Я родился и рос в деревне. Свежий воздух, простые нравы - казалось бы счастливое детство, но были в этом детстве моменты, вспоминая которые, мне всегда приходит на ум фраза героя Дюжева из кинофильма "Жмурки": "Я до сих пор очень хочу его убить, и еще кого-нибудь заодно."
Эта печальная история началась, когда умирал старый петух. Нет, он не лежал в курятнике, укрытый пледом, в окружении любящих внуков. Свой путь к Харону он начал, когда перестал топтать кур. Казалось бы - два десятка цыпочек на любой вкус, всегда на все готовых, но старый петух утратил интерес к сексу. В СССР к тунеядству относились очень плохо, поэтому если страна бабушка требует план, а ты его не выдаешь, немедленно следуют оргвыводы.
Как любой пионер, воспитанный на киножурнале "Хочу все знать", я был очень любознательным ребенком. Поэтому, вращая в руках отрубленную голову старого петуха, я пытался понять что-же пошло не так? Но мудрая бабушка прервала мою научную карьеру подзатыльником, потому что я испачкал кровью свои штаны. Получив в довесок к подзатыльнику пару емких, но совсем не научных определений, я был отправлен на улицу, дабы обсудить со своими коллегами случившееся и чтобы не путался под ногами, пока готовят суп. Проводив тоскливым взглядом улетевшую в помои петушиную голову, я отправился к пацанам.
Молодой петух мне сразу не понравился. Сейчас, с высоты прожитых лет, я иногда пытаюсь найти оправдания молодому петуху. Ну там: сирота, детдомовец, смерть близких, жестокий мир... Но чаще всего я склоняюсь к мысли, что он был просто ебанутым. Он нападал на всех, включая кошек и собак, даже на кормящую его бабушку.
Моя борьба с ним началась неожиданно и больно. Он подло напал со спины в 4 утра, когда я просто шел по двору. Мы с ним оба считали себя альфа-самцами. Я - потому что был старше любого деревенского пацана минимум на три недели, а он - потому что его куриные мозги не могли осознать, что я победил! Как альфа-самец, я не мог позволить себе убежать, пацаны бы этого не поняли, поэтому я каждый раз принимал бой.
Были в моей жизни неприветливые животные, например бодливая коза, но она жила в хлеву и на лугу, привязанная. Я мог прокладывать свои маршруты так, чтобы мы не пересекались. Но куры жили во дворе. Мне пришлось притащить из леса достаточно длинные и толстые палки и ставить их у калитки и на крыльце, потому что каждый заход или выход со двора сопровождался битвой. Я побеждал, но петух не знал правил, он отступал, я загонял его в сарай с утра, и вечером он снова нападал.
Для тех, кто никогда не бился с петухом, поясню - они не клюют и не щиплют, нет. Петух подпрыгивает и наносит удар своими лапами. А на лапах у него есть шпора.
На петушиных боях к этой шпоре прикрепляют лезвие и тогда петухи наносят друг другу кровавые раны. Иногда до смерти. Но когда я терял бдительность, даже без лезвия петух умудрялся оставлять на моих ногах кровавые ссадины. Счастливое детство стало под угрозой.
Именно тогда в мое безоблачное детство вползла ненависть. Настоящая ничем не замутненная ненависть. Я хотел его убить. Без дураков. Если раньше я использовал палку как копье, отталкивая его или откидывая, поддевая снизу, то теперь я лупил его изо всех своих детских сил. Но ему было плевать, он нападал каждый раз, когда я появлялся в его поле зрения.
Деревенский туалет типа сортир находился в пристройке. С одной стороны вроде как и не в доме, а с другой не на улице. Но по злой иронии судьбы в этой же пристройке по ночам жили куры. И вот сидишь ты вечером с любимой младшей сестренкой, играешь, а тут зов природы. И твое чело мрачнеет, потому как близится битва. Ты сурово собираешься под сочувственным взглядом, одевая дедовы кирзовые сапоги. Кирзу петух не пробивал, а вот я ему пробивал хорошо. У меня до сих пор к кирзачам теплые чувства.
Я попросил себе кирзовые сапоги на день рождения, но дед сказал, что моих размеров нет. Так у меня появилась еще одна мечта - собственные кирзовые сапоги для борьбы с безмозглым злом.
В памяти остаются два типа воспоминаний - очень позитивные и очень негативные. Их объединяет одно - яркость эмоций. Я помню этого петуха и его красные демонические глаза, горящие во тьме сарая. Я помню наши противостояния, когда я подставлял ему ногу в кирзаче, а после его удара пафосно произносил: "Это твой лучший удар?", и бил в ответ, а он отлетал на поленницу и снова несся ко мне. Я помню как впервые поднял топор над его курицей и, прежде чем ударить, я со злорадством смотрел ему в глаза.
Я знал что моя победа предопределена. Я жрал его детей. Я жрал его женщин. И я знал, что рано или поздно, но я сожру его сердце. Но мне было жаль, что его куриные мозги не осознавали этого.
Он просто нападал. Раз за разом. Каждый день.
