..
Только тот выглянул из-за тороса, чтобы посмотреть, сколько их там осталось, как подошедший столкнул бревно в воду, прыгнул на него, лег сверху и погнал бревно от льдины отчаянными гребками. Он греб руками, шёл уверенно и мощно, как торпеда, оставляя за собой бурун.
Хозяин бревна подпрыгнул от досады, и лёд под ним тут же треснул. Он провалился по пояс, кое-как выбрался и побрёл к остальным.
А там шёл торг. Одна моторка стояла на якоре, вторая кружила словно акула, поднимая волну, потихоньку ломавшую льдину.
– Совести у вас нет! – стыдили мужиков рыбаки.
– Совесть есть, денег нет, – смеялись те.
Один из рыбаков в финском теплом костюме запустил руку в карман. Он нащупал плотный комок купюр и теперь, не вынимая руки, старательно отделял одну.
– Есть! Есть одна! – закричал он, вздернув руку. – Случайно завалялась.
С подъехавшей моторки ему протянули доску. Мужики стояли с баграми, готовые отпихнуть тех, кто ещё полезет в моторку.
– Держитесь, товарищи! – Рыбак в импортном костюме ещё долго что-то кричал и махал им с удаляющеёся моторки.
Льдина всё дальше уходила от берега. Уже не было рядом битого ломаного льда, и берег вдали превратился в узкую едва различимую полоску. Появилась волна. Она перекатывалась подо льдиной, заставляя её колыхаться словно одеяло.
Оставшиеся рыбаки бродили по льдине с подсачниками. Со стороны казалось, что они ловят бабочек.
– К фарватеру надо грести, там пароходы... то мы рыбу ели, теперь она нас... чего попёрся, этой рыбы в гастрономе... - доносились тоскливые голоса.
Лишь один, самый тупой, завалил снег вокруг себя рыбой и сидел, склонившись над лункой. Удочка у него была совсем короткой, и со стороны казалось, что он просто машет рукой, словно прощаясь с рыбой или передавая ей привет.
Показался фарватер. Пароходов не было. Был бакен. Ржавый и круглый. Два оппортуниста, бросив товарищей, погребли к нему на осколке льдины. Они оседлали бакен, заняв всё место.
– Мы про вас всем расскажем, – кричали они, обхватив бакен руками и ногами, – про то, как вы держались.
– Гады! – заклеймил их отставник, – свалили по-тихому.
А льдину с двумя оставшимися рыбаками несло все дальше.
На фарватере заметно качало. Отставник глянул на увлеченно таскающего рыбку за рыбкой товарища по несчастью и решил сказать ему что-нибудь доброе.
– На территории льдины можно курить. Окурки не бросать!
Лишь через несколько часов показался первый пароход. Белый прогулочный, с грохочущей над палубой музыкой. Весёлая толпа в смокингах и вечерних платьях с бокалами в руках высыпала на борт и смотрела на рыбаков.
– Спасите нас! – тоскливо кричал им дед и махал руками.
С палубы махали в ответ. Его крик перекрывала бодрая музыка.
– Эх, хвост, чешуя, не поймал я ничего, – гремела песня.
Наконец, с капитанского мостика через рупор им с восхищёнием крикнули:
– Так вот вы какие, челюскинцы!
– Мы не челюскинцы, нас на льдине унесло, – возражал дед.
– Удачного дрейфа, товарищи папанинцы! – пожелали им с капитанского мостика и пароход, дав длинный гудок, проплыл мимо.
Тугая струя воды из-под винта ударила льдину, дробя и раскалывая её. Когда вода успокоилась, от льдины остался маленький кусочек метра два на три с лункой посередине.
Отставник сорвал шапку с вытертым следом от кокарды и стал яростно топтать её ногами. Он ругался и руками показывал таявшему вдали кораблю неприличные жесты.
Жесты заметили. Пароход остановился и стал тихо сдавать назад.
Отставник сразу притих, поднял, отряхнул и надел шапку.
Лишь самый тупой рыбак, продолжал купать в лунке мормышку.
Пароход встал напротив льдины. Большой белый репродуктор прокашлялся и спросил:
– Товарищи полярники, а на баяне кто-нибудь играть может?
– Я! - отчаянно заорал отставник. – В армии начальником клуба был и на баяне, и на “Украине” могу.
– На какой ещё Украине? – засомневались на палубе.
– Кинопроектор такой, если вам кино надо. Баян. Гимн, песни строевые. Мурку. Сплясать могу.
– Смотри! А то мы двоих с бакена сняли. Тоже голосили, что всё могут. А сами только для стриптиза и сгодились. И учти. Мы в круиз. Багамы-Канары-Соловки. На три месяца, - туманно пугали с высоты мостика.
– Готов! - не сдавался отставник, – хоть на Соловки. Только снимите.
Ему бросили сходню. Дед на секунду задержался, оглянулся на последнего рыбака. Потом широким жестом сбросил полушубок, смахнул слезу и, больше не оборачиваясь, ловко как обезьяна вскарабкался на борт.
Пароход тут же отчалил. С палубы донеслись сначала неуверенные, затем всё более крепнущие звуки баяна.
А самый тупой рыбак лишь покачал головой, оглядел кучу рыбы у своих ног, брошенные снасти и проводил взглядом удаляющийся пароход.
– Моторки, мотоциклы, пароходы. Суета. Всю рыбу распугали.
Он ещё попричитал, складывая улов в мешок. Потом раскрыл ящик, достал чёрную резиновую скатку. Рыбак встал на колени, припал к вентилю. Лицо его раскраснелось, скатка стала раскрываться, поднимая круглые чёрные борта, и превратилась в резиновую лодку. Настолько маленькую, что мешок с рыбой пришлось привязать сзади.
Рыбак напялил тулуп, влез в лодку, прикинул, где берег и, что-то бормоча, погрёб, медленно перебирая маленьким складным веслом.
– А всё же хорошо порыбачили, – донеслось уже издали.
